Так был ли сам Булгаков богоборцем, атеистом-кощунником?

Вспомним последние строки "Белой гвардии": "Перед Русаковым лежала тяжелая книга в желтом кожаном переплете. Глаза шли по строкам медленно и торжественно. "И увидал я мертвых и великих, стоящих перед богом и книги раскрыты были, и иная книга раскрыта, которая есть книга жизни; и судимы были мертвые по написанному в книгах сообразно с делами своими. Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них, и судим был каждый по делам своим… И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное… И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали и моря уже нет". По мере того как он читал потрясающую книгу, ум его становился как сверкающий меч, углубляющийся в тьму. Болезни и страдания казались ему неважными, несущественными. Недуг отпадал, как короста с забытой в лесу отсохшей ветви. Он видел синюю, бездонную мглу веков, коридор тысячелетий. И страха не испытывал, а мудрую покорность и благоговение. Мир становился в душе, и в мире он дошел до слов: "...слезу с очей, и смерти не будет, уже ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло"… Последняя ночь расцвела. Во второй половине ее вся тяжелая синева, занавес Бога, облекающий мир, покрылась звездами. Похоже было, что в неизмеримой высоте за этим синим пологом у царских врат служили всенощную. В алтаре зажигали огоньки, и они проступали на завесе целыми крестами, кустами и квадратами. Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что поперечная перекладина исчезла - слилась с вертикалью, и от этого крест превратился в угрожающий острый меч. Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?".

Вот булгаковский дневник: "19 октября 1922. Итак, будем надеяться на Бога и жить. Это единственный и лучший способ... 26 октября 1923. Нездоровье мое затяжное. Оно может помешать мне работать. Вот почему я боюсь его, вот почему я надеюсь на Бога… 27 октября 1923. Помоги мне, Господи".

"Помоги, Господи, кончить роман", - так был надписан Булгаковым один из черновых набросков к главам романа в 1931 году.

У Булгакова было церковное детство. Оба его деда были священниками, а отец, Афанасий Иванович Булгаков, - профессором Киевской Духовной Академии, оставившим ряд монографий по сравнительному богословию. Крестный отец Михаила - профессор Киевской духовной академии Н. И. Петров, несмотря на большую разницу в их возрасте, был позже другом своего крестника. Венчал Михаила Афанасьевича святой новомученик протоиерей Александр Глаголев (он, кстати, тоже был богословом и выступал экспертом по делу Бейлиса). Знаменитый богослов протоиерей Сергий Булгаков также находился в родстве с Михаилом Афанасьевичем.

И все же уже через три года после смерти отца (т.е. в 1910 года) его сестра Надежда записывает в своем дневнике: "Миша не говел в этом году. Окончательно, по-видимому, решил для себя вопрос о религии - неверие". Он не носил нательного крестика. Были и увлечения наркотиками. Его первой жене пришлось делать аборт еще до венчания... Не стоит удивляться, что он давал довольно едкие зарисовки из церковно-приходской жизни. Свидетельства о его участии в литургической жизни Церкви мне не попадались.

Но до открытого разрыва, до хулы на Бога и Церковь Булгаков никогда не доходил. Ему пробовали заказывать антирелигиозные пьесы - и он отказывался (и это в 1937 году!).

По крайней мере рудиментарная церковность в его доме сохранялась: была и Рождественская (а не новогодняя) елка для детей, была и молитва: "31 января 1934. Кончается год. И вот, проходя по нашим комнатам, часто ловлю себя на том, что крещусь и шепчу про себя: Господи! Только бы и дальше так!" (Дневник Е. С Булгаковой). Одной из причин разрыва с первой женой (Татьяной Николаевной) было ее откровенно враждебное отношение к религии.

Как пишет биограф писателя - "тому, кто размышляет над биографией и творчеством Булгакова, всегда надо иметь в виду: что бы ни происходило со старшим сыном доктора богословия в первые годы после смерти отца и в последующие десятилетия - все это воздвигалось на фундаменте, заложенном в детстве: он был уже невынимаем".

В передаче С. Ермолинского Булгаков сказал ему в 1940 году: "Мне мерещится иногда, что смерть - продолжение жизни. Мы только не можем себе представить, как это происходит… Я ведь не о загробном говорю, я не церковник и не теософ, упаси Боже. Но я тебя спрашиваю: что же с тобой будет после смерти, если жизнь не удалась тебе? Дурак Ницше... (Он сокрушенно вздохнул). Нет, я кажется, окончательно плох, если заговорил о таких заумных вещах. Это я-то?..".

Его вдова - Елена Сергеевна Булгакова - вспоминала: "Верил ли он? Верил, но, конечно, не по-церковному, а по своему. Во всяком случае, когда болел, верил - за это я могу поручиться".

То, что казалось окончательным в 1910 году, потом менялось. Итог его религиозного пути мы уже видели: "6 марта 1940 г. Был очень ласков, целовал много раз и крестил меня и себя - но уже неправильно, руки не слушаются...".

Таков последний плод его религиозности. Но перед этим, уже во дни последней и мучительной болезни духовная брань у Михаила Афанасьевича была страшная. Он несколько раз просил дать ему револьвер (хотел пойти путем самострельной "эвтаназии" ). Он порывался сжечь роман (и реально сжигал его в марте 1930 года). "1 октября 1939 г. Разбудил в семь часов - невозможная головная боль. Не верит ни во что. О револьвере. Слова: отказываюсь от романа. Отказываюсь от всего, отказываюсь от зрения, только чтобы не болела так голова". И все же - устоял.

А теперь я предлагаю с духовной (или с мистической - так понятнее светскому читателю) точки зрения посмотреть на эти два эпизода: Булгаков порывается сжечь свой роман и Булгаков все же посылает свой роман в мир. Какой из этих двух его импульсов от лукавого? В одном случае Булгаков порывается покончить с собой, в другом случае он осеняет себя и жену крестным знамением. Может ли первое быть от Бога, а второе - от "воланда"? - Нет. Но тогда получается, что тот дух, что подталкивал Булгакова к самоубийству, он же и требовал уничтожения рукописи. А та Сила, что дала Булгакову возможность совершить последние движения и произнести последние слова, то есть та сила, которая вдохновила его на крестное знамение, она же и дала ему возможность благословить свой роман.


ПРИМЕЧАНИЕ

Булгаков М. Собрание сочинений в 8 томах. Т.8. Жизнеописание в документах. Спб., 2002, сс. 75, 77, 79.

См.: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 484.

См. Соколов Б. Булгаков. Энциклопедия. М., 2003, с. 545.

Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 387.

См.: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с.603.

См.: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 550.

Цит. по: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 551. При анализе дневника Е. С. Булгаковой стоит учесть, что она писала его, предполагая, что он может попасть в руки "органов". Дневники самого Булгакова были изъяты при обыске 7 мая 1926 года.

"В Москве он писал "Белую гвардию". Однажды он мне читал про эту... молитву Елены, после которой Николка или кто-то выздоравливает. А я ему сказала: Ну, зачем ты это пишешь? Он рассердился, сказал: Ты просто дура, ничего не понимаешь!". Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 387.

Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 44.

Цит. по: Соколов Б. Булгаков. Энциклопедия. М., 2003, с. 546.

Цит. по: Соколов Б. Булгаков. Энциклопедия. М., 2003, с. 546.

"И опять померещилась ему чаша с темною жидкостью. "Яду мне, яду!"" (гл. 2).

Булгаков М. Собрание сочинений в 8 томах. Т.8. Жизнеописание в документах. Спб., 2002, с. 691.

ДАЛЬШЕ >>>