«Хотели, как лучше, а получилось, как всегда» - цитировал сам себе великую фразу незабвенного премьера, измеряя шагами кабинет на первом этаже обшарпанной дома-коробки послевоенных времён на улице Свердлова. Причём хотелось лучше всем. Мне, вдруг решившему в очередной раз поменять занятие и из преподавателя психологии-политконсультанта-риэлтора заделаться практикующим психологом (ну и остаться немного риэлтором). Cестре – рекламному агенту – опубликовавшей в газете «Ужовский вестник» моё объявление в четверть полосы. И, несомненно, работникам Горводоканала, которые решили ремонтировать трубы прямо перед подъездом, где располагалась моя частная практика, именно в первый день после публикации рекламы.

Нет, я не боялся полного провала затеи. Два с лишним года вращения в местных властных и влиятельных кругах сделали какое-никакое имя, способное привлечь тех, кто хочет научиться быть лидером и управлять окружающими. Но однако же хотелось чего-то более походящего на фанфары, нежели звук отбойного молотка.

В дверь постучали, и, осторожно приблизившись к косяку, я затаил дыхание и скрестил пальцы на удачу. Да, я – суеверен. Какой будет первый клиент, так и пойдёт вся практика. Нет, не послышалось, стук повторился. Отворил дверь и был немедленно от неё оттеснён двумя бугаями. Деловито осмотрев скромный кабинет, они кивнули в коридор, мол, всё в порядке. За ними вошёл высокий, поджарый, слегка седеющий человек с высоким лбом и длинным волевым подбородком. Если кто в нашем полумиллионном городе и мог отозваться на рекламный девиз: «Вы неуверенны в причинах ваших поступков? Приходите!», то Борис Малеев был бы в списке на пятисоттысячнопервом месте. Да и на политическом поле мы были на противоположных краях. Но он махнул головой, и телохранители удалились, оставив нас наедине.

- Представляться, полагаю, смысла нет, - он, было, двинулся к креслу за столом, но быстро сообразил, что здесь лишь посетитель и, повернув стул спинкой вперёд, по-кавалерийски уселся на него. – Как и объяснять конфиденциальность визита. Ян Юрьевич, рассказанное остаётся не просто между нами, а вообще нигде – я надеюсь после визита к вам полностью забыть о проблеме, а вы предпочтёте о ней не вспоминать. Договорились? – ему явно было неудобно быть в качестве клиента, но он, как мог, старался не командовать.

- Приложу все усилия, Борис Константинович, - сел в кожаное кресло, закинул ногу за ногу, достал из ящика стола блокнот, вынул из нагрудного кармана пиджака ручку и, приняв наиболее профессиональный и раскованный вид (и это при ни с того, ни с сего трясущихся в ритме «танца с саблями» поджилках), приготовился его слушать.

- От меня хочет уйти жена. Дети с ней согласны – они тоже против меня, - объявил он.

- Вы изменяете, обманываете, гомосексуальны, обладаете вредными привычками, скупы, спускаете состояние в азартные игры? – предположил бы вслух, что в моём представлении могло быть тайной клиента, но слова застревали в горле: этот казался безупречным.

- Я закурю, - уведомил он и зажёг вытащенную из кармана пиджака толстую сигару. – Вы что-то хотите сказать, но не решаетесь? Да ладно, вы ж тут инженер человеческих душ, вам можно резать правду-матку, - он пыхнул дымом немного в сторону. – Я же сказал: всё, о чём мы здесь говорим, будет забыто и мной, и вами.

Вам вряд ли доводилось давать психологическую консультацию бывшему следователю республиканского КГБ, не так ли? Повезло, коли нет. Игра в кошки-мышки, где мышка знает, что она на самом деле куда больше и страшнее кошки, но так и быть, позволяет держать её в когтях. То ещё удовольствие. Но через минут сорок обливания ледяными потами удалось вытащить, что никаких обычных поводов для развода он своей супруге не давал, детей любит и вообще примерный семьянин, как и положено чекисту с холодным сердцем, даже если он владелец крупнейшего в республике банка и нескольких заводов. Характер нордический, недостатков и слабых сторон не имеет, компрометировать нечем…

- Борис Константинович, но признайтесь, Вы знаете, почему Ваша семейная жизнь дала трещину, только стесняетесь сказать, - увлёкся и стал говорить с ним на равных.

- Ян, - он очень быстро перешёл на «ты», - я тебе уже столько времени голову морочу не просто так, а чтоб убедился: больше и вправду не к чему прицепиться. Проблема у меня - одна, но всё портит. В прошлом месяце был в Нижнем, сходил к гипнотизёру – те же яйца, только в профиль, даже хуже, с трудом оклемался. Я… - он затянулся очередной сигарой, выждал паузу достойную системы Станиславского, поморщился, - патологически щедр.

О благотворительности Малеева знали все. С прошлой осени он начал вбухивать огромные суммы в самые разные проекты: школы, больницы, команды КВН и «Что? Где? Когда?», детей-инвалидов пенсионеров и душевнобольных. Нет, в городе и раньше поощрялось делиться с менее удачливыми в борьбе за выживание – то Вотгазнефть туберкулёзный диспансер отремонтирует, то объединённая промышленная группа Махмута Магеррамова (бывшая организованная преступная группировка Магарыча) откроет частный лицей, но чтобы вот так, кидать деньги на ветер, устроить полный филантропический беспредел… С Малеевым пытались договориться «по понятиям», ибо заподозрили в политических амбициях, но он съездил в Москву к старым коллегам и вышел сухим из воды, ни на день не прекращая бездумного бескорыстия, возмущавшего уже не только сильных мира сего, но и простых людей, считавших, что «Бармалей» кичится своим богатством.

- Думаешь, мне доставляет удовольствие раздавать деньги и помогать каждому просящему? – его голос задрожал от негодования. - Думаешь, не надоела толпа голодных возле дома, считающих, что я обязан их кормить? Да сердце разрывается, когда им сотенки раздаю, крыша едет – не могу остановиться, людям помогаю. Уж надеялся: разорюсь от такого, тогда образумлюсь. Накося выкуси – бизнес цветёт и пахнет, - он ожесточённо зажевал конец сигары. – Потому Ленка и уходит с детьми – думают, я их специально наследства хочу лишить. Они бы меня врачам в дурку сдали, да понимают: те диагноз побоятся ставить. А я сам рад сдаться и вылечиться!

- Вы про гипноз говорили?

- Не напоминай, - он упёр подбородок в спинку стула и, нахмурившись так, что по лбу прошли глубокие морщины, с грустью уставился в окно, за которым продолжался ремонт очередных прорвавшихся труб. – Поехали в Нижний специально, чтоб ни одна собака в Ужовске не узнала о моём позоре. Иначе б совсем репутации кранты… Гипнотизёр полчаса в присутствии Ленки втолковывал, что деньги счёт любят, никому ничего давать не надо, человек – человеку волк и так далее. Потом вывел из гипноза, я радостно всё пересказал и попросился в уборную. Хватились меня через полчаса. Полдня искали, обнаружили в доме престарелых в двух кварталах, я там помогал утки выносить. Не помню ни как туда пришёл, ни что говорил администрации. Хорошо ещё, не дома случилось: представь, как бы наши телевизионщики налетели бы на новость… Гипнотизёр отказался от гонорара и запил, а мы вернулись домой и ничего не изменилось. Жена ещё месяц промаялась и поставила ультиматум: либо я лечусь, либо мы расходимся и она отсуживает половину состояния.

- И давно у Вас проявилась патология? – спросил нарочито скучным тоном.

- Не перебивай. У меня три пути: к тебе, к колдунье или к священнику. Я – материалист, поэтому начал с тебя, увидев твою рекламу в газете. Не сочти за лесть, но из всей банды местных обормотов, кормившихся на выборах, ты мне всегда казался наиболее профессиональным и порядочным. Если не даст эффекта, пойду к какой-нибудь потомственной цыганке Изабелле или к отцу Онуфрию, - он передёрнул плечами, ему даже противно было об этом думать.

- Неужели Вы считаете, что Ваша проблема имеет сверхъестественный характер?

- Я же просил: не перебивай! – голос уже не дрожал, а сбивался на визгливые нотки. - Проблема появилась прошлым сентябрём. Ты знаешь, банк расположен напротив зелёной церкви, - соседство Троицкого храма и Воткоммерцбанка на Большой Коммунистической улице уже даже перестало быть поводом для острот. – Выхожу после работы, а напротив большой праздник шумит, толпа народу, колокола трезвонят. Ещё пошутил с замом, мол, звон нарушает моё право на личную жизнь и тишину. Направился к машине у тротуара, как откуда ни возьмись, скособоченный горбун-недоросток шмыгает мимо телохранителей и мне кусок хлеба в руку тычет: «Бориска, вот тебе подарочек от Богородицы. С Праздником тебя!» Все гогочут, мол, прямо сцена из «Бориса Годунова», а он, стервец, ещё ближе притёрся, за рукав пиджака зацепился и говорит: «И от меня тебе подарок – щедрость. Чтоб ты потом горя не знал». Тут уж мои дуболомы очухались, хотели его за шиворот схватить, а оборванца и след простыл.

Банкир Малеев вжался в стул и смотрел на меня с надеждой побитого пса. Судя по горестному виду Бориса Константиновича, вторую часть щедрого подарка нищий зажал.

- Вот в тех пор и не могу остановиться. Стоит попросить о деньгах, тут же отдам. Но не просто так, а если дело хорошее. Ты думаешь, о такой моей фишке всякие авантюристы не прознали? Да постоянно на фигню деньги просят или на аферу, пусть даже хорошо замаскированную больными детьми, но в этом случае я всегдашний Малеев, никогда в жизни и копейки попрошайке не подавший. Если же придёт мямлящий интеллигентишка: у них в школе крыша течёт и не мог бы я чем помочь, то получает полный ремонт и набор учебников. Словно особое чутьё появилось, будь оно неладно.

- Борис Константинович, - я прокашлялся, - почему Вы считаете, что я Вам могу помочь?

- Да больше мне не к кому обращаться, я же сказал! - он мгновенно побагровел и вцепился со всей мочи в спинку стула. – Не идти же к колдунам, в самом деле. Пробовал этого горбуна отыскать – безрезультатно, даже когда ребят из Конторы подключил. Словно, ангел недоделанный ко мне спускался, - он выплюнул остаток сигары в мусорное ведро. – Ян, думай, что можешь сделать, в понедельник я к тебе снова загляну, спрошу, - сегодня среда, немного же мне времени даётся. - Мы с семьёй едём в особо уединённый пансионат в одной богатой стране. Надеюсь, там меня не потянет благодетельствовать местное население, - он встал, распрямился, снова становясь известным по местным газетам и телевидению Борисом Малеевым, соратником Президента и успешным патриотичным предпринимателем. – Я твоей порядочности доверяю и ни наружки, ни жучков обязуюсь не устанавливать, как поступил бы с любым другим, но если же узнаю, что проговорился единой живой душе, то твоей вдове я буду выплачивать пенсию, разумеется, щедрую, как же без этого, - он мрачно усмехнулся и вышел из кабинета.

Ох уж эта мнительность. Как будто, если расскажу газетчикам или конкурентам, что юродивый наградил Малеева щедростью, мне не только поверят, но и используют это в корыстных целях.

