В первой беловой редакции романа (1936-1937 гг.) Иван Бездомный после встречи с Воландом и смерти Берлиоза - "вышел на Остоженку и пошел к тому месту, где некогда стоял Храм Христа Спасителя".

На какую именно роль претендует Воланд в такой Москве, видно из концовки той сцены, где он озирает Москву: "Распоряжений больше не будет - вы исполнили все, что могли, и более в ваших услугах я не нуждаюсь. Можете отдыхать. Сейчас придет гроза, последняя гроза, она довершит все, что нужно довершить, и мы тронемся в путь... Гроза, о которой говорил Воланд, уже скоплялась на горизонте. Черная туча поднялась на западе и до половины отрезала солнце. Потом она накрыла его целиком. Эта тьма, пришедшая с запада, накрыла громадный город. Исчезли дворцы, мосты. Все пропало, как будто этого никогда не было на свете. Через все небо пробежала одна огненная нитка. Потом город потряс удар. Он повторился, и началась гроза. Воланд перестал быть видим в ее мгле".

Гроза над Москвой в конце романа не может не перекликаться с грозой над Иерусалимом в его начале. Москва не третий Рим, а второй Ершалаим. Есть еще и третий Ершалаим - как бы небесный.

"Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. - Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман. - Тут Воланд повернулся к Маргарите: - Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас, - еще лучше. Оставьте их вдвоем, - говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, - не будем им мешать. И, может быть, до чего-нибудь они договорятся, - тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас".

Этот "небесный Ершалаим" очень похож на Небесный Иерусалим Апокалипсиса. Но есть два отличия.

Первое: в Небесном Иерусалиме все настолько полно Богом, что нет даже и Храма, в то время как над "небесным Ершалаимом" царствуют идолы.

Второе: Небесный Иерусалим подвластен Богу. Небесный Ершалаим подвластен жестам Воланда. Во второй полной рукописной редакции романа (1938 год) это было еще очевиднее: "С последними словами Воланда Ершалаим ушел в бездну, а вслед за ним в ту же черную бездну кинулся Воланд, а за ними его свита". В следующем абзаце эта бездна называется - "опасная вечная бездна".

В ту же бездну уходит Пилат ("Этот герой ушел в бездну"). Причем идет он или навстречу Иешуа, или вместе с ним. Так что Иешуа тоже оказываеися "внизу".

Как у Мастера есть власть над Пилатом, так у Воланда оказывается власть над Ершалаимом: "Святой Град" светится и уходит во тьму по желанию Воланда. Значит - это его, Воланда создание, а не Божий Град, описанный в Библии.

А так - Ершалаим очень похож на Иерусалим. Как антихрист в глазах невнимательных зрителей, читателей и почитателей неотличимо похож на Христа.

Таковы притязания Воланда: быть Богом...

Издавна сатану называют "обезьяной Бога". Как обьзьяна подражает действиям человека, не понимая их смысла, так и демон пробует копировать некоторые действия Творца.

"Так кто ж ты, наконец? - Я - часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо". Заметим, что эпиграф относится не к Мастеру и не к Маргарите. Эпиграф вновь обращает внимание на то, кто является главным действующим лицом романа. Роман - о дьяволе. Эпиграф из гетевского "Фауста" как нельзя лучше характеризует его тактику и его цель: через малые обманы - к величайшему, к презентации себя как Бога.

Самая сильнодействующая ложь - ложь, замешанная на правде. В автохарактеристике Мефистофеля правды много. Верно и то, что он - "часть той силы, что вечно хочет зла". Верно и то, что из этого зла выходит благое. Неверно то, что этот итог Мефистофель приписывает своим замыслам. На деле же из зла, творимого сатаной, добро пересотворяет Господь. Только Богу под силу такая "алхимия", только Его Промысл может ошибку и грех человека обратить ко благу (если и не самого грешника, то хотя бы иных людей; если и не в земной жизни, то в грядущей ).

Вот и Воланд пробует в Москве, забывшей Христа, выдать себя за Вседержителя.

Москва придумала модное атеистическое развлечение - "Суд над Богом". И даже в романе Мастера Левий судит Бога - причем вполне в стилистике и с лексикой Бухарина. Теперь Воланд судит Москву.

Воланд приходит в Москву, чтобы задать ей вопрос - "Ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?". И навязывает свой ответ: "я и управляю вами".

Он приписывает себе Божественные прерогативы: наказание грешников, награды праведникам…

Он считает себя справедливым, просто этаким лицом закона. Воланд уверяет: "Все будет правильно, на этом построен мир". Но действия Воланда в Москве никакой такой правильности не являют. Преступления и наказания все же оказываются несоразмерны.

