- Отец Сергий, расскажите, пожалуйста, о Вашем пути в Церковь?

- Насколько себя помню, я был в юности очень неудовлетворен жизнью — жизнью советской — той, которая меня окружала. Родители мои были коммунистами, хотя они были интеллигентными, порядочными людьми. Я жил обыкновенной жизнью, но мне что-то все было не то. И я начал задумываться над смыслом жизни, потому что те жизненные ценности, которые мне предлагались обществом середины 70-х гг. (их не зря называют периодом застоя) меня совершенно не удовлетворяли. Ничего о Боге я не знал, не слышал, никого верующих в моем окружении не было. Бабушка во что-то верила, но она уходила от ответов — возможно боялась чего-то. И я начал бунтовать против этого окружающего зла — и это, на мой взгляд, уже было добром. В советской действительности это не было бунтом против старшего поколения — это был бунт против такой бездуховности, против бессмыслицы жизни, которая нам навязывалась.

Плюс еще происходили разные события. Помню — я прочитал книгу Олега Ефремова «Лезвие бритвы» — она была такая полумистическая. Прошел индийский фильм «Люди — кто они?» — я был тоже им потрясен. И так вот, постепенно, я начал догадываться о существовании какого-то другого мира — что все не совсем так, как нам в школе говорили. Что все-таки есть какой-то другой мир, который очень интересен. Важно найти смысл жизни, и это для меня стало очень важно, стало моей главной задачей.

Потом меня очень привлекло движение хиппи с его идеями, хотя мы могли прочитать о нем только в журнале «Вокруг света»и некоторых других журналах. В этих журналах содержалась только критика этого движения, но все-таки между строк там можно было что-то прочитать. И отдельные лозунги, и идеи, которые там критиковались, на самом деле, были мне очень близки, и как-то отвечали мне на мои вопросы. Через какое-то время мы сами устроили свое небольшое движение хиппи на уровне одного класса, на уровне своего поселка. Устроили и стали искать контактов с другими молодыми людьми, потому что мы догадывались, что хиппи живы — и что они есть в России. И в конце концов, я действительно встретил хиппи в Москве. Московские хиппи, с которыми мы познакомились, были интеллектуальными ребятами — безо всяких наркотиков, безо всякой дряни. Они были ищущими молодыми людьми. И первый разговор с ними открыл мне, что они все люди верующие. Я же в школе воспитан был как атеист, и хоть увлекался некой мистикой, но не более как одним из проявлений нашего материального мира. Они были из разных религий (религии у хиппи — это полная каша, но, как правило, были среди них и христиане). Ребята эти сразу же обещали дать мне Евангелие и дали. Правда, мое первое Евангелие у меня отняла милиция, избив меня за него: я возил, читал его везде, и где-то в метро его отняли.

Моя встреча с хиппи, и вход в это движение, мои поиски истины, мои поиски Бога — все совпало. Хиппи — это были очень разные люди, были и те, кто употреблял наркотики, были те, кто пьянствовали, были и те, кто просто «стебался» — на языке хиппи это означало то, что они постоянно смеялись, хохотали, анекдоты рассказывали — таких хиппи я потом встретил в середине 90-х — оказались довольно циничными людьми. Меня же привлекали интеллектуалы, искатели, которые что-то знали, могли что-то мне рассказать, дать почитать какую-нибудь книгу. Большинство из этих людей были уже сформировавшимися личностями, личностями ищущими. То, что говорили о хиппи — свобода наркотиков, разврат — это все неправда. Не знаю, что там было на Западе, я там не был, но у нас все это имело место не больше, чем в других молодежных кругах. Конечно, кто-то и травку курил, былое такое, но скажу сразу — таких было мало. Я же был принципиальным противником всего этого, потому что все это курево, наркотики не давали ответа на мой вопрос. А в остальном все было как у всех: хиппи создавали семьи, рожали детей, и семьи были достаточно крепкие. Сейчас встречаю эти семьи — уже вижу батюшку, матушку, дети в семинарии учатся.

У любого поколения такая ступенька неизбежна, поскольку жизнь была сера и скучна. Попасть в Церковь с улицы было сложно, поскольку в школе прививали такое отношение к Церкви как будто это что-то, что минимум для бабушек, а максимум — для дураков. В общем, Церковь ассоциировалось с чем-то неприятным. Чисто психологически мы были настроены против Церкви. И это средостение должны были разрушить какие-то конкретные люди. С одной стороны верующие, а с другой стороны люди молодые, такие же, как я, которые прожили похожую жизнь. Потому что Церковь тогда не могла ничего сделать. Она была поставлена в такие узкие рамки, что если батюшка начинал делать что-то хорошее, то его посылали сразу как можно дальше. Но об этом я потом уже узнал.

