О судьбе Мастера сказано красиво: "Он не заслужил света, он заслужил покой". И несколькими поколениями советских интеллигентов эти слова переживались как символ их скудных эсхатологических надежд.

Но в чем же грех Мастера? Почему он не заслужил света?

Ясно, что его грех связан с его романом. Но что же было грехом - написание романа в синергии с Воландом или его сожжение?

Приговор Мастеру выносит Иешуа (второстепенный персонаж его романа о Пилате). Персонаж судит своего автора. Но автор не один: есть соавтор - Воланд. Иешуа - создание не только Мастера, но и Воланда. Поэтому Воланда он просит о покое для Мастера. Для Воланда эта просьба призрака, вызванного им же самим к жизни, досадна и нелепа. И без нее Воланд уже решил, что делать с Мастером, а заодно и с Маргаритой.

Тогда понятно, что грехом (с точки зрения Воланда и Иешуа, а отнюдь не моей) оказывается именно сожжение романа. Мы уже знаем, что призраки чахнут, если их оставлять без внимания...

А хорошо ли Мастеру быть в темном, бес-светном покое? Чего лишился мастер, отказавшись от света? От чего отгородил его "покой", подаренный Воландом?

Этими вопросами отчего-то не принято было задаваться.

Сначала - об утрате. О Свете. О Небе.

Осенью 1933 года Булгаков записывает: "Встреча поэта с Воландом. Маргарита и Фауст. Черная месса. - Ты не поднимешься до высот. Не будешь слушать мессы. Но будешь слушать романтические - … Маргарита и козел. Вишни. Река. Мечтание. Стихи. История с губной помадой".

В рукописи 1936 года это оформлено уже так: "Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил… Исчезнет мысль о Га-ноцри и о прощенном Игемоне. Это дело не твоего ума. Ты никогда не поднимешься выше, Иешуа не увидишь, ты не покинешь свой приют.. Он шел к дому, но уж не терзали сомнения и угасал казнимый на Лысом Черепе и бледнел и уходил навеки, навеки шестой прокуратор Понтийский Пилат. Конец".

Мы же попробуем приглядеться к той вечности, по которой обречен бродить призрак Мастера (именно призрак; не будем забывать, что тело Мастера, отравленное Азазелло, осталось в палате № 118).

Фауст по воле и милости Бога избежал вечного общения с Мефистофелем и его командой. А вот Мастеру далеко до такой участи. Он и по смерти остается в области Воланда. Мастер не переходит в мир Христа, в мир ангелов. И в вечности Мастер зависим от Воланда и его даров.

Дары же Воланда всегда по меньшей мере двусмысленны.

Что Воланд уготовил Мастеру на вечность? - Маргариту. Качество этого подарка вызывает определенные сомнения, изложенные в предыдущей главе.

Следюущий дар - музыка Шуберта.

Из окончательного текста романа трудно понять, почему именно Шуберт станет неразлучным с Мастером. Но в ранних вариантах все яснее. Там звучит романс Шуберта "Приют" на стихи Рельштаба: "черные скалы, вот мой покой": Варенуха "побежал к телефону. Он вызвал номер квартиры Берлиоза. Сперва ему почудился в трубке свист, пустой и далекий, разбойничий свист в поле. Затем ветер. И из трубки повеяло холодом. Затем дальний, необыкновенно густой и сильный бас запел, далеко и мрачно: "... черные скалы, вот мой покой... черные скалы...". Как будто шакал захохотал. И опять "черные скалы... вот мой покой...". Или: "Нежным голосом запел Фагот... черные скалы мой покой".

Романс Шуберта, исполняемый Воландом по телефону, отсылает нас не только к Мефистофелю, но и к оперному Демону Рубинштейна. Декорации пролога оперы "Демон" в знаменитой постановке с участием Шаляпина легко узнаваемы читателем булгаковского романа - нагромождения скал, с высоты которых Демон - Шаляпин произносит свой вступительный монолог "Проклятый мир".

Так что "божественные длинноты" Шуберта, воспевающего черные скалы, Воланд превратил в инструмент замаскированной пытки. Теперь протяженность этих длиннот будет неограничена...

Еще один воландов дар: "старый слуга".

Значит, кто-то и в вечности останется "слугой"? В христианстве такого представления нет. Мертвый слуга за гробом - это египетские "ушебти". В гроб египтян клались деревянные фигурки рабов. Предполагалось, что именно они будут выполнять черную работу в загробном мире, в то время как люди (т.е. собственно египтяне) будут радоваться плодам "полей Иалу".

