Ибо Господь есть Бог ангелов, людей… и эльфов.
Д.Р.Р. Толкин

Безумие пришло, когда он предал ее во второй раз. Теперь она потеряна навсегда. Лишь холодные звезды Варды слепо смеялись, когда он ушел из Гондолина Прекрасного. Искать ее бесполезно, Даэрон знал это. Дева-Соловей, та, чьи глаза чернее ночи, а лицо бледнее луны, избрала свой путь, который — увы! — ни одним краем не касался пути Даэрона Песнопевца. Даэрона, Поседевшего Раньше Времени.

Он ушел из Гондолина ранним утром, когда туман стоял столь густой, что вытянешь руку, — и не увидишь. Ничего он не взял с собой, кроме лютни: той самой, на которой играл ей. Ни с кем он не попрощался. К чему это? Тингол считал его простым Хранителем Предания, не более, а Мелиан… Она видела в нем предателя. Впрочем, темные очи майа Мелиан скрывали ее мысли… До остальных ему дела не было.

Сколько прошел он, — ведает только Эру; видимо, немало. Завеса Мелиан на него не подействовала; впрочем, горько усмехнулся он, предатель всегда на особом положении.

Он присел на землю, не заботясь о том, что испачкается парадный камзол, вышитый ее руками.

— Будь проклят Однорукий, — прошептал он, слепо уставившись в землю, на маленький кустик, едва пробивавшийся из-под камня. — Проклятый вор моей любви. — Даэрон с силой ударил каблуком по ростку, втаптывая его в землю. — Ненавижу тебя, человек!..

В горах царил холод, но он шел, невзирая на мороз и волков, бежавших за ним до подножия. Питался чем попало, а порой и вовсе не ел: все стало бледным и туманным, ибо исчез светоч, ради которого он жил… и пел.

Два раза он чуть не сорвался в пропасть, чудом уцепившись за маленький куст, — видимо, родич того, что он растоптал по выходе из Гондолина. Однако, даже спасшись, он остался безразличен ко всему.

Теплы ночи Средьземелья, но Даэрон пребывал по ту сторону ощущений: хлад ли, жар, укусы насекомых или вой волков, смрад болот или гарь человечьих стоянок, — он затвердел сердцем. И более не слагал песен.

Однажды, когда он дремал у костра, в расплывчатом полуночном мареве появилась белая фигура. Он вздрогнул и раскрыл глаза, приглядываясь. Это она, Лютиэн Тинувиэль, его — его! — любимая! Она оставила никчемного человечишку, она прошла теми тропами, о которых он не хотел вспоминать, ради него! Даэрон вскочил, едва не упав.

— Соловей, — тихо позвал он. — Ты вернулась ко мне? Это правда?

Она молчала, только огромные черные глаза горели в ночи отблесками его костерка. Он приблизился. Протянул руки.

И отпрянул, словно коснулся змеи. Похотливая улыбка змеилась по самым прекрасным губам на всей Арде… Морготова тварь!

Отскочив к костру, схватил тлевшую головешку, замахнулся. Призрак рассмеялся, тихо и визгливо, и исчез, словно снесенный порывом ветра.

Даэрон сел на землю и впервые заплакал. Сухо, без единой слезы.

Сколько прошло времени, он не знал, да и не хотел знать. На Западе грохотал гром и метались кроваво-красные блики, а он сидел в своем уединении и тупо смотрел на звездную мантию Варды.

Как-то ночью, в час, когда луна заходит за тучи, около его костра оказался некто в черном.

— Почтенный слагатель песен, благородный Даэрон, — обратился незнакомец на квэнья — чистейшем квэнья Благословенных Земель! — Что делаешь ты здесь в одиночестве?

— Кто ты? — неприязненно спросил Даэрон: сердце его настолько загрубело, что даже изысканный квенийский оборот не услаждал слух, как в былые годы.

