Для меня отношения, возникающие между наукой и Церковью, символизируются тем, что произошло на Пушкинской площади нашей столицы. Как вы помните, в дореволюционные времена эта площадь называлась Страстной, и на ней стоял один из самых почитаемых монастырей России - Страстной монастырь. Затем в нашей стране пришла к власти светская антирелигиозная сила, и она решила заменить религию культурой. Культурой с большой буквы. Вместо монастыря был построен кинотеатр "Россия". Пушкина, правда, повернули спиной к этой "России". Рядом открыли цитадель культуры и науки - крупнейший в Москве магазин научной литературы "Академкнига".

Затем началась эпоха перестройки. "Академкнигу" закрыли на ремонт. Посмотрим, что там есть теперь. Где был кинотеатр, сегодня ночное стрип-шоу и казино. Рядом с Пушкиным встала равновеликая ему пивная бутылка - реклама пива "Балтика". Cредоточием помыслов и архитектурно-смысловым центром всей площади стал ресторан "Макдоналдс". Наконец, когда недавно открылся-таки магазин "Академкнига", я зашел туда. У порога меня встретил знакомый запах горящего навоза, того самого, из которого делаются ароматические дымящиеся палочки в индуистских культах. Теперь это магазин продажи талисманов, оккультной литературы, и академическая литература оттуда по сути исчезла.

Оказывается, когда общество становится антицерковным, оно не может долго удерживаться на позициях просто светской научной мысли и культуры, оно достаточно быстро ниспадает на уровень суеверий, оккультизма и язычества. Сегодня мне кажется, что именно здесь и находится главное основание для того, чтобы между наукой и церковью был заключен некий новый конкордат.

Как известно, тайна девичьей дружбы уясняется ответом на единственный вопрос. Если вы видите двух девушек, тихо беседующих где-то в кулуарчике, подойдите к ним тихонечко и спросите: "Милые, против кого дружите?" Точно так же Церкви и науке сегодня есть против кого дружить: против суеверий, ложной веры, оккультизма, язычества.

В свое время, когда я только поступил в семинарию и ребята знакомились между собой, мы к негодованию всей нашей дружной спальни вдруг выяснили, что один из нас был комсомольцем. Мы дружно возмущаемся: "Как ты посмел?!" Комсомольцами мы, ребята из неверующих семей, были все. А этот парнишка был из семьи священника. И поэтому мы дружно возмутились.

Он говорит нам: "А что здесь такого?" - Я говорю: "Ну, как что? Это же, понимаешь, атеистическая организация. Как ты посмел вступить в комсомол?" - А он говорит: "А с чего ты взял, что она атеистическая?" - Я как бывший член комитета комсомола МГУ ему, естественно, цитирую пункт Устава: "Член комсомола обязан вести борьбу с религиозными предрассудками". - Он мне говорит: "Правильно. Но ведь это же моя первейшая обязанность как христианина".

Так вот, действительно, исконная обязанность Церкви - защита веры в борьбе с суевериями. Именно в качестве союзника в этой борьбе Церковь в буквальном смысле выпестовала научное мировоззрение.

Со школьной скамьи нас приучают к тому, что научное мышление формировалось в борьбе с религиозным мракобесием. Это неправда. Дата рождения науки хорошо известна - XVI-XVII века. И любой человек, изучающий историю, знает, что во всех странах Европы это не века упадка религиозной культуры, нет, это века очень жесткой теократии. Материалистический ренессанс остался позади, Европа вновь вступает в некий пик кумуляции и выплеска религиозной энергии. Это эпоха реформации и контрреформации, эпоха религиозных войн. Мы с вами понимаем: неверующий человек за веру сражаться, не будет. И церковь, как католическая, так и протестантская, в это время в Европе достаточно сильна - политически, идеологически, чтобы задушить любого оппонента, если нечто будет опознано в качестве идеологии, оппонирующей церкви.

Тем не менее, наука выжила. Это означает, что церковь увидела в ней не врага, а нечто другое, до такой степени, что, скажем, закон Бойля о перепаде давления в сообщающихся сосудах был включен в катехизис англиканской церкви. Каждый англиканин обязан был знать этот закон наизусть. Зачем? Да дело в том, что церковь жизненно нуждалась в механицизме ради того, чтобы изгнать из натурфилософии духи анимизма.

Как мы с вами помним, античная физика, скажем, аристотелевская, объясняла любое событие, происходящее в физическом мире, через адресацию к духам, неким желаниям и волениям. Вспомним, как Аристотель объясняет полет стрелы: стрела выталкивается тетивой, пролетает небольшой отрезок, раздвигает воздух, за оперением стрелы возникает пустота, а поскольку природа не терпит пустоты, этот вакуум схлопывается и воздух выталкивает стрелу дальше. Она летит дальше, снова раздвигает воздух, поскольку опять же природа не терпит пустоты, воздух снова схлопывается и толкает стрелу дальше.