- Таким образом, можно сказать, что участие в движении хиппи стало для вас некой ступенькой перед входом в Церковь. Будучи само по себе нейтральным по отношению к Церкви, движение хиппи подтолкнуло вас к этому шагу?

- Впервые я пришел в Церковь вместе с хиппи — они меня туда привели. Потом, после этого прихода уже начался мой собственный путь в Ней. Интересно то, что когда я пришел в Церковь, то попал к круг бывших хиппи, которые были уже псаломщиками, алтарниками. Их оказалось очень много — целый пласт людей. Они меня хорошо понимали, они снисходили к моим немощам — например, к тому, что я курил, или что-то недопонимал. Так терпеливо они меня знакомили с Церковью. Я уж не помню, сколько мы хипповали в нашей деревне, но где-то года полтора, что называется я «тусовался в системе», а потом уже где-то в 1978 году я начал ходить в храм, а в 1979 уже в нем работал. Я стал звонарем, и начал воцерковляться. По мере воцерковления у меня начали появляться новые интересы, и эти хипповские контакты стали потихонечку отходить. Я общался, знакомился с молодыми православными людьми.

- Вы рассказали о тех обстоятельствах, которые постепенно привели вас в Церковь. А встречались ли на вашем пути церковные люди, которые прямо подтолкнули вас принятию Православия?

- Да. Такие люди были — носители церковных идеалов. Сейчас в моем храме служит иерей Константин Скоботов. Он как-то приехал на съезд хиппи, проходивший в Прибалтике в 1978 году — это был один из первых съездов. Так вот, он приехал туда будучи псаломщиком и еще довольно молодым человеком — ему было не больше 26 лет. Я не знаю, что его туда привело — то ли он решил «тряхнуть стариной», не знаю, в общем, как он там оказался, но он начал разговаривать о Боге, о христианстве, о Православной Церкви. Вокруг него сразу образовалась стайка молодых людей моего возраста. Мы ходили за ним, слушали его с утра до вечера, гуляли по берегу моря. Это было очень интересно и здорово.

- Вы увидели живого православного человека, с которым можно было поговорить, который был доступен и открыт для каждого?

- С одной стороны, я на него смотрел как на хиппи, с другой стороны, как на носителя православной духовности. Наше знакомство состоялось — он мне оставил свой телефон, предложил, чтобы как только кончится сезон, я автостопом приезжал назад в Москву, и мы продолжали бы наше общение. Мы сидели на этом съезде еще месяц, и как только я оказался в Москве, то позвонил ему, и мы начали встречаться — с этого момента началось мое воцерковление. Он мне рассказывал, что нужно делать, как нужно делать, по сути дела, он стал первым моим духовным наставником, учителем. Поскольку он был из духовных чад архимандрита Серафима (Тяпочкина), то он скоро ввел меня в эту среду, и уже в скором времени отвез к батюшке. Там, у батюшки, я стал его духовным чадом, воцерковился, и движение хиппи, эта ступенька осталась позади. Но я до сих пор сочувствую этим молодым людям.

Вообще, молодость — это период исканий, и часто молодость просто не понимается, в частности, старшим поколением. Молодость бунтует — и это естественно, потому что люди, которые должны ответить молодости на её вопросы, просто не умеют это сделать. В этом виновато старшее поколение. Почему конфликт поколений в России XIX, особенно XVIII вв. менее выражен? Потому что это была христианская страна, и молодые люди получали ответы на свои вопросы в храме, от своих родителей, поэтому общество было более сплоченное, более цельное, потому что общество было христианское. Но как только началась секуляризация, так сразу появилось «разночинство», «народовольство» и прочее. Старшее поколение само отошло от Бога, от Истины и ничего не могло сказать младшему поколению. А молодое поколение — оно живое, оно не может воспринимать ложь, оно бунтует. Вот подавай им Истину, и все. А Истину надо заработать — это дело многих лет жизни.

- А потом Вы встречались с молодежью, с хиппи, через несколько лет, но уже в другом качестве — как священник?