Следующий подарок: домик.

Маргарита увещевает Мастера обзавестись "домиком с венецианскими окнами". Но именно в таком домике и жил Фауст, и именно на эти окна у него была аллергия: "Назло своей хандре Еще я в этой конуре, Где доступ свету загражден Цветною росписью окон!". Странно: ведь именно Воланд упоминал Фауста и обещал Мастеру то, что якобы привело бы в восторг самого Фауста. Но, реально Мастеру прдсовывается то, что у Фауста вызывало приступы хандры.

О качестве этого дара можно судить и по тому, что он не впервые возник в творчестве Булгакова. Воланд современному расхристанному читателю кажется симпатягой. Но у Булгакова не раз возникала тема высокого начальства, которое помогает бедному интеллигенту решить квартирный вопрос и избавиться от шариковых и прочих "аннушек". "Ночью я зажег толстую венчальную свечу. Свеча плакала восковыми слезами. Я разложил лист бумаги и начал писать на нем нечто, начинавшеся словами: председателю Совнаркома Владимиру Ильичу Ленину. Все, все я написал на этом листе: и как я поступил на службу, и как ходил в жилотдел, и как видел звезды над храмом Христа, и как мне кричали: - Вылетайте как пробка… Ночью я заснул и увидал во сне Ленина. Я рассказывал про звезды на бульваре, про венчальную свечу и председателя… - Так… так… так.. - отвечал Ленин. Потом он позвонил: - Дать ему ордер на совместное жительство с его приятелем. Пусть сидит веки-вечные в комнате и пишет там стихи про звезды и тому подобную чепуху".

Значит, дар, полученный Мастером, мог бы ему вручить и Ленин. Воланд вручает Мастеру "ленинскую премию". Темы сходства Воланда и Ленина касаться не будем. Просто отметим, что от "потусторонней" силы Мастер получает вполне посюсторонний, "кесарев" дар. Невысока же для него оказалась планка мечтаний и цена соблазна…

Только советская образованщина, испорченная "квартирным вопросом" и мечтой о дачном домике в Переделкино могла увидеть в этом достойную замену Небесному Иерусалиму и христианскому раю.

Мир, откуда вырвался Фауст, "чья жизнь в стремлениях прошла", Воланд предлагает в качестве высшей награды Мастеру: "Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда".

Фаусту Мефистофель однажды предложил следующий жизненный план: "Возьмись копать или мотыжить. Замкни работы в тесный круг. Найди в них удовлетворенье. Всю жизнь кормись плодами рук, Скотине следуя в смиренье. Вставай с коровами чуть свет, Потей и не стыдись навоза - Тебя на восемьдесят лет Омолодит метаморфоза". Фауст гневно протестует: "Жить без размаху? Никогда! Не пристрастился б я к лопате, К покою, к узости понятий".

Мастер готов к этой узости.

Тут, впрочем, надо заметить, что Воланд соврал: гомункула создал Вагнер, "лаборант" Фауста, и, по оценке своего учителя - "беднейшее из всех земных исчадий". И лепка нового гомункула вряд ли чем обогатит мир призраков: в "Фаусте" гомункул как раз жаждет обрести плоть, вырваться из своей стеклянной реторты. И как Мастер сможет дать плоть гомункулу, если он и сам ее лишен? Как он сможет освободить гомункула (Анаксагор в "Фаусте" говорит гомункулу - ты "жил, оградясь своею скорлупой"), если он сам стал "человеком в футляре"?

Ну, а если мы вспомним "Собачье сердце", то поймем, что для Булгакова идея гомункула была похоронена раз и навсегда.

Однако эту дурно пахнущую авантюру Воланд предлагает Мастеру. Причем - "сквозь зубы".

"Маргарита тихонько плакала, утирая глаза большим рукавом. - Что с нами будет? - спросил поэт. - Мы погибнем! - Как-нибудь обойдется, - сквозь зубы сказал хозяин и приказал Маргарите: Подойдите ко мне… Вы станете не любовницей, а его женой, - строго и в полной тишине проговорил Воланд, - впрочем, не берусь загадывать. Во всяком случае, - он повернулся к поэту, - примите от меня этот подарок, - и тут он протянул поэту маленький черный револьвер. Поэт все так же мутно и угрюмо гляда исподлобья, взял револьвер".

