Стихла Рона. Берега ее исполнились покоя.

Горький дым прежних пожаров улегся. Первые дожди смыли копоть с камней Берни и Вивьера. И только еще в душе горчило что-то. Кому любо каждый день видеть у себя в городе франков, невозбранно разгуливающих, где им вздумается? Рослые, хорошо вооруженные, часто пьяные. А вино не слабость в них греет - удаль. У кого холодок между лопаток не побежит?

Франки отдыхали, на охоту всей сворой ездили, на пирах веселились и даже куртуазность, как умели, выказывали.

Симон - тот больше за шахматами сидел. То выигрывал у Адемара де Пуатье, то проигрывал ему. Сыну же своему Амори Симон не препятствовал веселиться, как тому только пожелается: пусть носится сломя голову, покуда молод.

Неспешно текли разговоры о грядущем брачном союзе. Ничего не упустить бы. Размеры приданого, величина ответного дара, земельные наделы, предназначенные супругам, их детям. Перебирались достоинства дочерей Симона, всех трех, Перронеллы, Амисии, Лауры. Все три красивы, широки в бедрах, хорошо воспитаны. Ну, в этом Адемар и не сомневался: какие еще дочери могут быть у такого отца?

И другие беседы были в том же роде. И тишина нисходила в усталую душу Симона.

Стоит сентябрь, месяц прозрачный, светлый, печальный, когда небеса чуть выше над землей, чем в иное время.

И вот вечером, незадолго до того, как солнцу опуститься и исчезнуть за кронами деревьев, едет Симон по берегу Дромы. Впереди темной громадой замок Крёст, по правую руку роща, по левую река в перламутровом предзакатном мерцании.

Симон едет один, как рыцарь из поэмы, шагом, склонив голову на грудь, доверив дорогу коню. На нем только кольчуга - ни шлема, ни доспеха. За долгие годы свыкся Симон с тяжестью кольчуги. Иной раз и спит в ней, не находя в том ни малейшего неудобства.

Впервые за долгое время в душе его установился мир. И как только стихло кричащее сердце, сразу услышал он неслышный шепот лепестков Вселенной.

Бог говорил к миру.

Симон слушал...

- Мессен!

Из рощи вылетает конник. Несется прямо к Симону и заступает ему дорогу. Уставший конь под верховым ширит горячие ноздри.

Тишина рассыпается горстью медяков. Симон уже с мечом в руке. Насторожен и опасен, ни следа недавней задумчивости. Потому и прожил полвека, что всегда успевал повернуться лицом к своей смерти.

- Мессен!

Симон поворачивает коня так, чтобы солнце не слепило глаза, щурится, разглядывая конника. Тому не больше тридцати, у седла щит и меч в полторы руки, ножны затасканные, кольчуга плохонькая. Всадник покрыт пылью, на рукаве кровь. От усталости еле жив.

И беда его окружает, глядит из расширенных зрачков. Совсем недавно видел этот всадник свою смерть, едва ноги унес.

А всадник говорит почти жалобно:

- Ох, это вы, мессен.

Он вздыхает тяжело, всей грудью, и клонится щекой к лошадиной гриве.

Симон все еще не доверяет ему.

- Кого вы искали?

- Графа Симона, мессен...

- Это я, - говорит Симон. И глаз не сводит: только шевельнись лишний раз! - Назовитесь.

- Анисант из Альби... Я присягал вам вместе с моим сеньором, де Леви, тем, что женат на вашей сестре, мессен.

Симон молчит - ждет.

- Меня прислала дама Алиса. Госпожа Алиса, ваша супруга...

Из-за тяжелого браслета на левой руке достает письмо, запечатанное хорошо знакомой Симону печатью: всадник с трубой у губ, под ногами коня вьется пес.

Симон принимает у Анисанта письмо, мимолетно подносит печать к губам: Алиса.

Анисант с трудом покидает седло. Подходит к реке, долго пьет, зачерпывая воду ладонями, умывает лицо, приглаживает волосы.

Симон спешивается тоже и привязывает обоих коней. Подходит ближе к Анисанту, показывает на его руку:

- Вы ранены.

- Это наименьшая из моих бед.

Письмо Алисы лежит в ладони Симона.

Анисант говорит очень тихо:

- Мессен, я еду к вам от самой Тулузы, останавливаясь только для короткого ночного отдыха.

Запах близкой беды бьет Симону в ноздри. Так явственно, что на миг земля уходит у него из-под ног. Резким движением сжимает письмо в кулаке.

- Что случилось? - кричит Симон. - Что еще случилось?

- Мессен, мне трудно говорить об этом...

Анисант отводит глаза. Тяжелое дыхание Симона обдает его щеку, будто исходит от крупного зверя.

- Что случилось? - повторяет Симон.

И говорит ему посланец Алисы:

- Мессен, вы потеряли Тулузу...

Любимое имя, самочинно слетевшее с губ в разговоре с сестрой, жгло Рожьера огнем - и жарким, и сладким: "Раймон"!

Старый граф Раймон Тулузский скрытно вышел из Арагона, преодолел Пиренеи трудными дорогами, которые ведомы лишь пастухам и разбойникам, - и вот он в Кузеране.

Они все ждали его здесь, от нетерпения пальцы изгрызгли, едва до костей не сглодали: и Рожьер де Коминж, и его отец Бернарт, и молодой граф Фуа, и знатный рыцарь де Сейссак, и другие...

И вот несется Понс Кормилицын Сын - без седла, молотя лошадь босыми пятками, и блажит:

- Едет граф! Едет!..