— Что тебе мое имя? — незнакомец, казалось, улыбнулся, вернее, улыбнулась темнота, в которой он сидел. — Имя — лишь пустой звук, сотрясение воздуха. Впрочем, к чему нам эти софизмы, любезный Даэрон? Талантливый поэт и песнопевец, любимец фрейлин Мелиан, и когда-то даже — самой Люти… — он замолчал на миг, лукаво улыбаясь. Хотя темнота скрывала это, Даэрон поклялся бы: так оно и было.

— Поверь мне, певец, я страдаю ничуть не меньше твоего, — тон незнакомца изменился: исчезли лукавые нотки, появилось больше властности, еле сдерживаемого гнева и обиды. — Знаешь, когда твой Отец и Создатель лишает тебя всего…

Даэрон вздрогнул. Он понял, кто перед ним. Но не сдвинулся с места.

— Меня низвергли с таких высот, певец, — продолжал раскатисто незнакомец: тьма более не таила его, она рассеялась, посерела, и он вырос во много крат — исполин, касающийся головой звездной мантии Варды, — на которых даже в самом безумном сне ты бы не смог побывать. Я видел начало Арды, — да полно! — я пел! — Эхо волной прокатилось по окрестностям, пробуждая волков и змей. — Я пел, и песнь моя великолепием превосходила прочие… но Он низверг меня, лишил всего, что по праву принадлежало мне… Не так ли Он обошелся и с тобой, Даэрон, Поседевший Раньше Времени? — Исполин исчез, снова перед Даэроном сидел незнакомец среднего роста, закутанный в мрак. — Та, кому навеки принадлежит твое сердце, та, чьи глаза подобны ночному небу, — и в объятиях Последыша, человека, причем увечного, Эрхамиона! Она, дитя Перворожденного и Майа, и он — плод грязного совокупления двух не менее грязных человечьих туш, каково?! Но она млеет в его объятиях, а он…

— Довольно! — Даэрон вскочил, ударив по костру. Взметнулись искры, словно сыпанувшие во все стороны огненные мошки. — Ни слова о ней, кем бы ты ни был!

Незнакомец рассмеялся.

— Пойдем со мной, — проговорил он вкрадчиво: будто в отдалении медленно стала нарастать торжественная музыка. — Ко мне идут все обиженные, все слабые… Один ты ничего не добьешься. Ты не вернешь ее, ты слаб, одинок. Ты, — уж прости меня, — жалок. А вместе… мы что-нибудь придумаем. — И впервые рука его — тонкая, бледная, изящная — коснулась руки Даэрона. И вспыхнули видения.

Армии, тысячные армии, сокрушающие все на своем пути, армии, топчущие людишек и их дома, гордых квэнди, презревших его — и он, ведущий их в бой, сам, не с лютней, но с мечом в руке, Даэрон — не Песнопевец, но Меченосец! И вот он находит их: ее и его. Последыш скулит и воет, как пес, от страха, но он даст ему жизнь — жалкое прозябание. А она… любимая, Соловей!.. Вот она смотрит на него испуганными глазами… не бойся, Соловей, я пришел к тебе, чтобы отдать мое сердце… Ее ресницы трепещут словно две пташки… шаг…

— Этому не бывать! — прошептал он и отдернул руку. — Призраки и ложь. Как и все, что ты обещаешь. А она… — Даэрон выпрямился. — Я предал ее. Теперь же — уходи к себе в Утумно.

Моргот не промолвил ни слова, завернулся во мрак еще гуще и черным нетопырем стрельнул в небо. Где-то вдали ухнула сова.

А Даэрон сидел и угрюмо смотрел на дотлевавшую головешку. В ней он видел себя…

Шли годы, подошла к концу Вторая Эпоха.

Арда меняла свои очертания. Давно покинули пределы этого мира Лютиэн Тинувиэль и Берен Однорукий, затихали войны, появлялись новые герои, а Даэрон жил в своем уединении.

Наконец, в сердце его, очерствелом за бесчисленные годы одиночества, вспыхнула слабенькая звездочка надежды, — и Даэрон отправился в путь.