Досидел до вечера, составляя список возможных вариантов решения проблемы, правда, каждый из них был хуже предыдущего. Никогда ни с чем подобным не сталкивался и даже не представлял, с кем посоветоваться. Когда часы показали пять часов, отправился домой. Как я понимал брадобрея, проговорившегося тростнику об ослиных ушах царя Мидаса, – меня тоже распирало от доверенной тайны. Можно поехать на «однёрке» - первом троллейбусе – но пошёл пешком по Советской, бывшей Троицкой, улице. Мимо торгующего косметикой магазина «Силиконовая долина», мимо кафе «У Троицкого» и памятника Ленину, подозрительно косящегося на вывеску кафе, через десять минут вышел на Большую Коммунистическую, где Воткоммерцбанк сурово глядел на зелёные стены церкви Святой Троице, словно требуя поддержки своему негодованию у соседей – Ледового Дворца и Университета. Храм снова звонил и шумел, празднуя и нарушая «прайвеси» достопочтенных зданий вокруг.

Прошёл внутрь ограды, чтобы оказаться промежь обилия радостных людей, поздравляющих друг друга и меня. Вот же хорошо им – что ни день, то какой-то праздник. Я же уныло тяну лямку будней и сегодняшняя среда для меня лишь очередной трудовой день.

- С праздником, матушка! Здоровья тебе и деткам! Как они? Ну и замечательно! С Благовещением, сестрица! Чтоб тебе всегда приходили только хорошие новости! С праздником, Георгий! Чтоб ты не ломался! – среди многоголосья один и тот же дребезжащий голос звучал громче всех. – С праздником, Фотиния! Знаю-знаю, опять муж пьёт, так что ж ты его сюда не приведёшь, я б с ним поздоровкался. Здравствуй, брат! С Благовещением!

- С праздником, Иоанн, - голос обратился ко мне и я, повертевшись, увидел по-летнему одетого лысого недорослика-горбуна, расплывшегося в улыбке. – Даже не знаю, что подарить. Давай-ка будешь прозорливым, поможет тебе это! – он твёрдо пожал протянутую мной «на автомате» руку (я почувствовал по-детски мягкую кожу его ладони, на вид покрытой коростой) и снова растворился среди окружающих, тянувшихся к нему и поздравлявших «братца Харлампия».

Не заметив, оказался возле иконной лавки внутри церкви, и был вынужден отстоять службу (тихонько позвонил жене, предупредив об опоздании). Пожалуй, первый раз, если не считать ежегодных визитов на Пасху до крестного хода. Рядом, у свечного ящика, стояла немая со следами задержки умственного развития на широком курносом лице. Она активно жестикулировала, когда хор пел свои каноны и стихиры, и столь искренне при этом улыбалась и светилась радостью. «Да она же им подпевает!» - осенила мысль, и задумался, кто из нас двоих задержался в умственном развитии.

Когда начали падать ниц, стоявшая рядом дурочка, подбадривая меня, становилась на колени, словно обучая неумелого. Постарался среди спин в куртках и шубах, выглядеть оранжевую майку «братца Харлампия», но не смог. Вскоре народ пошёл целовать крест, а я, получив в подарок от немой длинную свечу и спрятав её в сумку, вырвался на свежий воздух, впрочем, немедленно испорченный выхлопом вонючих газов проезжавшего автобуса. Осмотрел снова толпу, но яркого пятна на фоне зимне-весенних тусклых одежд ужовцев не углядел. Впрочем, горбун мог и в храме остаться на ночь – куда ему в ударивший морозец так идти.

По льду, покрывшему дневные лужи, спустился в подземный переход за университетом, перешёл на другую сторону улицы и через два двора, очутился в своём, тёмном и мокром от никак не настающей весны. Поднялся на четвёртый этаж и, открыв дверь, сразу же наткнулся на сына, направлявшегося с диском третьего «Дума» в большую комнату.

- Глеб, какой компьютер, когда у тебя по математике тройка сегодня? Мы о чём договаривались, сынок, – ты играешь в игры только если у тебя пятёрка, - заявил я, протирая от мороси очки и снимая куртку. – Солнце, ты почему его дневник не смотрела?

Никогда не думал, что могу ошарашить одиннадцатилетнего сына так легко и так сильно, что он выронит заветный диск из рук. Жена вышла из кухни с телефонной трубкой в руках.

- Не смотрела, тебя ждала. Глеб, а ну покажи! – и уже только мне, целуя в ухо, - Откуда ты знаешь про тройку?

Сын во всём повинился, принёся ненавистный кондуит, и, тяжело вздохнув, отправился в комнату делать домашнее задание, а мы с женой пошли пить чай. Уходя с работы, боялся, что не сдержусь и проговорюсь о тайне Малеева, но теперь переполняли иные впечатления и красочно пересказал свой поход в церковь, тамошних блаженных и атмосферу праздника.

- Кстати, коль там оказался, то подарок тебе купил, - положил в её мягкую ладонь образок святой Аллы.

- Милый, спасибо. Ой, как забавно – у меня ж завтра именины, и ты так подгадал, - я сглотнул и постарался подавить воспоминание о внутренней подсказке возле иконного прилавка купить эту икону. – Повесим над изголовьем?

- Давай-ка Ксюху на ужин позовём, - предложил я сменить тему. – Надо отметить удачу её рекламы – сегодня был первый клиент. Нет-нет, не спрашивай, не имею права говорить, врачебная тайна, очень тяжёлый случай. Но ты его знаешь, - ещё б ей не знать собственного главного начальника, даже если экономист одного из банковских отделений никогда с самим Бармалеем не встречалась.

Алла со всем согласилась (хотя прекрасно понимал: ей не терпится выведать секрет), позвонили моей сестре и та примчалась уже через полчаса, вся взлохмаченная и растревоженная.

- Не обращайте внимания, меня со вчерашнего вечера колбасит. Нашла приключений на свою задницу, называется! – сестра даром, что двадцать пять лет, а по-прежнему в душе подросток, которую вечно тянет куда-то не туда, бросает от бурных проявлений радости к глубокой депрессии, втягивает в самые невообразимые компании. Есть такой тип людей, у которых шила в заднице не утаишь, как она сама выражается.

- Пошла вчера с девчонками посидеть в баре в Музее Оружия. Только взяли по коктейлю, как заявляется, догадайтесь кто? – несмотря на тревогу, её глаза горели в надежде нас ошарашить.

- Ошматьев? – предложил я кандидатуру своего бывшего подопечного, неудачливого кандидата в мэры, депутаты Госдумы и сенаторы Совета Федерации, тридцатисемилетнего смазливого блондина со странными повадками, приближённого Махмута.

- Кто проболтался? – удивилась Оксанка, откинув гриву крашеных в огненный цвет волос. – Точно, он. Один, без своей компании охранников кавказских национальностей. Подсаживается прямо к нам, мы хихикаем друг другу на ушко, мол, нашёл родственные души, - слухи о его нетрадиционной ориентации ходят давно. – Этот же штуцер начинает за нами всеми приударивать, да так умело, у нас челюсти отвисают. И галантен, и обходителен, и интересен в беседе, а главное – с ним душевно и приятно. Наконец, он разобрался в своих пристрастиях и сосредоточился на мне. Вы ж знаете – мартини вперемешку с правильными словами действуют размягчающе. Слово за слово и к полуночи мы поехали в его загородный дом. Алка, да не смотри ты на меня так осуждающе, мне ж интересно было – правда ли, что про Дениса говорят…

- Ах, он уже Денис, - моя жена никогда не одобряла лёгкость романтических приключений золовки, и при всей любви к Оксане эта тема была вечным поводом для конфликтов.

- Алла, расслабься, у них ничего не произошло. Правда ведь, Ксю? – умиротворяюще спросил я. – Вот видишь, - показал жене на утвердительный кивок. – Продолжай, чем он ещё тебя очаровал?

- Что, опять Ошматьев твой клиент? - зашипела на ухо жена. – Откуда ты всё знаешь? Какая профессиональная интуиция, не рассказывай сказки. Ну, признайся, «Шмат», да? Снова с этим идиотом связался? – я честно ответил «нет».

- Приехали к нему, сели у камина, он зажёг свечи – невероятная коллекция свечей, которые он сам делает, - об этом я впервые слышал. - Ещё подумала: «Блин, почему Ян не говорил об этом, это ж так романтично, за него бы все женщины проголосовали! Пойти, что ли, к нему в политические консультанты?». Так хорошо – вино, камин, восхитительный запах свечей, красивый мужчина у ног. Счастье просто струится по жилам и растворяется в воздухе, особенно когда мужчина говорит о счастье, семейном, личном. Я спрашиваю: «Денис, а почему все считают, что ты – голубой». Он улыбается и заявляет: «Все люди бисексуальны. Но с мужчинами неинтересно, я пробовал. Они слишком заняты собой, у них нет счастья, как у женщин». У меня челюсть на полу валяется, а он продолжает: «Я с тобой сейчас и могу собрать комочки счастья с твоих волос, с ямочек щёк, с коленей, с прожилок на бёдрах. С мужика что собрать – только довольство самим собой. Нет, я решил сконцентрироваться на женщинах, от них счастья больше». Вы когда-нибудь слышали что-либо подобное? А он продолжает нести мне чушь, мол, может обобрать любого человека на какую угодно эмоцию и воплотить это в воске. Но лучше всего делать свечи из счастья и он может мне показать, как это делается. Я присмотрелась – у него зрачки как пятаки. И когда только успел обкуриться, ума не приложу. И ведь даже не предложил, скотина! Поняла, дело – табак, собралась, оделась наспех… в смысле, накинула шубу, мы ж у камина сидели, - Алла ухмыльнулась, - и дала дёру. С трудом поймала такси у выезда на Саранский тракт и к трём ночи была дома. С утра, с полудня трясёт, словно простудилась, и такая опустошённость, не передать. Налейте лучше коньяка! И хватит смеяться, а вдруг он маньяк. Читали про парфюмера, который людей убивал и их эмоции забирал? Хватились б меня лишь через месяц, знаю вас, - залпом выпила кофе и, опустошив на нас раздражение, устало спросила. – Теперь боюсь мужчин. Никогда такого не было. Что делать, а?

- Не волнуйся. Тебе на следующей неделе в Москву на семинар ехать, там и встретишь принца, - успокоил я. – Высокого, спортивного, умного, со стилем, умеющего играть на фортепьяно и при том богатого.

- Угу, это первая твоя сказка с тех пор, как мне стукнуло шесть лет, - буркнула она. – Неужто этот идиот прав и мы все бисексуальны. Может, мне стать лесбиянкой? Фу, какая гадость! – её передёрнуло от этой мысли. – Налейте будущей старой деве коньяка, ну что вам жалко? У вас же с Нового Года оставался, - но мы её убедили, что коктейль из коньяка, «Шкоды» и скользкой дороги ей не нужен, и к полуночи она уехала домой.

- Ян, может, расскажешь, откуда ты обо всём знаешь? – спросила супруга уже в постели. – Никогда не знала, что выхожу замуж за оракула.

- Просто совпадения, - пробурчал я и, обняв Аллу, отключился.

Утром выяснилось, что всю ночь ворочался и просыпался, порываясь что-то вернуть Харлампию. К счастью, про Малеева не проговорился, но кто знает, что приснится дальше? О такой возможности ни я, ни клиент не подумали, а мне совсем не хотелось разбираться с ним из-за ночного кошмара.