Рухнуло сердце у братьев Петрониллы и все в душе их обвалилось разом: граф Раймон!..

А Раймон спешился, ведет лошадь в поводу. На уздечке тихо позвякивает бахрома. Да и не ведет вовсе, лошадка сама за ним ступает, как привязанная, каждым мелким шажком красуется.

И видит Рожьер долгожданное, красивое, старое лицо с легкой сеткой морщин, с безвольной складкой у губ, с лучистыми темными глазами, полными донного света. И ничего больше вокруг себя не замечает Рожьер, кроме этого лица.

А Раймон идет себе как ни в чем не бывало, чуть лукавый, слегка виноватый: неужто из-за меня весь этот переполох?

Позабыв приличия, Рожьер выбегает ему навстречу и, не добежав трех шагов, падает на колени - на оба! - и простирает к нему руки.

Раймон склоняется над ним и поднимает с колен, и обнимает, как собственного сына, и утешает, и уговаривает. Теперь все будет иначе, все будет хорошо...

И остальные, кто вышел встречать Раймона, обступают старого графа тесной толпой, целуют его руки и одежду, и смеются и плачут от радости. И Раймон - заласканный, зацелованный - смеется и плачет тоже. Наконец-то вокруг родные лица.

Бернарт де Коминж произносит торжественно:

- Добро пожаловать домой, мессен.

А де Сейссак добавляет:

- Не верится, что вы вернулись, мессен. Вы с нами!

- Я здесь, - заверяет его Раймон, протягивая к Сейссаку тонкую руку в перстнях. - Я с вами, сеньоры.

И обнимая за плечи Рожьера и графа Бернарта, он идет дальше, а лошадь деликатно следует за ним.

И Рожьер де Коминж громко хохочет, запрокинув голову к небу. Поблизости, почти незаметный, хихикает Понс Кормилицын Сын.

Раймон вернулся. Теперь они отомстят Монфору за все унижения.

Было время, когда все были молоды и хороши собой и, соперничая, ухаживали за красивыми дамами.

И чудили - чудили так, что впору теперь самим не поверить: неужто может человек такое - мало что выдумать, так еще и сотворить?

И на все хватало сил и внутреннего жара: и на стихи, и на любовь, и на дружбу, и на охоту, и на самозабвенное вранье. И оставалось еще немного, так что иногда они ссорились, чтобы слаще было примирение.

А сыновьям достались война и изгнание.

Так крепко любил граф Раймон свой народ, что ни одному человеку из владений Тулузских не желал причинять стеснения, пусть даже еретику.

И последними, самыми яркими, закатными красками запылало при нем небо над Тулузой. И все разом под этим небом пели и голосили, кто как хотел, - вольно, во всю глотку, а граф Раймон был полон любви и радовался.

И в добросердечии и беспечности своей пропустил он то короткое время, когда следовало умерить слишком громкий голос катаров в своей стране. И отлучили графа Тулузского от Церкви, а владения его отдали католикам.

И настала для Тулузы долгая ночь.

Чего ждут теперь от Раймона его старые бароны и молодые их сыновья, изголодавшиеся душой по музыке, по свободе и свету?

Думают, что одним своим возвращением вернет он былое великолепие? Что вновь расцветит Лангедок цветами любви и воли?

Раймон пьет вино, смеется, он вспоминает одно куртуазное приключение за другим. Обрывки стихов и песен, имена трубадуров и прекрасных женщин, смех и слезы - ах, какое было время, Господи!

И вот в этот щемяще-сладостный поток, дразнящий и без того взволнованное сердце, врывается хриплый голос Рожьера:

- Тулуза готова восстать, мессен. Все готово. Тулуза ждет только вас, мессен. Вместе мы вышвырнем Монфора. Возьмите нашу кровь, если она для этого потребуется.

И меркнет все перед взором Раймона. Бывший граф Тулузский - не трус. Но он не воин.

А молодые сыновья старых баронов полны нетерпения, и кровь бьется в их венах, рвется наружу. И ради того, чтобы вернуть в Лангедок куртуазность, хотят они убивать, колоть и резать, вешать и жечь, без пощады, без милости и сожаления.

И говорит Рожьер де Коминж с легким укором:

- А сын ваш со своими авиньонцами творит чудеса.

И еще он говорит:

- Ваша Тулуза ждет вас, мессен.

Вместо ответа Раймон улыбается, и лучики света разбегаются вокруг его темных глаз.

- Я потерял Тулузу? Ах ты... щенок! Тварь!.. Выблядок!.. Что ты плетешь? Повтори!

- Это правда... Вы потеряли ее, мессен.

Коротко размахнувшись, Симон бьет Анисанта по лицу. Тот не выдержвает - вскрикивает. Из разбитой губы проступает кровь.

- Повтори!

Анисант молчит. У него темнеет и мутится в глазах.

Второй удар - по раненой руке.

Взвыв, Анисант валится на траву.

- Повтори!

- Мессен, в письме... там все сказано.

- Лжешь. Предатель!

- Нет...

- Кто тебя послал?

- Алиса...

Анисант, наконец, находит в себе силы сесть. Слизывает кровь с губы, обтирает подбородок. Из полумрака с ненавистью смотрит на него Симон.

- Ты лжешь!

- Все правда, мессен...

- Приведи сюда кого-нибудь, кто знает грамоту. Живо!

Симон протягивает Анисанту руку. Посланец с опаской принимает от него помощь.

Симон подталкивает его в спину.

- Быстрей, - сквозь зубы погоняет он.

И Анисант уезжает.