Маргарита добавляет: "Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак". Фауста тошнит от "спального колпака и халата" Вагнера. Маргарита же в этом видит чуть ли не предел мечтаний.

Вагнер - безнадежный книжник: "Меня леса и нивы не влекут, И зависти не будят птичьи крылья. Моя отрада - мысленный полет По книгам, со страницы на страницу. Зимой за чтеньем быстро ночь пройдет, Тепло по телу весело струится, А если попадется редкий том, От радости я на небе седьмом". Но не таков Фауст: "Я на познанье ставлю крест. Чуть вспомню книги - злоба ест".

Живой Мастер и в самом деле похож на Вагнера. Но призрак Мастера, как кажется, пробует уже переживать по-фаустовски. Последнее, что сделал призрак Мастера, покидая свой земной дом - он бросил в огонь не только свою рукопись, но и еще какую-то чужую книгу: "Мастер опьяненный будущей скачкой, выбросил с полки какую-то книгу на стол, вспушил ее листы в горящей скатерти, и книга вспыхнула веселым огнем". В этом поступке в Мастере проснулось что-то от Фауста (жажда скачки, полета, новизны). Оттого Воланд и поминает Фауста. Но на деле-то он подсовывает Мастеру не фаустовский идеал, а вагнеровский. И этот статично-книжный вагнеровский рай точно не будет радовать Мастера. Воланд дарит Мастеру "счастье" с чужого плеча. Оно ему будет жать и натирать душу.

Фауста мутило от его размеренно-предсказуемой лабораторно-домашней жизни: "Я проклинаю мир явлений, Обманчивых, как слой румян. И обольщенье семьянина. Детей, хозяйство и жену". Фауст мечтал о деятельности, Мастер (пока был жив) - о покое. Что ж - спокойней всего на кладбище.

Примечательно, что дух зла действует с ловкостью наперсточника. Фауст не желает вести размеренно-домоседскую жизнь, и Мефистофель тут же его подсовывает ему свой навязчивый сервис: "(Фауст) "Жить без размаху - никогда! (Мефистофель): вот, значит, в ведьме - и нужда". Мастеру же по сердцу арбатский подвальчик, домашний уют. Что ж - Воланд подсовывает ведьму и королеву Варфоломеевской ночи в домашний обиход. Дерзаний у мастера нет, творчества уже нет, пути нет. Зато ведьма теперь всегда с ним.

Как тут не вспомнить другое описание бес-светной вечности:

"- Я не верю в будущую жизнь, - сказал Раскольников. Свидригайлов сидел в задумчивости. - А что, если там одни пауки или что-нибудь в этом роде, - сказал он вдруг. "Это помешанный", - подумал Раскольников. - Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится. - И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! - с болезненным чувством вскрикнул Раскольников. - Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и знаете, я бы так непременно нарочно сделал! - ответил Свидригайлов, неопределенно улыбаясь"...

Вечность без вдохновения ждет Мастера: "- Так, стало быть, в Арбатский подвал? А кто же будет писать? А мечтания, вдохновение? - У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, - ответил мастер, - ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, - он опять положил руку на голову Маргариты, - меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал" (гл. 24).

Мастеру еще предстоит узнать страшную правду о своей творческой импотенции: без воландовского вдохновения он уже не сможет написать ничего подобного своему сгоревшему роману… Воланд подарил этот роман Мастеру. Воланд же (через Азазелло) его и сжег. Дары Воланда всегда двусмысленны. Мастер ведь уже предчувствовал, с кем связался и чем все это кончится: "Стоило мне перед сном потушить лампу в маленькой комнате, как мне казалось, что через оконце, хотя оно и было закрыто, влезает какой-то спрут с очень длинными и холодными щупальцами" (гл. 13).

Вспомним еще револьвер, который в рукописи 36-37 годов Воланд дарит Мастеру, и картина станет вполне богословски-канонической.

По наблюдению святых Отцов, когда человек вступает в общение с Князем тьмы, в его душу начинает постепенно проникать отчаяние. Ты вроде стал хозяином жизни, пробудившиеся в тебе страсти должны толкать тебя к наслаждению жизнью... И вдруг -тоска, "спрут в душе". Это твой новый "духовный покровитель" вдруг сбрасывает маску и дышит тебе в лицо открытым холодом и жаждой уничтожения.