После семейного завтрака, мы одновременно вышли из дому и направились в разные стороны. Сын в школу, жена на работу, а я снова в церковь. Народу там было ещё больше, чем вчера. Уже во дворе я принялся играть в прятки с «братцем Харлампием»: то увижу заплывший бельмом левый глаз, то мелькнёт горб, то блеснёт лысина, то лишь дребезжащий голос неподалёку услышу, но безуспешно – он ускользал, словно мы были в глухом лесу, а не в маленькой церкви. Небось, малеевские ребята его точно также уже почти видели, но схватить за рукав не могли. Под конец службы краем уха услышал разговор его разговор где-то за спиной:

- С именинами, Ларисочка, сестричка! С Праздником, родненькая! Как мама?

- С Праздником, братец. Маме нездоровится, сердце шалит. О тебе недавно спрашивала, не надо ли чего тебе. Я отвечаю, у тебя всё там есть, а она говорит, чтобы я всё равно у тебя поинтересовалась. Ты бы пришёл домой, братец, - голос был уставший и в то же время обрадованный.

- Не могу уже, Ларисочка, не могу. Только великие праздники от вечерни до отпуста обедни остались. Уговори маму сюда придти, так и свидимся.

- Да как же её уговорить, она ж и слышать о церкви не хочет. До сих пор не может поверить, что ты там, не помещается это в её мировоззрении.

Постарался пробраться к говорящим, но пока проталкивался через молящихся в тот угол, не застал уже ни Харлампия, ни его собеседницы. Какая досада! Пошёл, ёжась на холодном ветру, пешком к работе, раздумывая, как бы связаться с Малеевым. Из ниоткуда в голове возник телефонный номер, по которому не преминул позвонить. К счастью, Борис Константинович ещё не отбыл на отдых, а сидел в салоне «Боинга» в Шереметьево, ожидая милости небес и прорехи в снежных тучах.

- У Ошматьева есть должок вам, не так ли? Позвольте мне к нему съездить и напомнить об этом, а также предложить вариант возмещения, - сказал, с удовольствием представляя цепенеющее лицо олигарха, просчитывающего в уме варианты, на кого он напоролся, какие ещё его секреты знаю и что теперь со мной стоит сделать. – Хорошо, сегодня же съезжу. Позвоните послезавтра утром – сообщу новости. Нет, завтра не стоит, - ответил ему мой внутренний голос, - именно послезавтра. Удачного отдыха!

Мог ли вчера подумать, что буду так вальяжно приказывать магнату! Спасибо, братец Харлампий, умеешь подарки делать. Стоило повернуть к гаражу, как раздался звонок Аллы.

- Милый, я подумала, раз именины, то сделаю себе новую причёску. Как ты отнесёшься, если схожу сегодня к семи к Инне?

- Золотце, одобрительно. В полвосьмого я тебя заберу оттуда – мне надо ехать по делам. Кстати, спроси – не пострижёт ли Инна меня тоже. Целую, увидимся вечером!

Выкатив тёмно-вишнёвый «Сеат» из гаража, поехал в район новомодных загородных усадьб. Уже с дороги позвонил на личный тайный номер Ошматьева. Он судорожно соображал, какие выборы грядут и на кого нынче баллотироваться, но согласился на встречу без промедления. Когда через полчаса позвонил у тяжёлых ворот и из будки высунулась широкая морда охранника, уточнившая, чё мне надо, вдруг стали ясны позывные всех ужовских групп влияния. Так и подмывало ответить «Широко шагает Азербайджан» или «В Африке акулы, в Африке гориллы», но не стал пугать службы безопасности усадебного посёлка.

- Денис Викторович вас ждёт в доме, - сообщил орлиноносый франт-брюнет, встретивший меня на дорожке от ворот. – У него есть для вас полчаса.

Какой пунктуальный, однако! Зайдя в усадьбу, завертел головой в попытке углядеть коллекцию свечей, показанных Оксанке. Однако быстро понял: они-то приехали с заднего, личного входа и камин находится на другой стороне особняка. Меня же подвели к офису, где за компьютером, в маленьких очках, вытянув узкое лицо, за которое получил прозвище «Лисёнок», сидел неудавшийся думец, мэр и сенатор и оживлённо печатал, время от времени заглядывая в лежащие на столе «Ведомости». Даже неинтересно знать, что он набирает буквально статью, дабы пустить мне пыль в глаза. Ладно, пускай, мне сейчас нужно иное.

- Денис Викторович, к вам два вопроса, - я сразу взял быка за рога. - Первый: не могли бы мы сейчас пройти в потайную дверь и зажечь одну из ваших самодельных свечей, - и не обращая внимания на его ещё больше удлинившуюся физиономию. – И второй, не могли бы вы повторить тот же опыт, что проделываете со счастливыми девицами, с Борисом Константиновичем Малеевым. Тем самым будете квиты, и Махмут ничего не узнает, - моё шестое чувство скоро кого-то оставит без чувств, на Ошматьеве лица не было. – Не волнуйтесь, большая часть моих слов Малееву неизвестна, и я к нему не переметнулся. Наш с вами маленький секрет, - улыбнулся, но его это совершенно не обрадовало. – Ну, пойдёмте к свечкам? - я направился к стене, а он, словно сомнамбула, поплёлся за мной.

Если когда ясновидец и мог бы стать всемогущим, то именно сегодня – в век информации и в то же время уймы человеческих тайн и сокрытий. Вот уже второй влиятельный человек в республике позволяет из него верёвки вить, стоит лишь показать ему всезнание. Надеюсь, харлампиев дар не станет для меня мидасовым и не заставит есть золотую пищу.

- Я умел это с детства, - рассказывал хозяин дома, проводя холёной рукой по полкам во всю стену, заполненную свечами наиразнообразнейших форм и расцветок, - но окончательно овладел этим талантом лишь после двадцати. Знаете, счастье – как пот, скатывается по человеку каплями и льётся струями. Тебе незаметные счастицы – элементарные единицы счастья - я могу собрать, сохранить на подушечках пальцев и потом передать в воске. Вот, эта свеча собрана с девочек, которых пустили за кулисы концерта «Сплина» в позапрошлом году. Они кричали на трибунах солисту группы «Саша, я хочу от тебя ребёнка!», а когда оказались рядом с ним, то просто ошалели от своего невероятного счастья. Я стоял рядом, знакомился с ними, обнимал их за плечи, по-отцовски, и снимал с них счастицы, накапливал на руках и как только приехал домой, сразу же вылепил свечу, - он поднёс огонь к фитильку и через секунду-другую комната наполнилась ощущением непередаваемого восторга, восхищения, даже мне хотелось прыгать и хлопать в ладоши, а Ошматьев стоял рядом с широкими зрачками и по-детски улыбался. – Потом свитер в стирку кинешь, а то иначе долго послесчастие будет тебя преследовать. А вот эту свечу, - длинную, бело-синюю, - собрал прошлым летом в Греции, когда греки выиграли чемпионат Европы. Специально туда полетел в день финала. Ты не хочешь, чтобы я её зажёг, к стене придавит концентрацией счастья! Думаю её опробовать на каком-то митинге, если ещё буду избираться, думаю, меня куда-нибудь когда-нибудь выберут, - его голос окреп, смущение пропало, он воодушевился и рассказывал о коллекции, как любой гордый собиратель. – Эх, жаль, не смог прошлой осенью в Бостон слетать – вот там было бы счастливо! Свечи – из ужовских загсов, эти – с последних звонков, эти – из роддомов. Ты думал: я – дурак и в каждой бочке затычка, что езжу на всякое собрание. Да мне вот такие моменты нужны! Я ведь не ворую, ты не думай, просто подбираю излишки, люди даже не замечают, они остаются счастливы… Здесь собрал женщин…Имён уж не помню, но… хочешь зажгу свечу счастья негритянки на вершине сексуального удовольствия? Очень специфическое ощущение. У мужчин таких эмоций нет, я проверял, - он усмехнулся. – Да ты знаешь, слухи имеют под собой почву, но исключительно лишь для коллекции, - он обвёл руками подвал, куда мы спустились из его покоев, и здесь тысячи свечей стояли на полках и ждали огонька, дабы наполнить пространство вокруг самым разным счастьем.

- Денис Викторович, я впечатлён, даже поражён вашим собранием. Никогда не думал, что такое возможно. Даже не буду спрашивать, зачем вам столько счастья – не моё дело. Но вернёмся к нашему второму вопросу: Малееву нужно избавиться от его щедрости. Берётесь за неё? Поможете человеку – не политическому противнику, - Ошматьев поморщился и отмахнулся, - а просто человеку. Можно даже не воплощать в воск, пускай сгинет.

- Нет-нет, я не могу, я только счастье вижу и собираю, - начал оправдываться он и даже замахал руками. – Все виды счастья: радость, восторг, восхищение, умиротворение, удовольствие, оргазм, - но только его и больше ничего. Могу забрать радость от творения щедрости…

- Ему скорее такую надо подарить, - пробурчал я. – Но вы же вчера говорили приглашённой сюда девушке, что можете обобрать человека, на какую угодно эмоцию? Не бойтесь, здесь нет жучков, это была моя сестра, и она рассказала. Не волнуйтесь, я не пришёл мстить за её честь, что ж вы такой пугливый, - волны его смятения читались на лице без всякого шестого чувства. – Так можете или нет?

- Пробовал. Я…однажды захотел забрать у Махмута его жестокость… Не удалось, но пальцы потеряли чувствительность надолго… - он сник. – Только не говори никому. Хочешь…хочешь… свечку подарю? Зажжёшь на ночь в спальне, и Алла – я правильно вспомнил имя? - будет на вершине блаженства. Вот, возьми, очень хорошо получилась, - он снял с полки одну из тяжёлых низких свечей и протянул мне. – Бери, ты – первый, с кем я делюсь. Никому не говори о моём…увлечении, - он просительно посмотрел.

Пообещал, что не буду, завернул бордовую свечку в салфетку, положил в карман брюк и пошёл за хозяином к выходу. Когда вышел из двери кабинета, чопорный секретарь сообщил, что мы там были пятьдесят семь минут. В другое время порадовался бы, что так выбил из графика «Шмата», которого в ходе совместной работы считал порядочным чудаком на букву «м». Теперь оставалось лишь сожалеть о потерянном попусту времени. Что же говорить завтра Малееву – что Ошматьев не может вернуть долг? Может, стоило попросить целый набор свечек и заставить нашего филантропа их зажигать по ходу каждого доброго дела для подавления жадности. Если ничего к концу недели не появится, так и придётся сделать. Не мытьём, так катаньем, но проблему клиента надо решить.

Вернувшись в офис, попытался набросать портрет братца Харлампия: учился в художественной школе и даже в армии львиную долю времени просидел в штабе, оформляя стенгазету части. С детства рисование портретов не только успокаивает, но и направляет мысли в нужное русло.