Солнце почти совсем уже скрылось в роще, но у воды еще светло. Симон ждет. Наконец до его слуха доносится стук копыт. Поднявшись с травы, Симон поворачивается на звук. И меч в его руке.

- Анисант!

- Это я, мессен.

- Кого ты привез?

В седле позади Анисанта сидит насмерть перепуганный монашек, из тех, что бродят между монастырями, живя подаянием.

Симон снимает монашка с седла. От того разит тухлой рыбой. Анисант остается на коне, подальше от Симона.

Симон протягивает монашку письмо. Повернувшись к угасающему свету, монашек ломает печать, вопросительно глядит на Симона и, получив кивок, утыкается в буквы.

- Вслух, - велит Симон.

- Сейчас, господин...

Монашек бубнит и бормочет, разбирая про себя написанное. Рыцарь за его плечом терпеливо ждет. Анисант, от голода, усталости, боли еле живой, горбится в седле, но уехать и лечь в постель, какая найдется для него в Крёсте, не решается.

Наконец монашек поднимает к Симону испуганное лицо.

- Тут сказано... да вы, господин... кто вы такой?

- Я Монфор, - обрывает Симон. - Что тут сказано?

- Алиса, жена Монфора, просит своего мужа как можно быстрее прибыть в Тулузу к ней на помощь...

Долина расступается перед отрядом. Горы становятся ниже, отступают дальше, а затем и вовсе сменяются холмами. Холмы сглаживаются, оседают, делаются пологими, и вот уже о них напоминают только волнистые очертания горизонта.

Раймон идет по долине Гаронны. Все ближе Тулуза.

Франков пока что нет и следа.

В Авиньон уже послали гонца. И еще одного - в Бокер, дабы как можно скорей уведомить Рамонета.

Долина в безраздельной власти тучной осени. Так налита соками, что, кажется, ударь по земле неосторожно - и хлынет жидкое золото.

И до Тулузы всего несколько верст...

Страхи и сомнения оставили Раймона, сердце в груди бьется сильно, торжественно, как соборный колокол в праздничный день.

Верховой, посланный вперед отряда, возвращается. Скачет во весь опор, погоняя лошадь.

- Монфор!

И сразу смолк радостный звон, оборвался колокол и ухнул, бессвязно гремя, в утробу:

- Как - Монфор?..

Но выступил уже вперед Рожьер де Коминж, на верхового грозно наехал:

- Какой еще Монфор? Он сейчас на Роне.

Граф Раймон неподвижен в седле, внешне - невозмутим. Разве что чуть бледен. О том, что в душе у него творится, никому знать не надобно.

Слушает торопливый разговор Рожьера с верховым.

- Откуда здесь взялся Монфор?

- Не сам. Франки!

- Много их?

- Не считал. Много.

- Далеко отсюда?

- В Сальветате.

Близко!

Сорок всадников и с ними Рожьер остаются в Сен-Жюльене, где застигла их дурная весть. Рожьер снимает со спины арбалет, налаживает тетиву, чтобы лучше оберегать своего графа, случись беда. И Раймон улыбается ему ободряюще, как будто Рожьер нуждается в утешении от страха.

Молодой Фуа с отрядом в десять человек мчится в Сальветат.

Прочие ждут в роще на полпути между Сен-Жюльеном и Сальветатом. Успеют прийти на помощь и Рожьеру, и Фуа, если потребуется.

Посреди двора стоит телега. Двор крестьянский - просторный, зажиточный. Сараи, хлев, подсобки, жилая часть, его обступившие, полны разного добра.

Поперек въезда косо лежит жердина. Сбили трое всадников, когда на двор заскакивали. Надо бы ее совсем убрать, не то переломят, как телегу поволокут.

Хозяин, хмурясь, ведет низкорослую лошадку, чтобы запрячь ее. Двое работников - сын да зять - перетаскивают из амбара мешки, сваливают на телегу.

Печаль такая, наслал Монфор на весь Сальветат своих людей, чтобы хлеб взяли.

Меньшая дочь, здоровенная девка, в углу двора с ведром воды стоит. Рот разинула, на франков глазеет, даже тяжесть на землю опустить забыла.

Те на конях, вооруженные; двое за поклажей приглядывают - полные ли мешки насыпали лукавые мужланы; один на девку косится, больно уж вид у нее потешный.

И вдруг, будто из ниоткуда, взрывается тишина криками, громом копыт, звоном оружия. И можно уже разобрать, как кричат, приближаясь:

- Раймон! Раймон! Тулуза!

Шарахнулась крестьянская лошадка, заплясали под франками кони. С треском вышибая загородь, влетает на двор всадник.

Девка ахнуть не успела, как сшибло ее наземь, спасибо в суматохе и вовсе не растоптали. Ведро опрокинулось, вода растеклась повсюду.

С тяжелым звоном скрестились мечи. Телегу перевернули, друг перед другом вертясь на огромных боевых конях. Первому всаднику второй в помощь пришел. Франков стеснили, стали наседать с обеих сторон.

Пропоротый случайным ударом мешок раззявил утробу, и потекло оттуда зерно - на землю, в лужу, под бьющие копыта.

Девка посреди лужи сидит - юбка задралась, ноги белеют - глаза с перепугу зажмурила потуже и визжит:

- И-и-и!..

Мужик с сыном и зятем едва в хлев спастись успели, когда верховые между собой схватились.

По всему Сальветату крик пошел, отовсюду оружие гремит.

И бежали франки, а молодой Фуа погнал их перед собой. Кого настигал - убивал не разбирая.

Вылетели все разом в поле птичьей тучей. Как на грех, туда, где еще убрать не успели.