Несколько примеров общения с этим духом небытия приводит св. Игнатий Брянчанинов в "Аскетических опытах". Вот один из них: Петербургский чиновник занимается молитвенным подвигом, некстати и без духовного руководства начитавшись преп. Симеона. Приходит рассказать о своих видениях в монастырь и говорит, что видит сияние, исходящее от икон, ощущает благоухание и сладость необычайную во рту и т. д. Монах, выслушав его, задает ему один-единственный вопрос: "А не приходила ли Вам в голову мысль убить себя?". Оказывается - уже пытался бросаться в реку, да оттащили... И монах поясняет, почему он задал такой вопрос: как во время покаянного плача бывает минута тихого и светлого спокойствия, так и в минуты ложных наслаждений, бывает, прелесть выдает себя и сквозь первоначальный восторг проступает конечная цель духа зла - уничтожение человека.

Тело Мастера уже убито. Душа... Но что такое "душа" со стертой памятью? О чем он будет писать? И для кого?

В избушке с засаленным колпаком и пустой ретортой Мастера ждет бесполезное "гусиное перо". Бесполезно оно оттого, что даже если бы он и смог что-либо написать, книги, написанными умершими духами, к людям не приходят. Мастер будет существовать без читателей. И тогда даже атеисты, травившие его за "пилатовщину", покажутся ему вожделенными читателями и ценителями... Кому да и о чем сможет написать Мастер, если люди ему уже неинтересны, а в общение с Богом и ангелами ("свет") он не вошел, будучи изолированным в своем "покое"?

А вот от романа, написанного им на земле, Мастеру никуда не деться: "Я помню его наизусть... Я теперь ничего и никогда не забуду... Я возненавидел этот роман, и я боюсь. Я болен. Мне страшно".

Воланд позаботился о том, чтобы этот страх оставался в Мастере навсегда. Он поселил его в зацветающем вишневом саду. Вишня цветет в мае. Май и есть месяц встречи с Воландом и месяц сумасшествия и смерти Мастера. Значит, вся боль последних недель жизни Мастера будет ему напоминаема постоянно. Как "весеннее праздничное полнолуние" каждый год лишало покоя Ивана Бездомного, так и Мастеру придется маяться каждый май, точнее - вечный май с вечно зацветающими, но никогда не плодоносящими вишнями...

Вишня в цвету - это прекрасно, спору нет. Но ведь Мастер перешел в мир иной, и перешел навеки. И вот оказывается, что ничего нового, иного его не ждет. Вишни будут цвести всегда, а плодов не будут давать никогда... Творческая личность обрекается на бесконечное повторение пусть и прекрасных, но земных и уже бывших моментов.

Если какие-то тени и будут навещать его - то под строгим условием: "не тревожить". Значит, все будет узнаваемо и стерильно. Новизна не возмутит мир Мастера... В общем, Воланд дарит Мастеру вечность не первой свежести.

Как и Фауст, Мастер получил свои дары в пасхальную ночь. Пасха - значит переход. Мастер в эту ночь перешел от земной жизни к посмертному, вечному существованию. Качество перехода определяет и качество этого существования. Вот последнее земное слово Мастера: "- Отравитель, - успел еще крикнуть мастер. Он хотел схватить нож со стола, чтобы ударить Азазелло им, но рука его беспомощно соскользнула со скатерти". Вот первое слово его призрака: "Открыв глаза, тот глянул мрачно и с ненавистью повторил свое последнее слово: - Отравитель...". Со мраком в душе Мастер перешел рубеж вечности. "Он не заслужил света…".

Заметим, кстати, что Мастер не смог встретить свою смерть как Иешуа. Никаких "добрых людей". Иешуа - герой не его романа. Симпатии и сердце Мастера с Пилатом.

Пилат же провел "двенадцать тысяч лун" с разбитой чашей вина и верным псом. Теперь Мастеру предстоит та же участь: с пустой ретортой, сухим гусиным пером и неотвязной Маргаритой…

В те же годы другой великий писатель - Толкиен пояснил, кто может дарить вечность такого качества, т. е. земные блага, умножаемые на бесконечность. Бессмертие на земле - это дар от Кольца Всевластья, точнее от его Черного Властелина. Бильбо тяготится этим даром: "я чувствую себя как кусок масла, размазанный по слишком большому куску хлеба".