Из-под карандаша выходил перекошенный лоб, абсолютно лысая голова, редкие брови, большое тёмно-розовое бельмо на левом глазу, набухшая коричневая правая щека, бородавки на носу и ушах, щербатое лицо, редкозубый рот, опухоль на нижней губе, сыпь на шее, одно плечо выше другого, острый высокий горб за спиной. И в портрет Квазимодо вмешивался абсолютно нормальный правый глаз, словно отнятый у другого человека и разрушающий картину уродства. Из-за скособоченности братца Харлампия именно правый глаз, добрый, светлый и лучистый, оказывался в центре портрета, меняя полностью его восприятие. Я откинулся на спинку кресла, снова рассматривая личину юродивого и понимая: он не отталкивающ, не страшен, не неприятен. Его скорее жаль, как больного, но желания от него отвернуться нет. Если кто и мог дарить столь странные дары, как щедрость и прозорливость, то, вероятно, такой неприглядный человек, обделённый всем. И ещё: даже нарисовав, так и не смог оценить, сколько же братцу Харлампию лет. Он не выглядел ни молодым, из-за своих накопившихся уродств, ни старым, из-за по-детски светлого глаза, он словно был вне процесса старения.

Размышляя над этим, сходил в кондитерскую на главной площади за тортиком и в ближайший магазин за вином. Затем, коли психологических клиентов не было, занялся обзором рынка вторичной недвижимости (а иной в Ужовске почти нет). Так время подобралось к семи часам, и по опять подмерзающим лужам поехал по улице Ленина на окраину города, к Инне Лещенко.

Говорливая толстушка-хохотушка была настолько популярным ужовским парикмахером, что знакомые к ней напрашивались даже после рабочих часов уже просто на дом. По доброте душевной никому она отказать не могла, вот и стригла-завивала-красила до одиннадцати ночи, благо жила одна (впрочем, а как завести семью при таком графике?). Алла с ней училась в одном классе и тоже попадала в круг близких знакомых, могущих напроситься на стрижку «сегодня вечером» и даже протащить туда мужа «когда у тебя освободится десять минут, ему же только лохмы подравнять».

Поднялся на третий этаж и позвонил в дверь. Сразу открыла незнакомая женщина моих лет.

- Вашу жену ещё стригут, проходите. Я - соседка, зашла постных пирожков принести, а то Инка же времени готовить не имеет, - я вздрогнул от звуков столь знакомого по сегодняшнему разговору в церкви голоса.

- Риша, я на диете, сколько раз повторять, - прокричала Инна из комнаты. – Ян, иди на кухню и съешь эти злосчастные пироги, иначе не удержусь и ночью их буду жрать!

- С удовольствием попробую Ваши пироги, - галантно сказал я, хотя, забыв об обеде, был готов накинуться на них без каких-либо манер. – С Благовещением вас! Как мама?

- Мы разве знакомы? – она посмотрела на меня подозрительно. – Я вас не помню.

- Простите, подслушал ваш разговор с братцем Харлампием сегодня в соборе. Как понимаю, он ваш настоящий брат, да? – мои многие знания, точнее догадки, - чужие многие печали, вот и соседка сразу поникла. – Не желаю вам зла, просто вчера он подарил мне прозорливость, - перейдя на шёпот, потащил её за локоть на кухню, - словно специально, чтобы я помог человеку, которого он одарил щедростью. Расскажите, как он может дарить …такое? – ни вещи, ни творения, ни эмоции.

- Зовите меня Ришей, а то язык сломаете, - сказала она, аккуратно наливая чай. – Родители, коммунисты верные, угодили. Родилась в пятидесятилетие советской власти, так назвали Октябриной, а брат – через три года, так он стал Виленом. Крестилась Ларисой, теперь хоть христианское имя есть, а его ни Лёней, ни Вилей никто не звал, как привязалось детское прозвище по фамилии – Харлампий, так и осталось. Его так и школьные друзья знают, и в армии все так называли. Он в Афгане служил, перед самым выводом, там его контузило, - она вздохнула, - и он стал дарителем… Он с самого детства был с небольшой юродинкой, что ли, – очень добрый и альтруистичный. А после контузии стал совсем невменяемым: вначале дарил мелочи: улыбку, хорошее настроение на целый день, здравую мысль. Другому даёт, у себя отнимает. Потом то ли пристрастился, то ли наловчился и стал дарить по-крупному. Вначале подарил свой баритон, потом глухой девочке –замечательный музыкальный слух. Соседскому мальчишке с церебральным параличом подарил позвоночник, после чего остался скособоченным, а парень теперь красавец, баскетболом занимается. Увидел в больнице девочку, которой пьяный отчим глаз выжег, - подарил свой, получил взамен бельмо. Только один человек нашла в себе силы отказаться, уж не знаю как. Подойдёт так, коснётся и подарит: уже через несколько часов у него уже очередная болячка, а одарённый не может понять, что же случилось и изменилось. Таких чудес знаете сколько случалось. В позапрошлом году уже совсем изуродованным был, без боли смотреть на него не могла. Родители – материалисты глупые – не верили, по докторам таскали, а что врачи? Обнаруживали у него наследственные болезни типа гемофилии, которых никогда не было. Конечно, если он свои нормальные гены другим передавал, кому надо было. Он с детства был очень добрым и щедрым, но кто же мог представить! – её голос сбивался на всхлип и руки тряслись. – Остановить невозможно, он считает, что этим замаливает грехи за убийства в Афгане. В позапрошлом году он начал дарить дни. Не удивляйтесь, он умеет. Кто-то не успевает что-то сделать или просто умирает, а у врачей нет ещё лекарств, так он отдаёт свой день, и брата тогда просто нигде нет. Раздал почти до последнего: теперь он среди людей лишь по великим церковным праздникам и только в церкви – он, когда после контузии из госпиталя выписался, сразу в церковь пришёл, тогда она ещё полуразрушенная стояла. Я тоже через него стала ходить, да и теперь это единственная возможность с братом повидаться. Отец умер, считая, что сын лукавит и наверняка пострадал во время испытаний нового оружия, - ну не мог он поверить. Мама верит, но в церковь наотрез отказывается ходить, даже ради сына. Я спрашивала, где он находится между праздниками, он только смеётся и говорит, что нигде, но в этом нигде очень светло и хорошо. Вот он и надеется там побыть подольше.

- Неужели об этом никто не знает? Ведь все видели, как ваш брат разрушается.

- Да все…забывают, что ли. Может, он с подарками раздаёт равнодушие, хотя откуда берёт – непонятно, не из себя. Никому не хочется о нём сплетничать. Слава Богу!

- Соглашусь. Представляю, какой кошмар бы вам пришлось пережить, стань это обсуждаемой темой. Впрочем, тогда б ваш брат просто бы раздарил оставшиеся дни. Не знаете, сколько у него осталось... в запасе?

- Он сам не знает. В семье мало кто дольше шестидесяти пяти-семидесяти живёт, так, думаю, лет тридцать он Пасху да Рождество ещё попразднует. Одному Богу известно, раз Он брата наградил таким даром, то, несомненно, имеет особые виды. Но вы говорите, теперь он дарит щедрость и прозорливость?

- Да, и этому могут быть два объяснения – либо он отдаёт последнее, - она вздрогнула, - либо, что вероятнее, дарит неисчерпаемые ресурсы. Он не может отдать всю доброту, любовь к людям, мудрость, щедрость. Этого у него не отнять никаким подарком, - не знал говорит ли мой новый внутренний голос или же старый профессиональный. – Просто иногда люди не готовы к подаркам, как, например, человек, получивший излишне много щёдрости. Это грозит разрушить его семью и ставит под удар психику. Если можете поговорить с братом, - осторожно спросил я, - не согласится ли он забрать...?

- Не сможет. Не то, чтобы не согласится. Просто не может. Часто он слишком хорошо думал о людях, а они использовали его дары в дурных целях. Подарил свой успех у женского пола застенчивому юноше, а тот стал сутенёром. Брат хотел бы исправить ситуацию, но не в силах – дар не возвращается, - ещё одна надежда для Бориса Константиновича оборвалась.

На кухню зашли похорошевшая жена и Инна, хищным взглядом окинувшая пирожки, но усилием воли не притронувшаяся к ним, а лишь предложившая мне идти на экзекуцию.

- Риша – восхитительная женщина. И столько на себе тянет: больная мама, брат, который ушёл в церковь и там живёт. Ей уже тридцать восемь, а всё без мужа. Я Алку попросила, может, подыщет кого. Ты тоже присматривай – жена будет сокровищная!

- За неё не волнуйся. На неё уже давно один вдовый чиновник правительства засматривается, к Пасхе и решится подойти, - кусал себя за язык, но не сумел удержаться и продолжил. – А о себе когда озаботишься? Ты ведь нравишься профессору Цирнову. Или ты думаешь, он такой любитель укорачивать свою шевелюру каждый месяц? Не красней, не красней, просто согласись с ним выпить вина, он же не шутит, он вправду приглашает.

- Значит, Алка не обманывала, когда говорила о твоём провидении? – она не глядя отхватила огромный клок моих волос. – Что ж теперь ты делать будешь?

- Постараюсь научиться молчать, в первую очередь, и уворачиваться от ножниц обалдевших парикмахерш, во вторую. Иннка, стриги, пожалуйста, а не обстригай, как овцу, - она принялась извиняться и пытаться навести порядок в том, что ещё недавно было просто немного длинными волосами.

В конце концов, ей удалось спасти причёску, правда, она радикально отличалась от того, что привык носить последние двенадцать лет, после армии. Но ничего, волосы растут быстро, а так даже немного похож на Ходорковского, как не преминула заметить жена, когда мы спускались по лестнице, правда, не знаю, комплимент ли это был. Так и подмывало сообщить ей судьбу самого богатого арестанта в мире, но удержался. Надо приучаться к молчанию.

Заехали к моим родителям, забрали сына и вернулись домой, отпраздновали именины вином и шоколадным тортом (к Глебовой радости). Когда же чадо отправилось спать, я плотно закрыл дверь в нашу спальню, вставил в старый бабушкин канделябр и зажёг подаренную сегодня свечу, и спросил супругу, что ей сей ночью хочется. На самом деле, спрашивать было излишне, но старался давить предзнание, дабы хоть здесь сохранить ощущение сюрприза. Настолько сосредоточился на этом да на желании понять, как же действует ошматьевская работа, что не заметил всего остального процесса, и оставалось лишь лечь рядом с Аллой, шепчущей смесь из слов «никогда», «хорошо», «невероятен», «счастье в каждой клеточке тела», «ошеломительно», «любимый», «хоть бы ещё раз». Задул свечу, и, обняв супругу, уснул.

Но и эта ночь прошла беспокойна: меня снова метало по кровати, я то и дело порывался рассказать будущее, предупредить о войне, о покушении на президента, о землетрясении. Часа в четыре проснулся и обнаружил, что жены под боком нет. Вышел из комнаты и увидел её спящей на гостевом диванчике в большой комнате. Сел и погладил по щеке.

- Если предвидение делает тебя таким невероятным любовником, но портит весь сон после, то фиг с ним, а? Спим-то мы больше, чем любовью занимаемся, - сообщила супружница, наотрез отказалась возвращаться в кровать и, повернувшись на другой бок, снова уснула.

Утром первым делом позвонил шурину - невропатологу в республиканской клинической больнице – и попросил сильные снотворные. Скупой на эмоции и недоверчивый Алексей потребовал к телефону сестру - удостовериться, что я не стал наркоманом, но после велел приехать к трём. Я не считал снотворные необходимыми, но, как объяснил спросившей об этом Алле, так полагал мой внутренний голос. С ним же пока спорить не хотелось. Ещё он просил предупредить, чтобы не распространялась о моей новой способности, - и она немедля согласилась. Прелесть, а не жена!