Среди колосьев оторвались франки от погони и положили немалое расстояние между собой и провансальскими рыцарями. И вот собрались с силами и обратились обратно на молодого Фуа, столкнувшись с ним на краю поля.

В Сальветате видели, что бой завязался. Видели и то, что с коней упало несколько человек, убитыми ли, ранеными ли, не разглядишь.

И отступил молодой Фуа перед франками, а те его назад, через Сальветат, погнали.

Тут уж мужланы дальше зевать не стали. Подхватили ножи и мешки - и бегом на край поля, туда, где в золотом море плешь вытоптана. И никого не страшились они, ни рыцарей, ни Господа Бога.

Всю плешь обшарили, пятерых поверженных нашли. Двое еще дышали. И пресекли крестьянские ножи это слабое дыхание, чтобы не мешало. Взяли с павших кольца и оружие, деньги, одежду - все, что на тело надевалось и с тела снималось. Раздетые трупы закопали, оттащив за край поля, чтобы хлеба не поганить.

Мечталось еще коней поймать, но разве их словишь, зверей таких! Да и не заживется рыцарский конь в крестьянском хозяйстве.

Так что отступились мужланы, довольствуясь и тем, что было ими уже взято. И смотрели один на другого ревниво, ибо одним от добычи досталось больше, а другим меньше.

Молодой Фуа увлек франков за собой туда, где поджидал в засаде большой отряд.

А как влетели франки в рощу, на ту поляну, то окружили их сразу со всех сторон, частью перебили, частью захватили в плен и с коней сойти понудили.

Стояли пленные и ждали своей участи.

И вот со стороны Сен-Жюльена выехал всадник с малой свитой. Неспешно ехал, глазами по сторонам поводил, оглядывал рощу, будто ласкал ее взором.

Остановился перед пленными. К спутнику своему повернулся, будто спрашивая: "Ну, и что теперь я должен делать?"

А тот, на полкорпуса поотстав, арбалет в чуткой руке держит, брови хмурит, и недавний шрам на его скуле заметен.

Кивнул на пленных.

- Франки.

Раймон прищурился, еле заметно покачал головой.

- Не все. - И голос возвысил для пленных: - Кто старший?

Один шевельнулся и ответил:

- Я.

Арагонский солдат его за локти держал, незаметно ножом в ребра утыкаясь. Другой тянул за волосы. Так подвели поближе к всадникам, чтобы тем удобнее было разговаривать.

- Назовись, - тихо сказал арбалетчик.

Тот назвал свое имя - Жорис.

- Ты знаешь ли, кто я? - спросил красивый старик, которого оберегал арбалетчик.

- Если вы скажете мне, мессен, то буду знать, - ответил Жорис вежливо.

- Я Раймон, граф Тулузский, - проговорил старик с удовольствием. И улыбнулся. По выговору пленника он слышал, что тот из Прованса.

Жорис смотрел на него молча, чувствуя, как арагонец сильнее тянет за волосы. Наконец молвил Жорис:

- Мне жаль, мессен.

- Откуда ты родом, сынок? - спросил Раймон.

- Из Нима, мессен.

Тогда Раймон перевел взгляд на прочих пленников и увидел, что среди них больше половины - южане.

- Как же так вышло, что ты сделался человеком Монфора?

И услышал Жорис в голосе Раймона грусть. И боль. А арагонец подтолкнул в бок кинжалом, чтобы отвечал графу не мешкая.

Жорис сказал:

- Я присягнул ему, как и многие другие. Ведь Монфор теперь граф Тулузский и господин этой земли.

- Что ты делал в Сальветате? Грабил?

- Я собирал для него хлеб, мессен.

Тогда Раймон отвернулся от этого Жориса и сказал своим спутникам негромко:

- Повесьте этих предателей.

И отъехал прочь, на край поляны, и стал смотреть оттуда.

Рожьер махнул арагонцам, показывая на огромный старый дуб.

Дерево это росло в отдалении от прочих, на свободном пространстве, вольготно раскинув толстые ветви во все стороны. Роща как будто нарочно расступалась ради него.

И не нашлось бы ни в Сальветате, ни в Сен-Жюльене человека, который не чтил бы этого дерева, хотя давно уже рассыпались прахом кости тех, кто приносил жертвы меж его корней.

Хватило у дуба мощи снести на себе все четырнадцать тел - всех, кого повесили в тот день по приказу Раймона Тулузского. Жориса из Нима попридержали. Дали увидеть смерть всех его спутников, после чего вздернули вниз головой, как издревле поступают с предателями.

У Раймона было время посмотреть расправу.

Стоял белый день; Тулуза близилась, а подходить к столице засветло он не решался. Поэтому в роще дожидались, пока свет дня начнет меркнуть и только после этого снялись и снова двинулись в путь.

Уходя с поляны последним, Рожьер повернулся в седле и прекратил мучения Жориса, пустив стрелу в его почерневшее лицо.

К ночи вышли к городу со стороны предместья Сен-Сиприен, отделенного от Тулузы Гаронной.

Выпрямившись в седле, Раймон тревожно всматривался в темноту, пытаясь угадать очертания своей утраченной столицы. Страх и сомнения снова принялись терзать его. Не стыдясь слабости, перед близкими говорит о ней Раймон открыто. Не высоко ли взлетели? Не широко ли размахнулись? Одолеем ли Монфора? Не было ведь еще такого случая, чтобы отступал Симон.

- А Бокер?

Да, но ведь после Бокера он больше не знал поражений. Он прошел всю Рону огнем и мечом. Он покорил множество городов и замков, сперва взяв их силой, а после склоняя к себе лаской. И в конце концов Рамонет вынужден был признать, что его славную победу под Бокером граф Симон постепенно обратил в ничто.