Не только Воланд и его свита, но и Мастер и Маргарита с восторгом смотрят на горящую Москву и на отчаявшихся людей. "первый пожар подплыл поэту под ноги на Волхонке. Там пылал трехэтажный дом. Люди, находившиеся в состоянии отчаяния, бегали по мостовой...". "Город горит, - сказал поэт Азазелло, пожимая плечами. Как же это так? - А что ж такое! - отозвался Азазелло, как бы речь шла о каких-то пустяках, - почему бы ему и не гореть! Разве он несгораемый? Совершенно верно! - мысленно сказал поэт, - как это просто, в сущности". "Я подозреваю, что это они подожгли Москву" - говорит Маргарита Мастеру. В ранних вариантах романа Москва, подоженная свитой сатаны, просто сгорает - как Рим времен Нерона. "Мощное зрелише, - заговорил Воланд, - то здесь, то там повалит клубами, а потом присоединяются и живые трепещущие языки... До некоторой степени это напоминает мне пожар Рима".

И как несправедливы наказания Воланда, так же немотивированны и его амнистии.

Ну что такого "в эту ночь" совершил Коровьев, чтобы обрести преображение?

Хорошо ли, что Фрида получает возможность забыть свой страшный грех (убийство ребенка)? Разве она действительно изменилась? Где следы ее раскаяния? Она ненавидит свою тюрьму, а не свое преступление.

Вспомним, как Коровьев представляет ее - "А вот это - скучная женщина, обожает балы, все мечтает пожаловаться на свой платок". Глаза у Фриды "беспокойные, назойливые, мрачные". Еще один ее портрет- "одно совершенно пьяное женское лицо с бессмысленными, но и в бессмысленности умоляющими глазами". "- Я счастлива, королева-хозяйка, быть приглашенной на великий бал полнолуния. - А я, - ответила ей Маргарита, - рада вас видеть. Очень рада. Любите ли вы шампанское? - Я люблю. - Так вы напейтесь сегодня пьяной, Фрида, и ни о чем не думайте".

До чего же лживый и пошлый разговор. И мерзкий совет Маргариты. Плюнуть на свой грех и забыть, а совесть затопить в шампанском - вот уровень нравственного мышления той ведьмы, в которой некоторые литературоведы видят чуть ли не воплощение "русской души"… И хорошо ли вообще, что слишком многие герои романа (и Пилат, и Мастер, и Иван) стараются избавиться от мук совести?..

Воланд их в этом поддерживает. И свой произвол он считает законом.

Воланд - и автор "Евангелия".

Воланд являет себя и в качестве повелителя Небесного Ершалаима. Он повелевает и Понтием Пилатом, и Иешуа (из чего явствует, что он придумал и того и другого для своего "Евангелия")… С Мастером он говорит так, как Бог беседовал с ним самим в книге Иова. Восстановление рукописи заставляет Маргариту воскликнуть нечто, что допустимо говорить только о Боге: "Маргарита задрожала и закричала, волнуясь вновь до слез: - Вот она, рукопись! Вот она! Она кинулась к Воланду и восхищенно добавила: - Всесилен, всесилен!".

Для Бога в мире Воланда нет места. Он не отрицает Его существования (дьявол уж точно не атеист), но он иначе блокирует возможность проявления своего Оппонента в мире людей: "- Мы вас испытывали, - продолжал Воланд, - никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас". Любой человек считает Бога сильнее себя, но красота этой сатанинской формулы блокирует саму возможность молитвы.

Эта формула не-моления в воландовском "евангелии" подтверждается и от обратного: через демонстрацию бесполезного унижения просящего Иешуа: "А ты бы меня отпустил, игемон, - неожиданно попросил арестант, и голос его стал тревожен".

Для просьбы места нет. Остается лишь голая воля к власти. Точнее, воля-то (воля - в смысле хотелка) у человека остается своя, а вот во власти он оказывается уже чужой. Зато Воланду уже безопасно общаться с человеком, отрезанным от Творца. И у человека нет шанса не быть обманутым в этом контакте.

В общем, Воланд - архитектор своей "Матрицы", мироправитель и даже миро-творец. И все же - всего лишь "имитатор". И - вор.


ПРИМЕЧАНИЕ

Неизвестный Булгаков. М., 1993, с. 416.

"Храма же я не видел в нем, ибо Господь Бог Вседержитель - храм его, и Агнец. И город не имеет нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава Божия осветила его, и светильник его - Агнец" (Откр. 21, 22-23).

См. Неизвестный Булгаков. М., 1993, с. 286.