Центр Ужовска столь мал, машина просто не требуется, везде можно дойти ногами или, уж если очень лень, доехать на троллейбусе. Помню, московские политконсультанты, помогавшие на выборах в Думу, запросили автомобиль, но оставили её после второго дня, поняв всю ненужность колёс в глухой провинции. Потому с удовольствием загнал бы «Сеат» в гараж и пошёл на работу пешком, но опять внутренний голос не позволил, предположив, что индивидуальное средство передвижения сегодня окажется полезным. Засомневался в его правильности, когда, приехав к больнице, чуть было не покалечил иномарку на дорогах в том районе. Потирая ушибленный бок, поднялся на седьмой этаж, и в кабинете шурина застал сухого, высокого старика.

- Простите, задержался, заболтался, - встал он при моём появлении. – Вы же, Алексей Николаевич, не забывайте, звоните чаще.

- Леонтий Андронович, не спешите, отдам рецепт, и вас отвезут. Ты ж никуда не спешишь?

- Разумеется, отвезу, куда надо, - а надо на улицу Авиационную, дом 5, самый край города.

- Леонтий Андронович – мой учитель и гениальный врач, возглавлял кафедру нервных болезней в медицинском сорок с лишним лет! – услышать такое от доктора Кукушкина было невероятным, поэтому приходилось верить.

- Не несите чепухи, молодой человек. Гений создаёт новое, я же пользуюсь имеющимся. Даже очень умелый пользователь гением не является, – фыркнул профессор Беликов.

Получив рецепт, с Леонтием Андроновичем спустились к машине и поехали. Ждал подсказки внутреннего голоса, зачем нужна встреча со стариком, но тот отмалчивался, давая полную свободу действий, я не находил слов, и в итоге дорога прошла в тишине. Когда остановились в конце глухой улицы, у коричневого деревянного дома за на удивление стройным (в отличие от многих соседних) забором, он велеречиво предложил зайти в гости, почаевать, на что я с превеликим удовольствием согласился. Чай профессор Беликов заваривал по всем правилам, на столе были и варенья, и мёды, и домашние соленья, и творог.

- У меня дружеские отношения со многими бывшими пациентами из деревень. Вот и везут старику по доброй памяти угощения. Я много не ем, но отказываться от подарков нельзя, потому люблю гостей принимать.

- Леонтий Андронович, а отнимать чужие подарки можно? – спросил, почуяв зацепку.

- Что вы!? Отнимать вообще нельзя, если только не нажито незаконно. У людей можно забирать вредное и опасное, но пациенту дают горькое лекарство, и глуп будет кто лишит его сей горечи, предполагая, что тем самым помогает, - неторопливая речь профессора Беликова переносила в сказочный девятнадцатый век, где ходили мужчины в пенсне и шуршали кринолиновые юбки в петербуржских салонах, а не буксовал соседский «Москвич» и дородные нефтяники в пуховиках проходили в свой пансионат неподалёку. – Мне приходилось отбирать у людей очень многое, подчас целиком, но поверьте – никогда не забирал чьи-либо подарки, - увидев моё удивление, он продолжил. - Вы будете смеяться над стариком, но мне всё равно. Я умею забирать боль и муку. Идёмте, - провёл в свою аккуратную спаленку и встал у изголовья кровати, над которым висели многочисленные фотографии. – Фотографии нас с женой и детьми можете не смотреть. Гляньте на третью слева в среднем ряду, - четверо бравых военных улыбались на фоне бревенчатой стены. – Начало июля сорок первого года, деревня около Минска. Крайний правый – я, дальше омич Петя Клюкин, латыш Сеня Алой, Мириан Шенгелая из Пицунды. Мы были в одной врачебной бригаде вплоть до ноября сорок третьего, когда после освобождения Смоленска нас расформировали по разным фронтам, а Сеню комиссовали и отправили в тыл, к жене. Я мог бы много рассказать о фронтах, землянках, артобстрелах, но в другой раз, если захотите. Только когда мы переправлялись через Днепр на восток и возле нас разорвался немецкий снаряд, мы все вышли из той кровавой воды разными. Сене повезло меньше остальных – у него лишь остался осколок в колене. Петя стал видеть ночью, как днём, Мириан научился диагностировать, вообще лишь только увидев больного. Я же после той переправы смог в первый раз сделать наркоз одним прикосновением рук. Отбирал у раненых боль и выкидывал её в никуда. Если б вы знали, как это помогало! Безошибочный диагноз Мириана, определявшего положение осколков, совиные глаза Пети, говорящего что и как резать, золотые руки Семёна, мой рукотворный наркоз – невероятное по силе сочетание, спасшее не одну сотню жизней. Я сразу понял: могу забирать не только боль, - но именно это было самым важным. Уже потом, на гражданке отбирал неврозы и галлюцинации, но всё казалось таким несущественным после удаления аппендицита комдиву в простреливаемой воронежской степи, - старый доктор увлёкся, глаза горели, ему хотелось вернуться туда, где бился в тесной печурке огонь и ветер гудел в проводах, где он жил и дарил жизни другим.

- Доктор, вы зря считаете, что буду смеяться. Вы не один такой, - не упоминая имени, рассказал ему об Ошматьеве.

- Бедняга, - бесстрастно отреагировал Леонтий Андронович. – Я натыкался на людей с такими же способностями и чаще всего именно так их и использующих. Поверьте, этот ваш господин – очень несчастливый человек. Вы как психолог должны были заметить.

- Да, обратил внимание, но почему вы пришли к такому выводу? - мы вернулись за покрытый клетчатой клеёнкой обеденный стол и разговаривали уже как научные коллеги.

- Мой молодой друг, увлечённые коллекционеры вообще очень часто несчастливы. Поверьте, видел их немало в лечебной практике. Здесь ещё и обострённый случай: он собирает счастье, пытается создать абсолютную коллекцию – ибо кто ж будет собирать что-то неполное – при этом прекрасно осознаёт: абсолюта ему не достичь. Ему не достичь идеала и потому, сколько он ни будет зажигать свои свечи счастья, в глубине души он будет глубоко несчастлив. Он вам не рассказывал о послевкусии от его свечей? Он называет это послесчастие? Правильный термин. Невыносимое ощущение недостижимой близости только что ушедшего счастья. После того как я первый раз поцеловал свою будущую жену, я уехал на автобусе и съел шоколад – на кафедре выдавали, чтобы мы ночные смены могли выдерживать – и таким омерзительно горьким показался любимый мой шоколад после самого сладкого поцелуя жизни. Теперь представьте это же разочарование да ещё и увеличенное в разы. Мне его жалко, но здесь даже мои способности бессильны – я не могу забрать у человека его сущность.

- А если предложу забрать у жадного человека невзначай попавшую к нему поразительную щедрость? Возьмётесь? – стараясь рассказать как можно меньше и снова не называя имён, я поведал историю с юродивым и олигархом.

- Я делал операции на головном мозге, но ума там не видел, поэтому к загадочным явлениям отношусь без отрицания, - усмехнулся старый врач. – Тем паче, что за мои восемьдесят семь лет повидал немало. Наш братец Харлампий – я наблюдал его развитие в того, кто он сейчас, - без сомнения самый талантливый из полудюжины виденных мною «дарителей». Но ни он, ни кто-либо ещё не в силах подарить то, чего в человеке нет напрочь. Он не может подарить способность летать. Он подарил свой голос пареньку, очень хотевшему петь, и ныне тот учится в Московской Консерватории. Но парнишка и до того мог петь, не для оперы, зато и не по-козлиному. Больной церебральным параличом мог быть стройным, если бы не нарушение в организме, и стал им. То же самое с гемофиликом. Поверьте, Ян Юрьевич, закон сохранения веществ в природе братцем Харлампием не был нарушен ни разу, он лишь добавляет своего к уже имеющемуся.

У меня был провидческий талант? Разве что редкие случаи в детстве, когда нечто подталкивало в нужном направлении, но спорить с Беликовым не находил возможным. Примем его гипотезу.

- Так и ваш клиент, внезапно ставший щедрым, был им до того, только давил в себе нещадно. Дары позволяют развиться новому человеку, но ветхий-то никуда не уходит, и пока вы учитесь пользоваться дарами бывает больно. Ну так и после тренировок мышцы болят. Другой дороги к дару нет. А одарённым людям всегда было трудно, вспомните ван Гога, - доктор показал на висящую на стене репродукцию пейзажа под жёлтым небом.

- Остаётся объяснить клиенту его обречённость на щедрость. Пусть мучается и борется с жадностью? – я увидел своё отражение в зеркале под картиной: выглядел крайне мрачно.

- Со сребролюбием всегда надо бороться, - заметил Леонтий Андронович, поднимая указательный палец, - здесь иного мнения быть не может. Забрать гипертрофированную щедрость я не могу, вы уж простите.

Очередная надежда оказалась тщетной. Братец Харлампий «удружил» олигарху столь неуклюже, и теперь тот не только потеряет семью, но и, не исключено, сойдёт с ума от внутренних противоречий. Раздвоение личности далеко не всегда кратчайший путь к равновесию. В данном случае, это ведёт к дисбалансу. Но я слишком ответственен, чтобы бросить клиента. Значит, надо продолжать поиск чудотворца (оказывается, их в нашем заштатном городке уже не меньше трёх, а если с моим провидческим даром – так и четырёх), который вынет не по статусу разросшуюся вширь душу Малеева, обломает её и вернёт обратно обычного скупердяя, могущего быть банкиром и плутократом. Предложить ему продать душу дьяволу? Тому щедрость не нужна, а Малеев в потусторонние миры не верит. Все будут довольны. М-да, ещё с Преисподней я не связывался. И ведь всего лишь захотел открыть частную психологическую консультацию. «Хотели, как лучше, а получилось, как всегда» навсегда!

- Вы загрустили. Не возражаете, если дам хороший совет? Уже много лет, когда я оказывался в затруднительной ситуации – не знал, как лечить, чем помочь и так далее, я шёл в одно и то же место. Хорошо, мало кто знает о его ценности, иначе бы оно испортилось. Сходите в городскую баню на сеанс Серёжи Видяйкина. Кудесник банного дела вас образумит, - доктор Беликов налил ещё крепкий чай. – Передавайте большой привет и скажите, что я рекомендовал его «Особый» веник – это очень важно.

После ещё двух кружек, поблагодарив гостеприимного старика, вышел на промозглую улицу и с отчаяния пнул уже почти растаявший сугроб у входа. Баня – именно то, что завтра будет. И жаркий разговор с Малеевым, и даже головомойка. Впрочем, сгущаю краски – он сам говорил: с его проблемой не так просто справиться. Да уж, Мидасово золото высшей пробы – никто не способен помочь. Пожалел магната – неумолимо поднимался вверх и неожиданно по-дурацки всё стремительно и неотвратимо рушится. Чем выше взлетел, тем больнее падать. И ведь если Малеев разобьётся, то оставшиеся друг другу в горло вцепятся: нефтяники и оружейники против торговцев Махмута напомнят горожанам о весёлых девяностых. Да и моя семья напрямую пострадает – Алла, наверняка, работу потеряет. Не сомневаюсь, Борис Константинович тоже осознавал, идя ко мне, мою личную заинтересованность в его благополучии.

Оставил машину в гараже (внутренний голос молчал), вернулся домой раньше всех, приготовил ужин на семью и сел читать «Пасынки восьмой заповеди». Вот и в книге люди, забирающие чужие мысли и чувства, тоже общались с дьяволом. Что так назойливо эта мысль в голове вертится?