Такая же боль ждет и Мастера в домике, который подарил ему сатана. Пытка покоем. Наказание тупиком. Пусть вишни, пусть Маргарита. Но нет Христа. Нет вертикали, Выси. И даже Воланд распрощался с Мастером навсегда. Маргарита подчеркивает, что это "вечный дом" Мастера…

И вновь сравним с Толкиеном. В его рассказе "Лист Ниггла" все очень похоже. Умирает осмеянный всеми художник. И он поселяется в своей последней картине. Тоже дом, тоже дерево… Но, проживя в этом мире время, необходимое для исцеления его души, художник идет дальше - в Горы. А Мастеру некуда идти из своего бес-светного покоя... Ведь "вода жизни" для него - не Христос, а просто водка.

Когда-то Воланд напомнил: "все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой каждому будет дано по его вере". Мастер получил по своей вере. Но по тому, что он получил, можно составить представление о предмете его веры, о скудости его веры и его мечты... "Вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя!".

Завершение романа могло бы показаться оптимистическим: Пилат ушел с Иешуа, Мастер получил покой... Но Булгаков счел необходимым продолжить свой труд и написал второй "эпилог". Вот оно - последнее появление Мастера в романе: "Женщина выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. - Так, стало быть, этим и кончилось? - Этим и кончилось, мой ученик, - отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит: - Конечно, этим. Все кончилось и все кончается... И я вас поцелую в лоб, и все у вас будет так, как надо".

Так чем же "все кончилось"? - Вот этим: "пугливо озираясь". Мастер, и так в ходе романа лишенный имени (точнее - донашивающий один из титулов Воланда), теперь и просто становится номером... Ничего себе "покой"!

Так, может, просто сбылся старый сон Маргариты? "Сон, который приснился в эту ночь Маргарите, был действительно необычен. Дело в том, что во время своих зимних мучений она никогда не видела во сне мастера. Ночью он оставлял ее, и мучилась она только в дневные часы. А тут приснился. Приснилась неизвестная Маргарите местность - безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, - меж деревьев, - бревенчатое зданьице, не то оно - отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика. Ни дуновения ветерка, ни шевеления облака и ни живой души. Вот адское место для живого человека! И вот, вообразите, распахивается дверь этого бревенчатого здания, и появляется он. Довольно далеко, но он отчетливо виден. Оборван он, не разберешь, во что он одет. Волосы всклокочены, небрит. Глаза больные, встревоженные. Манит ее рукой, зовет. Захлебываясь в неживом воздухе, Маргарита по кочкам побежала к нему и в это время проснулась" (гл. 19).

На такое подозрение наводит то обстоятельство, что "Ни в одной редакции романа герой так и не увидит свой вечный дом. Не войдет в него… Покой мастера навсегда останется обещанным ему. Только обещанным".

Маргарита ради встречи с Мастером готова была стать ведьмой, отдать и душу и тело сатане. Сначала Мастер зовет Маргариту в "баню с пауками". Маргарита согласна. Что ж, настала ночь оплаты счетов.

Дары Воланда всегда имеют двойное дно. "Дьявол очень старый вор. Не веди с ним разговор", - говорил архиепископ Сан-Францисский Иоанн (Шаховской), когда-то поэт и блестящий молодой человек, друг Марины Цветаевой.

"Вишни. Река. Мечтание. Стихи"... Финал "подчеркнуто, нарочито идилличен; он перенасыщен литературными атрибутами сентиментально-благополучных фильмов. Такая подчеркнутая литературность и сама по себе способна уже вызвать подозрения". А уж если все эти штампы даруются сатаной…

Не стоит завидовать участи Мастера.


ПРИМЕЧАНИЕ

"- Он просит, чтобы ту, которая любила и страдала из-за него, вы взяли бы тоже, - в первый раз моляще обратился Левий к Воланду. - Без тебя бы мы никак не догадались об этом. Уходи".

Неизвестный Булгаков. М., 1993, с. 408.

Главы, дописанные и переписанные в 1934-1936 гг. // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, сс. 260-261.

Черный маг (1928-1929) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 35.

Черновые наброски 1929-1931// Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 78.

Записки на манжетах (из автобиографической прозы). Воспоминание // Булгаков М. А. Чаша жизни. М., 1988, сс. 258-259.

Старый гомункул Вагнера погиб, когда его реторта разбилась о трон Галатеи.