Арвен, дочь Элронда, супруга Короля, никогда не рассказывала Арагорну, как некогда, — как раз тогда, когда они встретились и их сердца зажглись, чтобы гореть ровным пламенем, — она бродила в родных лесах Имладриса, и в задумчивости присела у ручья, которому дала имя Ленты Разлуки. Внезапно она почувствовала чье-то присутствие, обернулась и замерла.

— Тинувиэль, — негромко окликнул ее голос, и звучало в нем столько страдания и тоски, что Арвен сжалась, как маленькая девочка, в предчувствии чего-то страшного и непоправимого. — Соловей, ты простила меня?

Говоривший был эльфом с чертами благородными и прекрасными; красивее лиц Арвен не встречала на своем веку, такие канули в прошлое, ушли безвозвратно вместе с Войнами за Сильмариллы. Седина его резко выделялась на юном лице, но глаза… Арвен опустила взор, чтобы не видеть этих бездонных ям безнадежности, отчаяния и тоски.

— Кто ты? — тихо спросила она, страшась ответа. Так — Тинувиэль — ее назвал лишь один, кому ныне принадлежало ее сердце, но он — человек, а этот… Уж не морок ли это Врага? — Почему ты зовешь меня именем из прошлого?

— Прошлого? — горькая улыбка исказила тонкие губы эльфа. — То, что кажется прошлым тебе, дитя, для меня живо… Оно живет здесь, — он указал на сердце, — и жжет, словно пламя Утумно. Однако, как ты похожа на нее… — глаза его словно задернула темная пелена воспоминаний, и Арвен почудилось, как две капли скользнули по скулам незнакомца. Впрочем, вечерело, наползали тени, и ей могло просто привидеться.

— Кто ты?… — снова повторила она, зачарованная его голосом. — Кто ты, назвавший меня именем моей прабабки?..

— Ты не догадалась? — Эльф сверлил ее глазами, будто проверял: не лжет ли она, истинно ли не знает, кто перед ней. — Я…

— Даэрон Песнопевец, — Арвен вспомнила имя, но сперва ей вспомнилась мелодия и слова:

Как ночь глаза твои темны,
Я утонул в ней навсегда.
Не будет сна мне никогда.
Прости меня, моя… моя…

Стражи Лотлориэна видели седого эльфа бредущего по дорогам, но не останавливали его, не пытались следить за ним. Странная тоска наполняла их сердца при виде этого странника. Он был прекрасен красой прошлой эпохи, красой Владычицы Леса, а стражи — юны, и помнили только, что когда они появились на свет, Владычица уже правила Лотлориэном. Они доложили ей о странном незнакомце.

Той же ночью он пришел к ней.

Галадриэль ждала у Чаши, медленно зачерпывая ладонями воду и глядя, как она стекает обратно, разбиваясь на тысячи бисеринок в свете луны.

— Ты пришел, Даэрон, — проговорила она, не оборачиваясь, ибо знала, что он стоит за ее спиной. — Чего тебе нужно, Одинокий?

— Здравствуй, дочь Финарфина, — тихо промолвил Даэрон. — Знаю, что не рада ты видеть меня, как и никто из квэнди… Я пришел к тебе с просьбой.

— Не многого ли ты попросишь, Поседевший Раньше Времени? — Галадриэль обернулась наконец. Даэрон, сгорбившись, стоял возле мэллорна, взор его упирался в землю.

— Я достаточно наказан, дочь Финарфина, — в голосе его, тихом и хриплом, Галадриэль не слышала уже тех дивных нот, которые завораживали ее, когда пел он, Хранитель Предания.

— Ты хочешь взглянуть в Зеркало? — Она выпрямилась и провела рукой по волосам. — Что ты хочешь там увидеть? Ее?

— Дай мне лишь взглянуть, — Даэрон в упор смотрел на Владычицу Лотлориэна, и ей показалось, что лицо его сделалось бледнее мрамора. — Это мое последнее желание…

— Что ж, гляди, — она равнодушно отвернулась, нарочно отошла в сторону. — Это твое право, как, впрочем, и любого другого… Только вот выдержишь ли ты то, что увидишь?