Но, заметьте, ключевая фраза: "природа не терпит пустоты". Раз так, значит природа одушевленная, она есть душа, есть некий разум, некие желания, симпатии и антипатии, а раз так, значит опять все полно богов, опять дух пантеизма и анимизма не удален из мироздания.

Повторяю вновь: для систематического христианского мышления необходимо было создать такую модель натурфилософии, в которой можно было объяснять космические и природные процессы без апелляции к духам.

Так вот, некогда наука была выпестована церковью. Затем наступил подростковый период, когда, мы все знаем, подростки ведут себя плохо по отношению к родителям. И конечно, эта непослушная дочь немножко хулиганила и скандалила со своей матерью, которая, честно признаемся, на разных эпизодах развития научной истории тоже часто вела себя некорректно.

Но сегодня у нас снова появился новый интерес друг о друге. Сегодня союз религии и науки - это не союз разума и веры, сердца и рациональности. Это союз двух форм рациональности, потому что православное богословие - это есть модус присутствия рационального начала в иррациональной сфере религии. Мы все прекрасно знаем: да, в человеке есть множество инстинктов, но инстинкты надо воспитывать. Надо воспитывать патриотический инстинкт, инстинкт материнский и семейный, инстинкт сексуальный, надо воспитывать эстетическое чувство. Точно так же необходимо воспитывать, сублимировать, помещать в сферу рационального и религиозный инстинкт.

Мы с вами знаем и любим дивный американский триллер под названием "Один дома". Так вот, история Советского Союза - это триллер "Один дома - 70". Когда религиозное чувство народа оказалось безнадзорным, оно начало порождать совершенно дикие фантомы в виде религиозного восприятия марксизма, религиозного восприятия мавзолея, наконец, в виде религиозного энтузиазма, с которым воспринималась идеология потребительства в последнюю горбачевскую. эпоху. Традиция религиозной и академической мысли за эти 70 лет в массовом сознании была разрушена.

Что мы сегодня видим? Люди, воспитанные в советскую эпоху в убеждении, что религия и разум несовместимы, это убеждение сохранили. Только в прошлые годы они из этого убеждения делали такой вывод: раз вера и разум несовместимы, я выбираю разум - и долой религию. Сегодня происходит обратное. Они говорят: вера и разум действительно несовместимы, но мода велит выбирать религию - и поэтому долой разум.

К сожалению, из нашего лексикона ушло одно словечко, которое в пору моей студенческой юности пугало меня более всего. Представьте себе: я студент 2 курса, делаю доклад на семинаре. Понятное дело, я в своем восприятии уже корифей всех наук, я готовился к этому семинару, полторы статья прочитал, то есть, я знаю все и даже немножко больше. И вот я делаю доклад - легкость мыслей необыкновеннейшая, подвожу смелые аналогии, делаю заключения, выводы. Если бы мне дали еще две минуты, я бы открыл всеобщую теорию всего. И тут этот лысый доцент смотрит на меня поверх очков и скучным голосом говорит: "Обоснуйте, коллега". И вся поэзия улетает.

К сожалению, эти слова "обоснуйте, коллега" сегодня уходят даже из нашей академической жизни. Неси любой бред, украшай ушные раковины своего собеседника любыми макаронными изделиями, только скажи при этом: ну, это моя точка зрения, - или: а у нас демократия, - или: а мне так кажется. Или на худой конец: а мне вчера голос был.

Помните замечательный еврейский анекдот. Два мальчика спорят между собою, у кого из них ребе на приходе более благочестив. И один другому говорит: а ты знаешь, у нас ребе такой святой человек, он каждую субботу беседует лично с Господом Богом. Второй говорит: слушай, ты брешешь, откуда ты это знаешь? - Ну, мне сам ребе сказал. - Брешет твой ребе. - Ну, ты сам подумай, как может брехать человек, который каждую субботу беседует лично с Господом Богом?