- Мне страшно, - сказал Раймон Тулузский.

- Мы на краю великих перемен, - отозвался старый граф Бернарт де Коминж. - Страшиться великого - в человеческой природе.

Раймон промолчал. Но взгляда от моря черноты, где тонула спящая Тулуза, так и не оторвал.

- Молчите, вы!.. - кричит Симон, попеременно оборачиваясь то к Анисанту, то к монашку. - Молчите оба! Молчите обо всем, что здесь говорилось... Ни слова! Ты! - Он ухватывает монашка за худую эсклавину и сгребает в горсть. - Хочешь быть епископом?

Монашек потрясенно безмолвствует. Ему страшно.

- Я сделаю тебя епископом! Дам тебе монастырь, слышишь? Город дам, кафедрал! Только никому не говори о письме... о Тулузе! Иначе убью.

Монашек без худого слова валится на колени.

Симон направляет острие меча Анисанту в горло. Тот неподвижен в седле.

- Убью, - повторяет Симон. - Если ты не поможешь мне... проговоришься... На куски разрежу...

- Что я должен делать? - спрашивает Анисант устало.

- Лгать, - отвечает Симон. И коротко, лающе смеется. - Лги хорошенько, Анисант, и я дам тебе под начало сотню копейщиков. Веришь мне?

- Да, мессен, - говорит Анисант.

Симон отвязывает своего коня, садится в седло.

- И гляди, Анисант, - добавляет он, - чтоб улыбался.

- У меня болит рука, мессен, - говорит Анисант.

Посреди ночи в дом Дежана - того, что жил в приходе Сен-Сернен, двумя окнами прямо на собор, - постучали.

Стучали тихо, очень осторожно, чтобы не переполошить соседей. И того довольно, что насмерть перепугали служанку Дежана, а та уж потрудилась навести страху на своего хозяина.

Шлепая босыми ногами, влетела в господскую опочивальню. Глиняная лампа в руке так и прыгает. Служанкино лицо то выскакивает из темноты, то вновь проваливается.

Страшным голосом она возглашает:

- Там... у двери!

Дежан выбирается из кровати, полусонный, сердитый, с гадкой слабостью в коленях. Следом за служанкой направляется к двери.

Там и вправду скребутся.

- По ночам не подаю, - говорит Дежан грубо. Он испуган.

С улицы доносится негромкий голос.

- Это я, Белангье. Отворите.

На пороге действительно стоит сосед Дежана, Белангье. Счастливый, растревоженный.

- Раймон вернулся.

Дежан молчит, плохо понимая, о чем речь.

Белангье повторяет:

- Сегодня утром его видели близ Сальветата. Сейчас он в предместье Сен-Сиприен, стал лагерем.

- Раймон? - переспрашивает Дежан. - Кто его видел?

- Мой сын.

- Раймон? - повторяет Дежан. Он как в тумане. - Откуда он здесь?.. Да не ошибся ли ваш сын?

- Как он может ошибиться, если столько раз видел Раймона в нашем доме... Нет, говорю вам, он вернулся. Он стоит лагерем в Сен-Сиприене. С ним армия...

Дежан - пятидесятилетний, плотный, с брюшком, в длинной рубахе, глаза вытаращены, щеки трясутся. И все это в неверном свете лампы, которая в руках служанки подскакивает, точно живая жаба.

Всхлипнув - поверил! - Дежан бросается к Белангье и обнимает его.

Белангье шепчет:

- Завтра мы увидим его, нашего доброго графа...

- Завтра? - Дежан вдруг отталкивает соседа. - Завтра? Я увижу его сейчас!

И - забыв одеться, забыв запереть двери - стремительно уходит прочь, мимо Сен-Сернена, мимо спящего монастыря Сен-Роман, вниз по улицам, к Гаронне.

Берег пуст и темен, нигде ни проблеска света, ни промелька. И вдруг впереди, за мощной, ленивой водой, затеплился огонек. Еле различимый. Один-единственный.

Рыдание вновь подступает к горлу Дежана. Он с трудом унимает бьющееся под подбородком сердце. Скинув рубаху, Дежан бросается в воду.

Гаронна теплая. Она обнимает его текучими струями, обвивает, точно прядями распущенных волос, и мягко влечет к берегу, на отмель.

Огонек впереди так и тлеет - не почудился.

Дежан отчаянно выгребает, одолевая реку наискось. Наконец плюхается животом на мокрый, сосущий песок отмели. Встает, шатаясь, выбрасывается на берег. Он обессилел. Он хватается за траву, он долго еще выкашливается, вылеживается, ждет, пока вернется дыхание.

Кругом разлита непроглядная тьма. Слабый огонек, мерцавший путеводной звездой, исчез. Канул во мраке.

Дежан поднимается на ноги. Шаг, другой. И вон он бредет, вытянув перед собой руки, как слепой. Один, в бескрайней ночи. На берегу никого нет.

Или... что там, впереди? Он снова видит огонек далекого, очень маленького костра. Улыбка озаряет лицо Дежана.

Он делает еще шаг навстречу свету и натыкается на копье.

- Мессен! - Молодой Фуа давится от смеха.

Раймон поднимает голову, отвечая улыбкой на улыбку. Огонек едва вьется у его ног, маленькое сердечко тепла.

- Мессен, мы поймали на берегу... голого!

И арагонцы предъявляют Дежана.

Тот и вправду в чем мать родила, глаза от стыда и ужаса зажмурены.