Пришёл Глеб с пятёркой по математике, мы с ним сыграли в «Дум», пока не вернулась с работы Алла, поели, занялись своими делами. Но от моей одомашненности веяло такой фальшивостью, что стоило Глебу в свою комнату уйти делать домашнее задание, как жена припёрла к стенке:

- Что стряслось? Ты словно разведчик, проваливший задание, но ещё не подающий вида.

- Ты как всегда права, дорогая. Я не справился с поручением клиента и не в силах ему помочь. Я – не первый и, скорее всего, не последний, но меня это не греет. И нет, не могу тебе сказать, кто он. Зато какие у нас в Ужовске люди живут, - поведал о коллекции Ошматьева и его несчастии, дарах братца Харлампия, умении и мудрости доктора Беликова. – Вот так живём, завидуя столицам, а у нас под боком всё чудесатее и чудесатее.

- Я-то считала, что внезапная проницательность моего мужа – самое необычное, могущее с ним случиться, а ты оказывается в водовороте уникумов. Когда вне дома, конечно.

- Что ты имеешь в виду? У тебя тоже есть сверхспособности? – неужели был слеп и не разглядел нечто необычное в собственной спутнице жизни на протяжении тринадцати лет.

- Да. У меня есть …, - она вздохнула и грустно посмотрела на меня, - сверхтерпение такого оболтуса, как ты, который играет в шпионов и тайны, несмотря на уже появившуюся лысину, - она засмеялась. – И заметь, мне это сверхтерпение, как некоторым их диковинки, никакой юродивый не дарил, уродилась с ним!

- Я тоже от тебя скрыл одну свою особенность – моё сверхвосхищение тобой!

Семейный конфликт был решён, не начавшись, но наши с Малеевым проблемы по-прежнему ждали разрешения. Когда Глеб уснул, я снова зажёг свечу, но, пока она горела на столе, никак не мог отделаться от чувства, что между нами затесался несчастный Ошматьев, старающийся дополнить своё собрание теперь уже Аллиными вздохами блаженства. Принял решение, больше его свечу ни за что не зажигать, пусть всё будет, как раньше, нас обоих вроде бы вполне устраивало.

Утром меня разбудил телефонный звонок. Я осторожно потянулся к трубке, но будить было некого – видать, снова ночью разбудил жену и вынудил уйти на диван. Нет, надо принимать снотворное.

- Ян, это Малеев, - прошептали в трубку. – Звоню, пока Лена в ванной, она вообще запретила пользоваться сотовым. В понедельник прилетаем после обеда, уже из аэропорта позвоню. Надеюсь, будут новости. Отбой! – и он бросил трубку.

Как говорит жена одного моего приятеля, Саша Зарецкая: «Женщина должна знать своё место; место женщины – на шее у мужчины». Елена Малеева прекрасно этой истиной пользовалась. Даже самые сильные мужчины очень часто не могут и слова поперёк своих дражайших половин сказать. Вот бы братец Харлампий подарил «Бармалею» способность говорить на равных с собственной женой, больше бы пользы человеку было. Впрочем, человек не есть человечество, а юродивый на копеечку в этом случае не разменивался.

Вставать не хотелось, потянулся в кровати и перевернулся на другой бок. Может, Малееву не потребуется ничьё внешнее вмешательство. Как говорил доктор Беликов: «Иногда моя роль в лечении ограничивалась лишь краткосрочным подталкиванием в нужном направлении. Дальше камни катились сами собой и находили предназначенное им место». Авось, уже достаточно толкнул и больше от меня ничего не требуется. «Не обольщайся» - оборвал мою надежду внутренний голос. «Тебе ещё кое-что надо будет сделать. Позвони в городскую баню и зарезервируй сеанс у Серёжи на понедельничный вечер на четверых». Кряхтя и сопя, так и сделал: с провидческим даром, тем более, собственным, спорить не станешь, он к моему возмущению остаётся глух. Передал банщику привет от Леонтия Андроновича и запросил «Особый» веник.

- Один «Особый», для тебя, да? – поинтересовался мой собеседник.

- Нет, для каждого, - зачем кого-то обделять, даже если ещё и не догадываюсь, кто со мной и Алкой пойдёт. Не Ошматьева же с Оксаной приглашать.

- Даже для женщин? - Серёжа удивился. - Давно доктор такого не прописывал, но со светилом не поспоришь. Приходи, Ян, в восемь, - он вздохнул, - приведу в гармонию с миром, как никто вплоть до Иерусалима не сделает, обещаю. Только… - он замялся, - не пейте алкоголя перед баней. Прости, что азбучные истины объясняю, но иногда…, - казалось, он застенчиво улыбается на том конце провода.

- Почему Иерусалима? – поинтересовался я.

- Ну…, - задумчиво, нехотя потянул он. - Не подумай, что хвастаюсь, но если кому и уступаю в ремесле, так лишь Асбеду Келешкяну в Иерусалиме, но это не стыдно. Приходи, всё сделаю, как доктор прописал, не узнаете себя на утро!

Вот как! Наш Ужовск сравнивается не с какими-то там Москвой или Питером, а напрямую с Иерусалимом, и только чуть-чуть ему уступает в банном деле. Пошёл обрадовать этим супругу, но обнаружил её на кухне ожесточённо готовящей. Люди расслабляются по-разному – моя благоверная медитирует на кухне, успокаиваясь над кастрюлей с очередным кулинарным шедевром или простым овощным рагу, как сегодня. Впрочем, далеко не всегда такая самотерапия помогает, вот и сейчас на меня зыркнули исподлобья и ничего не сказали в ответ на приветствие.

- Лапонька, прости, снова выгнал тебя на диван. Сильно мешал спать? – молчание. – У нас всё есть в холодильнике, может, в магазин стоит сходить? – от меня отвернулись. – Пойдём сегодня на пруд погуляем с Глебом? – ноль реакции. – Я какую-то гадость сказал ночью? Мне уже и жену обнять нельзя?

- Ты Люду свою обнимай, - ни с того, ни с сего выдала она, стукнув со всей силы деревянной ложкой по плите. – Или коль ты знаешь, что она загуляет с этим типом, то теперь и не станешь с ней встречать. Не надо на меня смотреть, аки невинный агнец. Если не умеешь контролировать свои идиотские способности, рот заклеивай, а то проговариваешься. Теребишь меня ночью и сообщаешь: «Люда, я тебя люблю и не позволю тебе гулять с этим типом». Ты это мне, своей жене говоришь, пророк хренов!? – она бухнула сковородку в раковину. – Что ты там видел в будущем? Когда ты от меня уйдёшь?

Наморщил лоб, пытаясь вспомнить, какую же Люду увидел в грядущем, но, видать, долгосрочное прогнозирование приходило лишь во сне. Судя по Алле, я ночью сказал что-то ещё такое же скандалородное, но она отказалась уточнять, какой именно секрет ещё ненаступивших времён я выдал. Может, вправду рот заклеивать?

- А зачем ты так много готовишь, родная? – поинтересовался, глядя на плиту, заставленную пыхтящими и шипящими кастрюлями и сковородками.

- Тебе на неделю должно хватить, а потом Люду свою, небось, встретишь. Я забираю Глеба и ухожу к родителям, - она вытерла руки о полотенце. – Лавров, ты отвезёшь нас, надеюсь? Нет, я не сошла с ума, но жить с человеком, который наверняка полюбит другую я не собираюсь. Будь счастлив! – она швырнула фартук на стул и вышла из кухни в ванную.

Сколько я ни пытался уговорить её открыть дверь, сколько Глеб не просился туда, мы слышали лишь рыдания и крики, чтобы все убирались и оставили её одну. Итак, дары братца Харлампия продолжают разрушать семьи. И ведь если Алла разведётся со мной на основании моих предвидений, наверняка я с кем-то начну встречаться через несколько лет. Как тут понять, где предсказание, а где – толчок к развитию будущего? И нафига мне такой дар?! Захотелось помчаться туда, где скрывается горбун-даритель и набить ему морду. Впрочем, в каком безвременьи его искать? Или ждать Пасхи, вцепиться в него и заставить всё вернуть на свои места?

«Спокойствие, только спокойствие», - посоветовали мне изнутри, но слушать мне совершенно не хотелось. Возможно, он ещё пытался что-то объяснить, но в последовавших скандалах и ссорах (Глеб выдержал первые полчаса, потом на удивление для его возраста рассудительно объявил, что идёт к бабушке с дедушкой, оставляя нас ругаться), взаимных упрёках в неадекватности и саркастических ремарках, дележе имущества и сухих выяснениях, кто будет оплачивать банковские кредиты, проклятий момента нашей встречи и моего похода в церковь, внутреннему голосу права голоса больше не давалось. Да и если б к нему прислушивался, неужто он смог бы предугадать дальнейшее развитие женской мысли? Здесь никакой проницательности и прозорливости не хватит, следовать за зигзагами логики и хитросплетениями выводов. Тем паче, даже не решаясь признаться в этом, и Алла, и я злились не столько друг на друга, сколько на непрошеное вторжение в жизнь неотвратимого знания будущего.

Как у нас хватило сил на такую продолжительную свару – ума не приложу. Коль за предыдущие пятнадцать лет знакомства никогда больше пятнадцати минут не ссорились, то тут выпустили весь пар, припомнили друг другу все недостатки и ошибки за прожитые годы. Словно прорвало душевную канализацию, и вся грязь выплеснулась на человека, которого вчера ещё называл милым и любимым. Мы даже не кричали, просто спокойно говорили такие вещи, после которых становилось предельно ясно: Глеб растёт в дисфункциональной семье у родителей с серьёзными психологическими проблемами. Только для здоровья бедного ребёнка нам не оставалось иного выхода, как сейчас же бесповоротно расстаться и оградить бедного ребёнка от пагубного влияния хотя бы одного из монстров-родителей.

Уверив обеспокоенных и обрывающих телефон бабушек и дедушек Глеба, что все ещё живы (причин никто не собирался им говорить, засмеют), и наглотавшись снотворных таблеток, мы спали мёртвым сном в одной квартире (хотя в этот раз меня отправили одиночествовать на диване), дабы с утра возобновить умерщвление ещё на днях такой живой и радостной семьи. Раз или два слышал внутренний неразборчивый бубнёж, но намерения внимать и разбираться не было и в помине. Моя семейная жизнь продолжала нестись под гору: мы укладывали Аллины и Глебовы вещи, относили в машину и отвозили к её родителям, ошарашенным фактом столь внезапного развода, возвращались за очередной порцией баулов и сумок (даже не подозревал, что их осталось у нас так много в кладовке с той поры, когда челночничал в Турцию и Польшу в первой половине девяностых) и снова молча ехали в самый конец улицы Ленина. Когда к четырём часам пополудни расправились с уютом семейного гнёздышка, Алла окончательно осталась в своём старом доме, а я один на кухне – при полном холодильнике еды и ощущением «что это было?». Но ответить было некому – хотел позвонить друзьям или сестре, или шурину, но… даже ведь им не смогу объяснить произошедшего. Бродил из комнаты в комнату, не соображая, что нахожусь в собственной квартире, только обмеревшей или обмороченной. В бывшей спальне взгляд упал на ошматьевскую свечу и схватил её, увидев в этом чужеродном и оттого фальшивом аккумуляторе счастья источник случившейся беды, открыл дверь на балкон и со всей силы зашвырнул куда подальше.