Тут стоит вспомнит, что само словосочетание "собачье сердце" обязано своим происхождением Сергею Есенину. "Слушай, поганое сердце, сердце собачье мое. Я на тебя как на вора, спрятал в рукав лезвиё… Нет, не могу я стремиться в вечную сгнившую даль. Пусть поглупее болтают, что их загрызла мета: Если и есть что на свете - это одна пустота". Есенинское "я" обзывает собачьим свое сердце как раз за то, что оно еще стремится, не дает покоя, еще дает поводы для веры и требует ее. У Булгакова, наоборот, "собачьими" оказываются сердца безбожных нигилистов, живущих по принципу "ничего не было!"… А на стих Есенина тут же ответил Блок (ответил - буквально, вручив Есенину свой стих и сказав, ответом на что именно он является). -

Жизнь без начала и конца
Нас всех подстерегает случай.
Над нами сумрак неминучий,
Иль ясность Божьего лица.
Но ты, художник, твердо веруй
В начала и концы. Ты знай,
Где стерегут нас ад и рай…
Твой взгляд - да будет тверд и ясен.
Сотри случайные черты -
И ты увидишь: мир прекрасен.

Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с.178.

Свят. Игнатий Брянчанинов. Аскетические опыты. Т. 1. М., 1993, с. 236.

"Ночь зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу, теперь уже неинтересные и ненужные ни Маргарите, ни мастеру, чужие огоньки" (гл. 32).

Интересно, что Фауст заранее отверг подобный дар Мефистофеля: "Что можешь ты пообещать, бедняга?.. И дерево такой породы спорой, Что круглый год день вянет, день цветет".

"Если" тут необходимо: ведь об этих возможных встречах Мастеру говорит Маргарита, а не "распорядитель судеб" Воланд. Примечательно так же, что сам Мастер не видит никакого домика и сада. Лишь Воланд и Маргарита нашептывают ему о том, что вот-вот будет дано ему в награду. Этакая "агитбригада ада". Точно так же Иешуа успокаивает Пилата вопреки всякой очевидности. Иешуа уверяет Пилата, что казни не было, но при этом сам Иешуа предстает в этой же сцене "в разорванном хитоне и с обезображенным лицом". Иешуа (вновь говорю: Иешуа - персонаж романа. Написанного Мастером и Воландом - Мессиромастером - а не евангельский Иисус) и Маргарита в равной степени используются Воландом.

Вообще-то за 1900 лет от 30-х годов первого века до 30-х годов ХХ века должно было пройти не менее 24 000 лун (точнее - 24 700, если учесть, что лунный месяц короче солнечного, а потому в году не 12 полнолуний, а 13).

"Мне нужен отдых, долгий отдых, Гэндальф. Я ведь, говорил тебе раньше... Я вряд ли вернусь... да что там! Я ведь и не собираюсь возвращаться. Вот, все уже приготовил. Я старый. Да, знаю, по мне не скажешь, но вот внутри... - Бильбо помолчал. - "Хорошо сохранившийся!" - фыркнул он. - Вовсе нет. Во мне все как-то тает, словно натягивается что-то, если ты понимаешь, о чем я. Ну, как будто кусок масла размазывают по слишком большому куску хлеба. Это же неправильно, да?.. Тот, кто владеет одним из Великих Колец, не умирает. Правда, и не живет тоже. Он просто продолжается до тех пор, пока не устанет от ноши времени. А если он еще и часто прибегает к Кольцу, для невидимости там, или для чего другого, - участь его еще горше. Он словно истачивается о время, бледнеет, выцветает, пока не сходит на нет, пока не исчезает для этого мира навсегда, и потом он вечно обречен бродить в нездешнем сумраке под всегдашним взором темной силы, которой подвластны кольца. Так неизбежно случится, дело только во времени. Если обладатель Кольца крепок духом и чист в помыслах - позже, прочих случаях - раньше, но темная сила неминуемо подчинит его себе. - Ужас какой - вырвалось у Фродо" (Толкин Дж. Р.Р. Братство Кольца. Спб., 1992, сс. 44 и 61).

См. Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с.192.

Яновская Л. М. Треугольник Воланда: к истории романа "Мастер и Маргарита". Киев, 1992, с. 51.

Гаспаров Б. М. Из наблюдений мотивной структурой романа М.А.Булгакова "Мастер и Маргарита" // Гаспаров Б. М. Литературные лейтмотивы. Очерки русской литературы ХХ века. М., 1994, с. 68.

ДАЛЬШЕ >>>