У костерка поднимается хохот. Дежан тоненько скулит сквозь стиснутые зубы. Его живот заметно вздрагивает.

- Бог мой! - говорит Раймон весело. - Да этот Монфор с моих тулузцев последние штаны снял!

Дежан приоткрывает одно веко - подглядеть - и вдруг видит перед собой Раймона.

Раймона, живого и невредимого, Раймона во плоти. В точности такого, каким бережно сберегался в памяти: задорного и в то же время как будто немного печального.

Выкатив глаза, Дежан испускает страшный рев.

- Мессен! - орет он, извиваясь и дергаясь в удерживающих руках арагонских солдат. - Граф!.. Господин!.. Слава Создателю!.. Раймон!.. Вы вернулись!..

Раймон, смеясь, поднимается ему навстречу.

- Оставьте его, - говорит он арагонцам. - Отпустите. Это Дежан.

Мокрый, голый, вспотевший, Дежан, тряся жирком, бросается к Раймону. Он валится в ноги своему графу, цепляется руками за его одежду, целует его колени.

- Господь услышал! Так долго!.. Мессен, это вы!.. Тулуза! Мы ждали... Скажите только слово...

- Дежан, друг мой, встаньте, - мягко произносит Раймон.

Дежан задирает голову, с обожанием глядит на графа.

- О мессен, скажите только слово, и все эти сраные франки... все они будут...

Молодой граф Фуа снимает с себя плащ, бережно кутает голые плечи Дежана. Гостя усаживают возле костра, рядом с Раймоном, подносят вина. Дежан заливается слезами и не может больше вымолвить ни слова.

И граф Раймон говорит - уверенно и звонко:

- Бог за нас! Я возьму Тулузу.

Ночью Раймон отходит подальше от берега Гаронны и скрывается в перелеске. Тулуза - вот она, протягивай руку и бери, да только как перебраться за реку? Пока Раймон Тулузский безмятежно шутит об этом с Дежаном, Рожьер де Коминж тихо переговаривается с молодым Фуа.

Оба моста через Гаронну надежно охраняются франками. Пройти в город по мостам - значит прорываться с боем.

- Брод, - говорит Рожьер. - Тот, у мельниц Базакля.

Молодому Фуа тоже не нравится мысль затевать с франками битву на узких мостах.

- Под носом у франков, брат? - спрашивает он Рожьера.

Тот пожимает плечами.

- Другого поблизости нет...

Перед самым рассветом армия Раймона отходит от Сен-Сиприена и продвигается вверх по течению Гаронны, все время оставаясь скрытой за деревьями.

Впереди слышен настойчивый шум воды. Еще немного - и покажутся мельницы.

Тулуза остается за спиной. Всадники один за другим выступают между стволов. Белые клубы тумана вьются под ногами лошадей, как призраки.

Река, мельница, кони - все тонет в густом тумане. Роща, покрытая золотой листвой, стоит странно безмолвная. Ни дуновения, ни шепотка. Все замерло в ожидании рассвета. Отяжелевшая от росы паутина, порванная, покинутая пауком, неподвижно свисает с ветки - будто никогда не касалось ее ничье дыхание. Влажные листья не шуршат под копытами.

Отряд передвигается в тумане, будто плывет, не касаясь земли. Дикая охота, шествие мертвецов.

У плотины передовые останавливаются, ждут отставших. На берегу туман плотнее, кони утопают по грудь.

Рожьер поворачивается в седле, машет рукой. Призрачные всадники один за другим начинают переходить реку. Волны тихо поплескивают под ногами лошадей. Внизу шумит падающая вода.

Идут без спешки, но и не мешкая. Солнце вот-вот поднимется над кронами деревьев и разгонит спасительный туман.

Отряд идет теперь по правому, "тулузскому", берегу Гаронны. Назад, к городу. К Саленским воротам.

В Нарбоннском замке тихо. Переправу не обнаружили.

Вырвавшись из ночного плена, солнце выходит в небо во всем своем жаре и великолепии и заливает оба берега Гаронны щедрым потоком золота. И в ответ ему благодарно вспыхивает на знамени Раймона золотой тулузский крест.

Пора!

Раймон взмахивает мечом и тотчас слышит за своей спиной громкий крик:

- Раймон! Раймон! Тулуза!

Сперва медленно, а после все быстрей несется конница к Саленским воротам - в город, будто на встречу с давно и нетерпеливо ожидающей невестой.

Тонкой, стремительной змейкой начинающегося пожара мчится по Тулузе весть. Раймон вернулся. Во главе большой армии он вошел в город через Саленские ворота. Он подошел со стороны Базакля. Он явился отомстить франкам за позор, за грабеж и унижения.

И город вспыхнул страхом и восторгом, будто подожженный сразу со всех сторон. Навстречу армии Раймона, к Саленским воротам, бегут люди.

- Раймон! Тулуза! Тулуза!..

На ступенях собора Сен-Сернен вьется безумец, живущий подаянием.

- Иисус Христос с нами! Услышал, услышал! Утренняя звезда с нами! Гром, гром! Скатилась с неба! Скатилась! Горит, горит! Ярко горит! Наш господин! Вернулся, вернулся! Иисус услышал! Звезда услышала! Раймон! Раймон! Раймон! Раймон!

И многие, шалея от радости, хватали ножи и колья и так выбегали на улицу.

Тулуза беснуется.

Мало кого удивило бы, вырастай по цветку везде, где ступала нога раймоновой лошади.

Горожане целуются на улицах. Падают на колени и прикладываются к мостовой, там, где прошли арагонские конники. Хохочут и обнимаются до хруста в костях. К Раймону тянутся трепещущие руки, норовят уцепить его стремя, коснуться одежды, сапог, бока его лошади - точно к святыне льнут.