Бред концентрировался вокруг меня в особо изысканной форме. Юродивый, болезненно щедрый магнат, собиратель счастиц, проклятый пророческий дар свалились в тихую и размеренную жизнь, разметали её на клочки, не оставив ничего, за что можно было зацепиться. Прошли часы таких размышлений и…две бутылки водки из магазина за углом, благо закуски было вдоволь… и уже не требовались снотворные таблетки. Да и будить некого. Отрубился, хотя посреди ночи то ли приснилось, то ли померещилось, как в комнату вошёл некто, поставил и зажёг у изголовья нашей кровати свечу. Во всяком случае, утром, когда было очень плохо и обнимал унитаз, сия история показалась воспалением пьяного мозга. Однако, доползши обратно до постели, увидел на тумбочке рядом с очками на четверть оплавленную толстую восковую свечу. Зазвонил телефон и я, подняв трубку, прохрипел что-то, чего сам не смог разобрать.

- Лавров, совсем оборзел? – спросила Алла. – Не успели расстаться, уже домушников нанимаешь? Пьяный в дупель, разумеется, но до такого додумался. Одного не понимаю, как твой наёмник попал на шестой этаж? Он у тебя карлик-акробат? И ещё: я пересмотрела все сумки в комнате, но так и не нашла пропажу. Он приговаривал типа «Алла с Аллой, а Яну - огонёк». Что ты украл?

- Ничего, - язык с трудом ворочался и, нацепив очки, с трубкой в руках я поплёлся на кухню – к кефиру, рассолу и пиву. – Ко мне ночью сегодня тоже приходили и зажгли свечу, вот стоит огарок. Мне такую свечу подарили в церкви, вместе с прозорливостью, - это слово далось особенно трудно, - я её тогда в чёрную сумку положил, которую ты вчера забрала, и забыл о ней. Больше сказать нечего, - я опустошил приготовленную с вечера банку рассола.

Сознание приходило туго, но к моменту, когда удалось после нескольких попыток понять, что часы показывают восемь утра, Алла уже не гневилась, а даже заинтересованно выясняла:

- Слушай, Яник, всё-таки, откуда юродивый узнал, где я живу? И зачем ему свеча? Ой, ты знаешь, я сейчас нашла образок… что ты мне подарил – знаешь, от него пахнет не гарью, но восковым запахом, словно возле жгли свечку. Сходи в церковь, поговори с юродивым, как ему это удаётся. Это же не просто экстрасенсорика, это колдовство! Вот было бы классно у него научиться, как ты считаешь?

- Алла, пошли сегодня в баню, - смог членораздельно сказать я. – Нет, я не посылаю тебя в баню, я приглашаю. Ещё в субботу утром заказал, но…нам не до этого было. Давай сходим, попаримся. Мне очень надо, я совсем плохой, - до вечера, правда, дожить надо.

- Ну…мы же вообще-то расстались…неудобно в баню с тобой идти…родители подумают, - неуверенно сказала она. – Давай ты ещё кого-то пригласишь, и тогда это будет выглядеть приличней, мол, уже всё было договорено.

- Да я…на четверых зачем-то и заказал, - ага, где-то здесь должен быть мой внутренний голос, если только я не вырвал грешный сей язык, не в меру празднословный и подозрительно лукавый, утром в туалете вместе со вчерашней закуской. – Я подумаю, кого пригласить. Позвони после обеда.

С некоторой неловкостью попрощались, и я пополз обратно в спальню, надеясь уснуть, но стоило голове коснуться подушки, как телефон снова затрещал.

- Ян, это Малеев, мы приземлились в Ужовске. Какие новости?

- Аааа….господин клиент…, - было всё равно, что он подумает, - знаете, из-за вашего задания от меня ушла жена. Вчера. И теперь так плохо, что ничего не поможет, кроме хорошей парилки. Хотите узнать новости - давайте встретимся в восемь в городской бане, у Серёжи. До этого момента вы меня можете пытать вашими гэбистскими методами, я всё равно не выдам тайны – хуже, чем сейчас, не будет, - хуже просто не бывает.

- Хм…Я не могу никуда сегодня вечером пойти без Лены. Ты не против…, - сообщение, что ничего страшного, моя жена тоже там будет, окончательно убедили его в тяжести моего состояния и невозможности вести связный разговор. – Тогда в семь тридцать я заеду…за вами. Мы по ходу отвезём детей к Ленкиным родителям и поедем в твою баню. Только, чур, в семь тридцать будь готов спускаться вниз, - он повесил трубку.

В себя я пришёл даже раньше, часам к двум, и, созвонившись с Аллой, стал накручивать круги по осиротевшей квартире. Когда в двери заскрипел ключ, перепугался, но это был лишь возвращавшийся из школы Глеб. До тестя с тёщей ему ехать было бы около получаса.

- Папа, давай я просто останусь, - сказало дитя, когда мы сели на кухне обедать. – Все ж понимают, что вы ненадолго поссорились. Вы сами понимаете. Мама даже вещи распаковывать не начала, хотя сказала всё вынуть из моих сумок. Ну, чего вы как маленькие? Давай останусь, здесь и книжки, - библиотеку мы не успели поделить, - и компьютер, - несомненно, все диски с играми предусмотрительный Глеб засунул в шкаф с моей одеждой, - и вообще я здесь живу, а не у бабушки с дедушкой. Вы ведь с мамой куда-то сегодня едете вместе вечером, я правильно подслушал разговор? Ладно-ладно, я ж понимаю, если вы сегодня будете мириться, то мне лучше не присутствовать, - я в свои одиннадцать лет такого, кажется, не понимал. – Но завтра после школы прихожу сюда и никуда не еду. Так маме можешь и сказать – я боюсь, - да, я и сам порой опасаюсь.

Дабы укрепить наш сговор, Глеб разрешил проверить его задание по русскому языку, потом поддался в «Дум», после чего, забрав из книжного шкафа Сабатини, поехал во временное пристанище, всем видом показывая нежелание этого. Что поделать, сынок, порой мы делаем то, чего не хочется никому в округе, но так получается, иного выхода нет. Ты ещё поймёшь: даже самые могущественные люди, от директора школы до американского президента, очень часто перестают быть подлежащими и становятся лишь обстоятельствами действия, подчиняющимися общей логике порядка слов и дел вокруг. Ты узнаешь: в жизни бывают такие предложения, где вообще нет подлежащих, а одни только второстепенные члены вертят смысл, и краткие и в других случаях бессмысленные междометия неожиданно начинают заправлять происходящим.

Алла позвонила около пяти, сухо сообщила, что после работы идёт к врачу и баню, скорее всего, придётся отменить. Ей, мол, очень жаль, но…

- Да, действительно, жаль. А я тут договорился, к нам Малеев с женой присоединятся. Борис Константинович заедет в семь тридцать, но если ты не можешь… - нарочито грустно начал я. – Да, мне тоже кажется, ты от доктора к этому времени уже освободишься. Да, конечно, если опоздаешь, то попрошу его подождать, но он очень просил быть готовыми. С каких пор я хожу с Малеевым по баням? Это первый раз, но кто знает, как дальше пойдёт. Нет, я от тебя не скрывал, он сам мне позвонил сегодня утром, вот я его и пригласил. Хорошо, жду, - может, дела идут не так плохо, как казалось?

Не люблю делать сюрпризы – слишком часто промахиваюсь и покупаю не тот цвет, выбираю не тот размер и вообще не попадаю в настроение, но такой внезапный расклад выигрывает всю игру. Может, даже в итоге окажусь в лучшем положении, чем был неделю назад. Не хотелось загадывать, ведь ещё вчера всё рушилось с грохотом и вонью, но… Нет-нет, лишь бы не сглазить. Нашёл в кладовке нелакированую и некрашеную деревяшку и постучал по ней.

В треть восьмого дверь открылась и зашла Алла. Стараясь не встречаться со мной взглядом, она объявила, что полотенце, халат и мыло взяла, снимать плащ не будет, а просто посидит в прихожей.

- И всё-таки, не понимаю, с чего вдруг Малеев тебе звонит? Или он и есть твой загадочный клиент? – уставилась на застёжку своих сапог и разговаривала своим особым безразличным голосом, обычно означающим крайнюю заинтересованность.

- Дорогая…нет-нет, ты моя дорогая, не протестуй, спросишь у него, хорошо?

Я натянул лёгкую кожаную куртку и сел рядом. Мне не хотелось ни сообщать, что малеевский джип уже подъезжает к нашему дому, ни что знаю её, то есть наш, секрет. Просто хотелось обнять и прижать к себе, но она настойчиво уворачивалась. Мы так увлеклись этой борьбой, и, когда в дверь позвонили, вскочили с табуреток раскрасневшиеся, словно школьники, которых бы застали за подобными обниманцами. Борис Константинович сделал вид, что не заметил пунцовости наших щёк, и лишь предложил идти в машину. Два малеевских пацана – Арсений и Анатолий – занимали средний ряд просторного джипа и всё внимание мамы, пытавшейся восстановить справедливость в дележе какой-то игрушки. Мы с Аллой устроились на заднем сиденье и наше присутствие вынудило сорванцов приутихнуть, но, стоило машине тронуться, русоволосый и голубоглазый шестилетний бутуз немедля повернулся к нам и пожаловался, что старший брат его обижает, зато он красивее и нравится всем девочкам.

- Сенька, прекрати! – одёрнула его Елена Васильевна. – Коли в садике сердечки кто-то прислал, то не значит, что всем нравишься. И нечего каждому встречному об этом рассказывать. Тоже мне, герой-любовник – недавно на горшок перестал ходить.

- Солнце, - наклонился я к жениному уху. – От тех своих ночных слов не откажусь. Я действительно очень люблю Люду – ведь мы так назовём нашу дочку, - Алла вспыхнула и постаралась отодвинуться, но я уже успел её крепко обнять, предвидя без всякого внутреннего голоса реакцию на мою прозорливость результата её сегодняшнего визита к врачу. – И ты, и я будем против её романа с Арсением Малеевым. Поверь мне, она захочет, но этот тип через восемнадцать лет станет совсем неприятной личностью.

Жена всю дорогу до малеевских тестя с тёщей, где оставили отпрысков, а потом до бани шипела, что не собирается жить с человеком, безнаказанно раскрывающим секреты ближних и беззастенчиво насилует будущее окружающих. Предлагала начать зарабатывать деньги на лотереях и в казино, а её с детьми оставить в покое. Предрекала работу в администрации Президента или операцию ЦРУ по вывозу меня из России на секретную техасскую базу. Были другие мрачные и фантастические прогнозы, но внутренний голос, выслушивая очередной, лишь лениво говорил «Не-а», не утруждая себя комментариями. Постарался успокоить супругу, что со мной будет спокойно и обычно, лишь ненамного благополучней, чем раньше, но она отказывалась верить. Что поделать, если в нашей стране и в наше время никто не находит силы духа или чистоты души, дабы верить в светлое будущее. Мы ждём от прозорливцев без устали безумных криков о падении Трои в прах или заявлений ни с того, ни с сего о смерти от коня своего. Иные пророчества доверия не вызывают, ведь весь предыдущий опыт доказывает нам всегдашнюю бесплодность желаний «как лучше». Удастся ли приучить хотя бы собственную семью к обратному? Внутренний голос никаких прогнозов не давал.

- Приехали, - объявил Малеев, - идём париться, - он привычно возглавил группу и громогласно объявил конторщику: - Четверо, к Сергею, на восемь.