- Вы знаете, когда я был еще хиппи, когда я только начинал ходить в храм, в первые месяцы посещения храма мне захотелось проповедывать христианство. Что-то такое внутри меня родилось — мне очень захотелось моим друзьям, вообще людям рассказать о Боге, и я захотел быть священником. Как это ни странно, я тогда был еще по душе хиппи, да и по внешнему виду тоже — носил длинные волосы — хаэр и так далее. Я понимал, что пока не могу ничего сказать, что лучше мне помалкивать, и старался помалкивать, но временами меня прорывало, и я старался кого-то куда-то обратить. Из этого, конечно, ничего не получалось. И только лет через пять-шесть общения с отцом Серафимом, после его смерти, только тогда он меня благословил на принятие священного сана в дальнейшем, на принятие монашества. Появились люди, с которыми я общался, которые могли что-то рассказать. Их было очень немного, но мне благословили конкретно с ними общаться.

А дальше уже был монастырь. Когда мне было 28 лет, я, опять таки, по благословению своего духовного отца поехал в Оптину Пустынь, где был принят в братию, и таким образом началась моя монашеская жизнь.

В Оптину пустынь того времени, 1988-89 гг., приезжало очень много молодежи. Братия сама была довольно молодой: средний возраст — 28-32 года. И приезжали такие же молодые ищущие люди — студенты, школьники старших классов. Хиппи приезжало очень много. Они не могли не приехать, потому что об Оптиной пустыни, о старцах появилось тогда уже много публикаций — туда влекло. Особенно, когда были студенческие каникулы. В это время был просто наплыв — сотни молодых людей. Они ночевали в храме — эти юноши и девушки — и хотелось им что-нибудь рассказать о вере. Получилось так, что мне это удалось. Меня благословили это делать. Тот человек, к которому я обращался за советом в монастыре, был моложе меня, но все-таки уже в священном сане. И мы вместе с ним просто ходили к молодежи. Кто-то из них жил прямо в храмах, а некоторые ставили палатки, разжигали костры, а днем приходили потрудиться в Оптину. Мы с этим монахом обходили по вечерам эти костры, я брал гитару в руки, немного играл — хорошо на ней я никогда не играл, но какие-то аккорды знал. Это сразу как-то привлекало внимание: сидит человек в подряснике, играет на гитаре. Мы начинали что-то рассказывать, но я-то большей частью помалкивал, потому что со мной рядом был иеромонах — отец Мелхиседек. Он сейчас настоятель Оптинского подворья. Вот такими были наши первые опыты проповеди.

- А не было ли отрицательного отношения к монахам среди этой молодежи? Не было оскорблений, или насмешек с их стороны?

- Как ни странно, было только положительное отношение — это общение с гитарой в руках, дало свой результат, и довольно большой. Я сейчас встречаю людей, которые говорят: «Батюшка, вы помните, вы тогда играли на гитаре, отец Мелхиседек рассказал, вы рассказали, и вы знаете, у нас один человек в семинарию поступил, трое сразу же крестилось, двое сейчас замужем за священниками. А началось все с Вас — это было все настолько потрясающе — живой разговор о Живом Боге».

- С этих вечерних бесед и определилось, наверное, ваше будущее служение проповедника в молодежной среде?

- Молодежь меня всегда как-то привлекала — она была всегда живым поколением. Но тогда я понимал свою неготовность к проповеди. Потом, когда я уже принял священный сан в Оптиной, что произошло в 1990 году, мне было уже тридцать лет, и поскольку я был священником, и имел какое-то право говорить, то стал общаться с молодежью, с хиппи, с наркоманами, но хотя и были некоторые плоды от моей проповеди, я как-то неграмотно все делал, и в конце концов понял, что мне лучше более монашескую жизнь проводить. Я постарался эти контакты, если не прервать, то хотя бы не искать новых.

Спустя какое-то время меня отправили в Москву на подворье, и как это ни странно, еще в Оптиной, ко мне стали приходить молодые девушки. Сложилась небольшая общинка из молодых девушек, которые действительно жаждали, стремились к духовной жизни. Хотя я им говорил: «Ну что я могу вам рассказать, у вас Лавра есть Троице-Сергиева, духовники там замечательные». Но они продолжали упорно приезжать ко мне. Тогда и заложилось ядро нашего будущего сестричества во имя свт. Игнатия Ставропольского. Часть девушек, вошедших в сестричество, я крестил, когда они приехали в Оптину просто поглазеть вместе с подружками. Постриг у нас не совершается, но все сестры стараются проводить жизнь, во многом похожую на монашескую. И вообще-то как раз это дело созидания сестричества оказалось делом моей жизни.