А Раймон счастливо улыбается своей Тулузе.

И кипит вокруг восторг, как варево в котле.

Спесивец проталкивается сквозь толпу, врываясь на улицу перед графом Раймоном. Не глядя ни на арагонских солдат, ни на добровольцев из Фуа - прямо в лицо Раймону! - кричит Спесивец:

- Смотри, наш добрый господин!

В руках Спесивца бессильно обвисает франк - много таких убил нынче утром в Тулузе Спесивец. Одежда с пленного почти вся сорвана, тело покрыто кровью и синяками. Светлые волосы в грязи. А еще бы им не быть в грязи, если Спесивец франка, когда упал, по лицу ногами бил. Не человек уже - кусок мяса.

Франка рывком заставляют поднять голову. Из разорванного рта исходит розоватая пена.

- Смотри, наш добрый господин!

И - хвать франка ножом по горлу, а после скорей отбросить умирающее тело и самому отскочить, пока хлещет кровь.

Франк валится под ноги раймоновой лошади.

- Спасибо! - кричит Спесивцу Раймон.

Лошадь переступает через труп и несет Раймона дальше.

Раймон вернулся! Наш добрый граф вернулся! Раймон снова в Тулузе и теперь уже навсегда!

Со стены Нарбоннского замка смотрит дама Алиса на город Тулузу.

Залитая солнцем осени женщина в светлом платье, сама как осень - статная, под покрывалом толстые косы, закрученные вокруг ушей.

Ни ветерка, даже здесь, наверху. Спит на знамени вздыбленный лев.

А город там, внизу, кричит, проливает кровь и радуется.

Сенешаль Жервэ бледен. Он поднимается по лестнице и выныривает рядом с Алисой. Молча она протягивает ему руку, и сенешаль сжимает ее пальцы - будто мужчине. Алиса морщится: перстень больно уязвил кожу.

Но разговор начинает не об этом - сразу о главном.

- Я видела золотой крест на красном знамени.

- Это Раймон, - говорит Жервэ.

- Старый?

- Да.

- А Рамонет?

- Не знаю, - отвечает Жервэ. - Думаю, его здесь еще нет.

- Но будет, - говорит дама Алиса.

- Да, - соглашается сенешаль. - Рамонет придет.

Алиса замолкает, не сводя глаз с бушующего города. Сенешаль стоит рядом, рослый, широкоплечий. Ровесник ее старшего сына. И больше - никого: ни мужа, ни братьев, ни взрослых сыновей. Только дети: Робер, Филипп, Симон-последыш и девочки, девушки, невесты - Амисия, Лаура, Перронелла...

Алиса покусывает губу. Думает.

Сенешаль добавляет:

- Их больше двухсот, конные.

- Вы считали?

- Да.

- Больше двухсот, - повторяет Алиса. - И еще вся Тулуза...

- Не вся, - говорит вдруг сенешаль. - Смотрите!

В сторону Нарбоннского замка бегут люди. Они рассыпались по всему пустому полю между Саленскими воротами и стенами цитадели.

Сперва Жервэ кажется, будто тулузцы, рехнувшись от счастья, решили захватить замок голыми руками. Но спустя мгновение он убеждается в своей ошибке. Одни гонятся за другими. Тех, кого настигают, убивают на месте.

- Отправьте отряд, - говорит Алиса. - Отгоните эту сволочь, а беглецов впустите.

Она остается на стене - смотреть. Из ворот замка вылетает на поле десяток легких конников и мчится навстречу толпе. Как пастухи овец, отделяют они беглецов от преследователей, тесня тех лошадьми и устрашая длинными копьями.

Толпа, вооруженная больше собственной яростью, показывает спину. Несколько легких дротиков летят вслед, и трое из бегущих валятся лицом вниз, так и не добежав до Тулузы.

Спасенных - стадом в хлев - загоняют в ворота Нарбоннского замка. Решетка за их спиной поспешно опускается.

Господи, как мало отпущено времени!..

Сенешаль Жервэ хочет, чтобы дама Алиса с детьми покинула Тулузу как можно скорее.

Вместе с Раймоном явились эти клятвопреступники, Фуа и Коминж, которые в Монгренье давали Симону слово в течение года не поднимать на Монфора оружия.

По всему городу выслеживают, гонят и убивают франков. Франков и тех, кто водил с ними дружбу.

Соборы Сен-Сернен и Сен-Этьен полны людей, думающих найти спасение от смерти у алтаря. Те, кто оказался в эти часы в другой части города, бросились к Нарбоннскому замку.

Сенешаль Жервэ хочет, чтобы Алиса крепко подумала над этим.

Алиса слушает, сжимает тонкие губы в ниточку. Сейчас она становится неуловимо похожа на Симона.

Да, нельзя терять времени, пока из Тулузы еще можно выбраться.

- Гонцов! - говорит Алиса и хлопает решительно в ладони. - Немедленно - в Каркассон, в Крёст, в Тарб! Вызвать сюда моего мужа, деверя, сыновей.

- А вы, госпожа моя?

- Я остаюсь.

Сенешаль очень бледен.

Алиса сердито смотрит на него - что за промедление!.. На поясе у нее печать Симона, всадник с трубой.

- Госпожа моя, я боюсь...

...Амисия, Лаура, Перронелла, девочки, невесты. И мальчики - Робер, Филипп, Симон-последыш. И мятежный город за стеной...

- Я тоже боюсь, - отвечает Алиса. - Пошлите же за капелланом, быстрее!