- Он не ко мне, - раздалось из двери сбоку, - я голоса хорошо запоминаю.

- Мы вчетвером пришли, Серёжа, всё в порядке.- поспешил вмешаться я.

- Теперь узнаю, Ян, - из подсобки вышел пятидесятилетний лысый и усатый двухметровый гигант сам себя шире с слегка приплющенным лицом, - а то мало ли кто напрашивается. Веники уже готовы. Будь вы в Иерусалиме, Асбед бы объявил: «всё будет так хорошо, что пчёлы на вас слетаться будут – сладкими станете!» - он улыбался и смотрел на нас, словно извиняясь за неумение выражаться по-восточному цветисто.

Мы переглянулись, но сказать было нечего, и вскоре стояли в предбаннике, несколько смущаясь: то ли заходить семейными парами, то ли женщины идут первыми. Но из парилки выглянул Серёжа в одной набедренной повязке. Несмотря на вотяцкую внешность, он напоминал джинна из арабской сказки. И вместо вежливых и скромных фраз хотелось слушать чего-то романтичное, зазывающее, разукрашенное яркими метафорами.

- Заходите побыстрее! Ничего нового и необычного вам здесь не увидеть?! Как говорит Келешкян: «Да забудете обо всё, стоит мне только начать работать!» – и мы, воодушевлённые примером сбросившей халат Аллы, направились в ароматное пекло, улеглись животами на полки и подставились под ветви и листья. - Вначале будет обычный берёзовый веник, вас пропарить и кожу очистить, а потом уже «Особым» начну обхаживать, - Серёжа встал в центре парилки, взял в обе руки по венику и…

Это походило на танец, фантасмагорический балет, аэробику, полёт гимнастов под куполом цирка, театр «Кабуки», ритуальную пляску африканского племени. Без очков мне не имело смысл даже поворачивать голову, посмотреть, как он это делает. Скорее догадывался, что он двигался незаметно для обычного глаза в узком пространстве парилки, равномерно обхаживая наши спины, подливая воду и бросая щепотки неизвестных трав на камень, опустошая на пол бутылочки с таинственными эликсирами. Клубы пара поднимались от половиц и кружили голову, вводя в полузабытье, лишая связи с временем и пространством, вырывая из плена трёх измерений и лишая чувства собственного тела. Никакие свечи Ошматьева не могли подарить такое ощущение неземного блаженства, как пребывание под вениками Серёжи. Он же, словно обладая восемью руками, ни на секунду не прекращал своё чародейство в пахучем облаке водяной взвеси.

- Ну вот, теперь я знаю, в чём каждый из вас загрязнён. Перехожу к «Особому» венику. То, что доктор прописал. Ээх!

Банщик запел протяжную и грустную песню на вотяцком, а моя спина непроизвольно напряглась, но тут же весь мир вокруг уплыл в никуда, никаких ощущений не помню, только некоторые слова, которые Видяйкин шептал на ухо:

- В твой веник я чабреца положил побольше, дабы будущее пришло в равновесие с настоящим…Не беспокойся, ни кошмары больше не замучают, ни ненужные предсказания – я добавил соплодий ольхи…Баня прочистила грязные поры, станет легче дышать и жить…И с женой радость получится, всё у вас и так есть!

И совсем уже обрывки его объяснений другим:

- Никогда не предаст, от детей не отступится. В тебе всё клевером исправил, вам легче станет…Дурные мысли вычистил, мятой и розой в венике тебя пропарил, роды лёгкими будут…Теперь всё на место свой стало, лишнего человека из тебя выгнал, только свои настоящие чувства чувствовать будешь… - но понять, кому он говорит, был не в силах, наслаждаясь потоками ледяной воды, время от времени обрушивавшейся из шайки.

Прошёл час, а быть может, и больше, когда банщик распахнул дверь парилки и объявил:

- Всех освободил от дурных мыслей и дел! Будьте здоровы!

- Скажите, - осторожно спросила моя любознательная супруга, - откуда это всё…Никогда…

- Милая Алла, - никто ему имена не называл, - конечно, никогда. Это древнее мастерство или даже искусство, его мало кто знает. Веники вообще только я использую – даже Келешкян в Иерусалиме не умеет ими пользоваться, - при всей скромности Видяйкина, далёкий гроссмейстер банного дела покоя ему не давал. - В «Особом» венике сто с лишним трав! – мы стояли перед дверью в его паровой рай, а он по-прежнему высовывал оттуда лишь голову, окружённую паром, словно нимбом. – Меня дед научил, а его – его дед, так и передаётся в веках. Когда Ужовск головорезы Пугачёва брали, самозванец требовал оружия и вотяцкого мастера-банщика. Но никто к вору не согласился пойти: верность крестной присяге хранили и смерть на виселицах нашли. А хочешь чего-то умного узнать, так у доктора спроси. Он человек учёный, всё правильно расскажет, моё же дело скромное – вам душу вылечить! Не болейте теперь! Спокойной ночи, дорогие! - и улыбающийся дух скрылся в облаке, закрыв за собой дверь.

Мы пытались выразить ощущения, но русский язык оказался необычайно скуп на выражения невообразимого восторга. Хотелось любить окружающих, просить прощения за слова и дела, клясться в верности и дружбе до гроба. Малеев предложил перейти на «ты» и объявил, что теперь будем дружить семьями, а сиё просто необходимо обмыть в баре по-русски: чаем с лимончиком. Я бы предположил, что он привык к водке или коньяку после сауны, но мало ли какие ещё есть последствия Серёжиных процедур. И, разумеется, никаких разговоров о делах за чаем не велось – не до этого было...Около полуночи нас с Аллой привезли домой, мы поднялись в полупустую квартиру и рассмеялись голым стенам и осиротевшим полкам шкафов.

- Какие же мы дураки, Яник - такое учудили! Ни за что больше, ни за что, не позволяй мне с тобой расставаться навсегда! – я обнял её крепко-крепко и поцеловал.

Разумеется, всё у нас получилось восхитительно, даже в полной темноте. И спал потом хорошо, и Алла проснулась не от моих крикливых пророчеств, а от жарких поцелуев, и жизнь стремительно налаживалась и даже улучшалась. Когда же утром мы спускались по лестнице, то случайно подслушали разговор двух тётушек, спешивших на работы:

- Оля, ты не поверишь! С мужем две ночи подряд роздыху не знаем, сами удивляемся, что происходит. Он грешит на свечку, которую наш барбос подобрал во дворе, мол, она особый аромат испускает. Не знаю, может, и свечка, конечно… Пока не дам, мы её ещё недельку аккуратно позажигаем, потом уже спрашивай, - мы с Аллой переглянулись и прыснули в кулаки: надеемся, соседкам ошматьевский подарок пригодится больше, чем нам.

Впрочем, не успели мы поцеловаться и, попрощавшись, пойти по своим офисам, как Денис Викторович объявился собственным звонком на мой сотовый:

- Ян, здравствуйте. Нашли, кто может помочь Борису Константиновичу? Если… потребуется его щедрость кому-то передать, то могу послужить… мне… понравилось дарить свечи… не хватает щедрости, типа. Передайте, что с удовольствием приму его тяжесть на себя, - собеседник запинался всё больше. – И второй: не могли бы дать телефон вашей сестры. Я хочу извиниться, ну и… Нет, не стоит, чушь несу. Держите меня в курсе, если понадоблюсь – дайте знать, - он бросил трубку, словно семиклассник, решивший позвонить первой любви, но испугавшийся первых же звуков её голоса.

Хотел перезвонить да предложить, чтоб приходил к Троицкому собору на следующий великий праздник – братец Харлампий одарит чем-то нужным – но внутренний голос отсоветовал. Пусть вещи идут своим чередом, порой они движутся к лучшему, если в них не вмешиваться. Да и в роли шурина видел не Ошматьева, а совсем иного человека. Не испытывал неприязнь, но... Не будучи ни законченным неудачником, ни законченным мерзавцем, он не оставлял впечатление кого-то цельного. Разве что коллекционера свечей, да и те, вон, намерился раздавать.

В проблему Малеева я вроде бы так и не вмешался и с некоторым опасением ожидал звонка или визита. Но стоило его телохранителям снова заглянуть и осмотреть мой офис, как расслабился, поняв: грозы не будет.

- Хитрюга ты, Ян, - Борис уселся на стул, закинув ногу за ногу, - небось решил показать, что могу быть как все, не напрягаться, не нервничать, не чувствовать себя королём горы и из-за этого дёргаться на каждое событие. Психотерапевт хренов, - он засмеялся, его вечно напряжённые глаза очеловечились. – Мы можем друг друга поздравить: сработало. Сегодня с утра снова обращались за помощью и знаешь: помогал без всякой задней мысли. Словно запор прорвало – спокойно расстаюсь с деньгами, нет грызения изнутри. Я вначале ещё обеспокоился Ленкиной реакцией, но позвонил ей, так она предложила помочь. Ребята, сегодня вечером приезжайте к нам в гости – а то достали напыщенные шишки, которых мы в последнее время приглашали для статуса. Посидим, поболтаем, как люди…

Светясь от радости и облегчения, он расписывал, как соскучился по нормальному общению, а я понимал, что мой отчёт о братце Харлампии, Ошматьеве, докторе Беликове ему не нужен. Даже пройдя через чудесную Серёжину парную, даже будучи обработан «Особым» веником, он остался прежним, не ищущим, а уже имеющим готовое простое объяснение всему с ним происходящему. Что ж, если ему так легче, то не буду тревожить новообретённое душевное спокойствие.

- Полностью согласен, коллега, - сказал Леонтий Андронович, которому позвонил после обеда, сообщить о результатах. – У некоторых дорога окружная, у других – прямая. Как знать, быть может, ваш банкир с его материализмом предназначен для чего-то ещё.

Стоило старому доктору это сказать, как меня осенило – зачем Малееву потребуется его неверие, -но промолчал. Серёжа уравновесил меня с миром: предзнания больше не тревожили, не бередили, не рвались наружу, а просто приходили на ум, спокойно и мирно. Окрылённый миром и спокойствием после работы я пошёл домой снова пешком.

За квартал увидел, как на перекрёстке у церкви, между стоящих на красный свет машин ходит человек, стучится в стёкла, что-то туда просовывает. Вряд ли это кто-либо, кроме братца Харлампия. Ускорил шаг, дабы его поймать, но, промелькнув между автомобилями, он растворился в свете уличных фонарей. Красный сменился на зелёный, водители нажали на газ, мимо по лужам пронёсся чёрный «БМВ» Ошматьева, за ним красная «Шкода» моей сестры, другие машины. Многие водители, вероятно, тёрли ладони и недоумевали, зачем нищему потребовалось с ними поручкаться. А я шёл, улыбаясь и догадываясь, что скоро в городе появится множество необычайно одарённых людей, которым придётся привыкать жить по-новому.

Заглянул внутрь Троицкого собора, но, как и ожидал, юродивого дарителя там не оказалось. Только немая дурочка перебирала свечи. Увидев мою тень, подняла голову и широко улыбнулась. Взяв длинную свечу, она подошла и вложила мне в руки. Заглянул в её счастливые серые глаза и услышал внутренний голос: «Она и есть тот единственный человек, отказавшийся от подарка братца Харлампия». Взял свечу и поклонился ей в пояс.



© Владислав Зарайский