Даэрон молча подошел к Чаше, не глядя на Галадриэль, наклонился, всматриваясь в темный омут Зеркала.

Галадриэль отошла еще дальше, задумчиво глядя на звездное покрывало Варды.

— Безумие, — услышала она возглас Даэрона. — Безумие!… Этого не может быть!… Это… — он обернулся к ней, и тут впервые Галадриэль почувствовала страх. Лицо его побледнело, но преисполнилось какого-то странного духа. — Безумие и ужас! Даже валары не ведают о том, что я видел. Но зачем?… Зачем?… — голос его сорвался на крик, со всех сторон сбежалась стража.

— Что… что ты видел, Даэрон? — тревожно вопрошала Галадриэль.

— Все… все сотворенное содрогнется… когда увидит… — бормотал Даэрон, на бегу расталкивая испуганных эльфов. — Солнце померкнет… и потрясутся основания Арды… Зрелище нестерпимое!…

Даэрон вернулся в свое уединенное убежище на берегу моря. Более он никуда не ходил, ибо тоска и неизбывная грусть охватили его. То, что узрел он в Зеркале Галадриэли, потрясло его, напугало сильнее любого Морготова морока. Но во мраке отчаяния, охватившего его, билась малая искорка, столь незаметная, что он не видел ее.

Кончилась Третья Эпоха, началась Четвертая. Отгремела война за Кольцо, опалившая столь многих, ушли квэнди из Серебристой Гавани, направляя ладьи в благословенный Валинор. Арда менялась… не менялся лишь он, Даэрон Песнопевец. Предатель Лютиэн, обрекший себя на одиночество и непрощение…

В тот день море ярилось, волны гнали барашки пены и с яростью бились о берег. Небо темнело, но Даэрон с тоской глядел за горизонт.

Внезапно что-то изменилось. Море перестало безумствовать и стихло, словно смиренное властной десницей. Кто-то шел по самой кромке берега. Даэрон пригляделся.

Некто приблизился к нему.

Был он невзрачен собой, худ и истощен, облачен в жалкие одежды. Даэрон отвернулся, всматриваясь туда, где море должно сходиться с небом, — тьма сгустилась непроницаемая.

— Что тебе надобно, путник? Для чего пришёл ты сюда?

— Чтобы взыскать и спасти погибшее.

— Кто ты? — Даэрон повернулся к незнакомцу, неожиданно встревоженный и чем-то смущенный. — Я где-то видел тебя, чело…

И словно игла пронзило его воспоминание о видении в Зеркале Галадриэль.

Руки, прибиваемые гвоздями к дереву.

Голова, увенчанная мучительным и позорным венком из терниев.

— Ты… — Даэрон почувствовал слабость, ноги его подкосились. Он присел, вернее, осел на прибрежный песок. — Господин, ты…

Подвесивший Арду над бездной — на древе...

Кровь.

— …за многих изливаемая во оставление грехов. — Голос незнакомца зазвучал громче, окружая Даэрона со всех сторон.

Агнец Божий, Который берёт на Себя грехи мира…

— Господин, неужели и…

— Да, Даэрон. И за тебя тоже.

В голове Даэрона пульсировало, он чувствовал слабость и какую-то легкость, склоняясь к ногам Сына Человеческого.

— Дерзай, чадо! Прощается тебе грехи твои.

— Господин… — слабо прошептал Даэрон. Губы не слушались его, радость и свет переполняли голову.

И Даэрон увидел — нет, то был не благословенный Валинор, не Арда Изначальная, где рядом пребывали эльдары и люди… Нет, нечто иное, более прекрасное, чего не мог изобразить язык ни Перворожденного, ни человека!

И Даэрон, послушный Создавшему и Простившему его, последовал за этим сиянием, а в ушах звучала музыка, отголоски которой он помнил во снах, покуда жил и пребывал в тесных пределах Арды.



© Дмитрий Толкунов