Сенешаль так и делает. Пока ждут, чтобы продиктовать письма, сенешаль говорит Алисе:

- Нарбоннский замок может выдержать осаду. Но стены возле старой римской башни ненадежны.

- Им сейчас не до штурма, - отзывается Алиса. - Они грабят...

Сенешаль Жервэ смотрит ей в глаз и молчит. По его молчанию Алиса понимает: сенешаль не доверяет крепости.

- Неужели они могут взять Нарбоннский замок? - спрашивает Алиса. - Скажите искренне, мессир! Неужели Раймон в силах войти сюда? После всех мер, которые принял мой муж?

Жервэ говорит:

- Да, госпожа.

Алиса поднимает руку. Перстни на ее пальцах вспыхивают под солнцем.

- Перед лицом Господа Бога клянусь: ни я, ни мои дети, ни мои племянники - никто из нас не попадет в руки еретиков живыми. Если мы не дождемся помощи - умрем. Симон отомстит за нашу кровь.

Анисант ест и пьет. Он сидит на краю стола. То и дело коротко отбрехивается на расспросы о Тулузе. Да, там почти ничего не изменилось. Чудный город, приятно владеть такой землей. Красивых девушек прибавилось - пришли из соседних деревень и малых городов, прослышали, что скоро вернутся франки.

Во главе стола, далеко от Анисанта, по правую руку от хозяина, Адемара де Пуатье, восседает граф Симон. Дивится на Симона Анисант из Альби и не иссякает изумление. Куда исчезло симоново отчаяние? Где он его прячет? На обратном пути к Крёсту видел Анисант, что лицо Симона было в слезах. И давил Симон слезы кулаками. И уже на подходе к замку вдруг рассмеялся граф Симон и сказал Анисанту:

- А теперь улыбайся, Анисант, иначе я убью тебя.

И погнал коня галопом.

Он показал Адемару и своим рыцарям письмо Алисы, запечатанное печатью с изображением всадника. Он показал им посланца, дружески обняв того за плечи. Рану свою Анисант объяснил стычкой с грабителями. И улыбался - улыбался, как велел ему Симон.

Симон сказал Адемару и своим рыцарям, что настало время возвращаться в Тулузу. Вот и дама Алиса извещает о торжественной встрече, которую готовят в столице для франкского рыцарства. А те, кто пришел на подмогу из Иль-де-Франса, даже и не видели еще прекрасной Тулузы!

Стоя на столе, веселый и пьяный, кричал Симон:

- ...наши дамы с белыми руками, с нежными губами!..

И смеялись и били в ладони франки.

- ...наша новая столица, прекрасный город Тулуза!..

И кричали в ответ франки от радости.

- ...довольно ратных трудов положено, довольно пота и крови пролито в пыль...

Кивали франки: да, довольно!

- И теперь мы заслужили отдых! - ревел Симон, багровый от натуги. - Мы победили!

И ревели неистово пьяные его соратники.

А Симон, уже спрыгивая, крикнул напоследок:

- В Тулузе нас ждут! Приготовлена встреча! В Тулузе...

И голос его оборвался.

Кругом пили и смеялись. И Симон, усевшись снова за стол, пил и смеялся вместе со всеми.

Ночь была на исходе, когда граф Симон вломился в покои, которые занимал кардинал Бертран.

От шума легат проснулся. Симон нависал над его кроватью, источая свирепый хмельной дух.

- Что вам нужно, мессир? - спросил легат резко. Между ним и Симоном так и не установилось приязни.

- Святой отец, - отозвался Симон тихо, - я лгал.

Легат молча уставился на Симона. Не настолько же пьян граф де Монфор, чтобы...

Симон сказал:

- Прочтите письмо дамы Алисы.

И сам запалил для легата лампу. Поднес ее к кровати и держал, пока кардинал разбирал послание. Легат прочел письмо два раза, не веря собственным глазам.

- Вам читали это? - спросил он.

- Да.

- Мятеж? - переспросил легат.

- Раймон отнял у меня Тулузу, - сказал Симон. - Моя жена, мои дети, племянник - все они заперты в Нарбоннском замке. Видит Бог, я...

- Зачем же вы не сказали рыцарям всей правды?

- Я не хочу, чтобы они оставили меня. Многие и без того недовольны долгой войной. Они нужны мне в Тулузе.

- Вы хотите...

- ...подманить их как можно ближе к городу, чтобы отступать было уже некуда.

Повисло молчание. Лампа затрещала и потухла: в ней закончилось масло. В окне медленно светлело небо.

Наконец кардинал Бертран спросил:

- Кто еще знает правду?

- Посланец моей жены. Монах, который читал мне письмо. Я запугал его... Вы, святой отец. И я.

- Посланец? Этот, как его...

- Анисант из Альби.

- Да он ведь улыбался, кажется, и участвовал в вашем... веселом застолье.

- Я пригрозил ему смертью, если проболтается.

Легат пронзительно глянул Симону в глаза.

- Рана у него на руке - тоже след ваших угроз, мессир?

- Нет, но я бил его.

Кардинал Бертран проговорил, медленно осознавая случившееся:

- О Господи...

Симон встал на колени возле кровати, обратил к легату серое от усталости лицо.

- Столько пролито крови, столько положено трудов - скажите, святой отец, почему все мои усилия не благословляются Господом?

От Симона разило выпивкой и конским потом. Даже легату в нос шибало, хотя утонченным обонянием посланец папы не отличался.

И сказал Симону легат:

- Крепитесь, сын мой. Это испытание...

ДАЛЬШЕ >>>