В 1991 году священноначалие направило меня в Москву, но работу с молодежью я начал только примерно с 2000 года — до этого был несколько не готов. Я понимал, что это очень серьезное дело — мир изменился, и молодежь очень изменилась, появились новые движения, изменилась психология. Чтобы достойно проповедывать молодежи, нужно быть апостолом. Просто священника слушать не будут. Надо иметь особую харизму, особое призвание. Я это прекрасно понимал, какие-то попытки все же делал, но мало что из этого получалось. Община храма, в котором я нес послушание настоятеля, строилась, жила, росла. Мне дали второй храм.

Все, что связано с контркультурой, рок-музыкой — это пришло все намного позже. Во-первых, ко мне часто приходили какие-то люди «из-старых» — из хиппи, рокеров, а во-вторых, я пересмотрел в 2000 году свое отношение к рок-музыке. Огульное обвинение, в том, что это сатанизм, и для меня было значимым. Как я начал в Церковь ходить, и как мне сказали, что рок-музыка — это плохо, грех — значит, и не будем слушать, и 22 года я её не слушал, не смотрел никаких телевизоров. Классическую музыку я как-то не считал сатанинской, но просто она мне была неинтересна. А потом я пересмотрел все, и понял, что в жизни нашего поколения рок-музыка была неким живительным, светлым явлением. Наркотики, другие безобразия — это все примазывается к ней, как тень к солнцу. Здесь, в этой культуре есть много чистого и светлого.

- Вы говорили, батюшка, что молодежь изменилась со временем, сравнима стала даже с молодежью эпохи вашей юности. А в чем конкретно эти различия проявляются?

- Изменились времена. Я, конечно, понимаю, что молодежь эпохи военного коммунизма, эпохи Сталина, или Второй мировой войны, и послевоенной — разная, поскольку отражаются исторические условия. С шестидесятниками я особо не общался, но все-таки мы, наше молодое поколение, имели некоторую свободу. Мы были хиппи — нас били, обстригали. Милиционер ловил и просто отрезал нам волосы. Ну и что? Новые вырастали. Могли и в дурдом посадить, а через две недели все равно выпускали. А если сажали серьезно — то это было только за наркотики.

Нас вроде бы преследовали, но при этом нас не убивали. Поэтому некоторая свобода, которую получило общество времен Брежнева — это свобода выразилась в массовом поиске того, зачем живем. Появились диссиденты, «разговоры на кухне» — впоследствии это все развилось в перестройку, а завершилось падением коммунизма. Свобода мысли проникла в страну и прочно засела в сердцах людей. «Самиздатовские» рукописи, если у кого и находились, если их и обнаруживали, то за них уже не сажали, как раньше. Вот тех, кто печатал, издавал — тех, конечно, сажали. Общество все-таки ознакомилось с образом мысли других людей.

Молодежь 90-х — это молодежь, выросшая в условиях свободы, тоталитарной свободы, причем в обществе, лишенном идеалов. На Западе есть хоть какие-то идеалы, переданные от отцов — патриотизм, мораль, религия. Это хоть и ложные религии, но они имеют силу держать людей в моральных рамках. У нас молодые люди 90-х оказались просто брошенными.

Это отсутствие идеалов, с одной стороны, давало возможность человеку прийти к религии быстро и просто, с другой стороны, давало возможность для развития на территории России различных сект, в том числе и сатанинских. В начале 90-х к нам начали приезжать сектанты, и многие очень беспокоились — как бы этой гуманитарной помощью, которую раздавали сектанты, не совратить людей в секты. Я на это всегда говорил: «Не беспокойтесь, русский человек это не примет».

Помню, был такой случай — я тогда еще в Оптиной служил: приезжает какой-то сектантский проповедник, а после его приезда начинается людской поток в Оптину: «Батюшка, снимите с меня это крещение». Я спрашиваю: «А чего ты полезла?» «А сама не знаю. Все лезли, и я полезла». Вот такое было состояние у людей. Причем люди каялись, что они принимают это сектантское крещение, принимают эту гуманитарную помощь, читают эту протестантскую Библию. В общем, все эти сектанские новшества как-то не прижились у нас в стране. Россию американизировать не удалось. У нас вера в крови.