Так вот, этих логических кругов сегодня более, чем достаточно. Вся наша культура на эти колеса поставлена. Недавно в Нижнем Тагиле у меня была встреча с учителями. После моей лекции встает один преподаватель и говорит: "Все, что вы тут говорили о буддизме, это неправда, в буддизме все иначе". - У меня не было желания с ним спорить, поэтому я нанес ему удар ниже пояса. Я сказал: "Дорогой коллега, когда я говорю о буддизме, я это делаю не в качестве православного богослова. Помимо всего прочего, я старший научный сотрудник кафедры истории МДА. Поэтому, когда я говорю о буддизме, я опираюсь на научную востоковедческую литературу, работы Щербацкого, Розенберга, Альденбурга, Кожевникова. Простите, а вы ваши суждения о буддизме на чем строите?" - Его ответ был гениален, он сказал: "А для меня мир буддизма открылся через книги Еремея Парнова". - "Простите, - я ему говорю, - дорогой коллега, но если вы черпаете ваши представления из фантастической литературы, то какой у нас с вами может быть диалог? Мы просто не можем беседовать в одной плоскости".

Итак, в течение не одного столетия богословский труд нередко презирался даже в церковной среде. Здесь, надо заметить, есть некоторая вина и наша, церковная. В церковном фольклоре и доныне слово "богослов" расшифровывается как "бог ослов". - "Богословие? Ой, слушайте, это схоластика, это рационализм, там ересью пахнет"...

По этому поводу профессор Московской Духовной Академии Голубинский в прошлом веке писал много горьких слов. И это странное негативное отношение к богословию привело, в том числе, к тому, что в России так и не появились кафедры университетского богословия. Россия была единственной страной в Европе, где богословие не было представлено в университетах на уровне факультетов. Поэтому там появились кафедры научного атеизма. А сегодня они заменяются кафедрами валеологии и иных всевозможных оккультирующих суррогатов.

Поэтому я убежден: сегодня нам надо все-таки возвращать разуму его права в сфере религии. Это должно быть произведено и в самом церковном сознании, и в светском сознании, светские люди не должны гнушаться процедурами проверок, сопоставлений, размышлений. Увы, сегодня как только попробуешь обратиться к людям с предложением провести рациональный диспут на религиозную тему, как они отвечают: "Что вы, что вы!.. Нельзя сравнивать, это нетерпимость, здесь в духовные сферы надо воспарять"... То есть, "голосуй сердцем"? Нет, здесь думать надо.

Конфликты между религией и наукой возникали в прошлом, возникаюти сегодня, я не считаю наши отношения бесконфликтными. Но эти конфликты возникают, как и в обычных человеческих отношениях, когда нарушаются границы. Когда границы ясны, конфликтов нет. Когда граница проблематична, как была наша граница с Китаем по Амуру, есть повод для конфликта. Где возникает контекстуальная беспризорность, где нарушаются границы методов, там появляется почва для конфликтов.

К сожалению, сегодня я вижу, что конфликты зреют именно со стороны науки. Многие ученые, став неофитами, забывают элементарные правила научного поведения. Ученый - это человек, который прежде всего знает границы своего метода исследования, знает меру своей компетенции, знает, где он имеет право работать этим методом, а где этот метод будет давать ошибки и порождать, как минимум, антиномии, которые описывал Кант, показывая, что происходит с рассудком, когда он вторгается в те сферы, которые его ведению не подлежат.

Сегодня сплошь и рядом видишь: ученый, прежде всего физик, зачастую биолог, обратившись к религиозной сфере, считает, что он с помощью своих методов может открыть нечто религиозное. - "О, вы знаете, вчера мне в лаборатории удалось зафиксировать веяние Святого Духа... А я вывел математическую формулу Троицы... А я сейчас переведу догматику на язык кибернетики"... - Церковная реакция на эти вещи может быть только отрицательная.

Дорогие мои, давайте уважать друг друга. И богослов не должен соваться в область науки и требовать: "Знаете, вы должны вашу генетику переписать на языке Халкидонского догмата".

Любое великое органическое подлинное явление не подлежит переводу на другой язык; я говорю не о языках человеческих, а о языках культуры. Нельзя язык музыки адекватно переложить на язык живописи, язык философии нельзя адекватно переложить на язык поэзии, и наоборот. Так же и здесь. У языка богословия своя сфера, свой способ мысли, у научного языка - своя сфера и свой способ мысли. Если мы пробуем их смешать, получается воляпюк, и это совсем невкусно, совсем некрасиво.

И поэтому я кончаю свое выступление просьбой: передайте вашим коллегам, если вы вдруг случайно заметите кого-то в такого рода грехах, когда они считают, что вот-вот докажут правоту Православия методами математики, физики, биологии, генетики или еще чего-нибудь, если сможете, чуть-чуть притормозите их энтузиазм.

Напоминаю вам дивный совет из древнего патерика: если ты видишь начинающего монаха, который живьем старается попасть на небо, подойди к нему и дерни его за ноги.

© диакон Андрей Кураев, профессор Свято-Тихоновского богословского института
© Всемирный Русский Народный Собор
"Вера и знание: наука и техника на рубеже столетий", 18-20 марта 1998 года