Я получил свое "седьмое доказательство". 24 марта 2004 на лекции, которую я читал в Ухте (город в республике Коми) разгорелась дискуссия, точку в которой довелось поставить, однако, не мне. Не вполне трезвый мужчина начал настаивать на том, что "сатана - это неудача Бога". Вышло, мол, нечто отнюдь не предучтенное Творцом…Громкий и самоуверенный, он, держа руки в карманах, обличал Бога. Умолкнет минут на десять - и снова настаивает на своем любимом тезисе. И вдруг, когда центр разговора вновь переместилсяв другую точку зала, раздался хрип и стук: мужчина упал, тяжело дыша. Через несколько минут он скончался. Бог ли прекратил нарастание богохульств или сатана взял свою добычу - в любом случае кончина 61-летнего Виктора оказалась печальной. Осталось добавить, что лекция была по булгаковскому роману "Мастер и Маргарита". Булгаков сам писал, что этот роман - о дьяволе. О нем преимущественно и шла речь на лекции. Два обморока и одна смерть обнажили духовное состояние светской аудитории, преимущественно состоявшей из учителей городских школ.

Это Фаусту Мефистофель представляется столь пышно. Самого же себя он, как только Фауст уснул, величает иначе: "Царь крыс, лягушек и мышей, Клопов, и мух, и жаб, и вшей".

Уж о том, что жизнь и жизнь в теле - не одно и то же, в "Мастере и Маргарите" говорится достаточно ярко: "- Ах! Оскорбление является обычной наградой за хорошую работу, - ответил Азазелло, - неужели вы слепы? Но прозрейте же скорей. Тут мастер поднялся, огляделся взором живым и светлым… - А, понимаю, - сказал мастер, озираясь, - вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все. - Ах, помилуйте, - ответил Азазелло, - вас ли я слышу? Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно! - Я понял все, что вы говорили, - вскричал мастер, - не продолжайте! Вы тысячу раз правы" (гл. 30). Есть и личное признание Булгакова о бессмертии: "Мне мерещится иногда, что смерть - это продолжение жизни. Мы только не можем себе представить, как это происходит. Но как-то происходит" (воспоминание С. А. Ермолинского цитируется в: Чудакова М. Жизнеописание М. А. Булгакова. М., 1988, с. 647). Ср.: "Я утверждаю, что из всех видов человеческого скотства, самое глупое, самое подлое и самое вредное верить, что после этой жизни не будет другой" (Данте. Пир 2,8 // Малые произведения. М., 1968, с. 149).

Об этой мании устраивать публично-театральные "суды" над всем "буржуазным наследием" Булгаков писал в очерке "Сорок сороков": "Заборы исчезли под миллионами разноцветных афиш. Зовут на новые заграничные фильмы, возвещают "Суд над проституткой Заборовой, заразившей красноармейца сифилисом", десятки диспутов, лекций, концертов. Судят "Санина", судят "Яму" Куприна, судят "Отца Сергия", играют без дирижера Вагнера, ставят "Землю дыбом" с военными прожекторами и автомобилями"...

"- Проклинаю тебя, бог! Осипшим голосом он кричал о том, что убедился в несправедливости бога и верить ему более не намерен. - Ты глух! - рычал Левий, - если б ты не был глухим, ты услышал бы меня и убил его тут же. Зажмурившись, Левий ждал огня, который упадет на него с неба и поразит его самого. Этого не случилось, и, не разжимая век, Левий продолжал выкрикивать язвительные и обидные речи небу. Он кричал о полном своем разочаровании и о том, что существуют другие боги и религии. Да, другой бог не допустил бы того, никогда не допустил бы, чтобы человек, подобный Иешуа, был сжигаем солнцем на столбе. - Я ошибался! - кричал совсем охрипший Левий, - ты бог зла! Или твои глаза совсем закрыл дым из курильниц храма, а уши твои перестали что-либо слышать, кроме трубных звуков священников? Ты не всемогущий бог. Проклинаю тебя, бог разбойников, их покровитель и душа!" (гл. 16).

Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 197.

Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 195.

Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 192.

Великий канцлер (1932-1936) // Булгаков М. Великий Канцлер. Князь тьмы. М., 2000, с. 187.

"Но сегодня такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!".

Во второй полной рукописной редакции романа (1938 год) Коровьев так говорит о Фриде: "Она мрачная, неврастеничка. Обожает балы, носится с бредовой идеей, что мессир ее увидит, насчет платка ему что-то рассказать… На суде плакала, говорила, что кормить нечем ребенка. Ничего не понимает" (Неизвестный Булгаков. М., 1993, с. 205).

В Библии Бог допрашивает сатану: "И сказал Господь сатане: откуда ты пришел?" (Иов 1,7). В романе сатана допрашивает Мастера: "- Ну вот, это другое дело, - сказал Воланд, прищуриваясь, - теперь поговорим. Кто вы такой? - Я теперь никто, - ответил мастер, и улыбка искривила его рот. - Откуда вы сейчас? - Из дома скорби. Я - душевнобольной, - ответил пришелец".

"- Повторяется история с Фридой? - сказал Воланд, - но, Маргарита, здесь не тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир".

ДАЛЬШЕ >>>