Теплая кровь заливает глаза. Колючая проволока обвивает голову и впивается в лоб, в виски, в затылок. Алые ручейки, смешиваясь с потом и слезами, бегут по разбитым бровям и векам, по вспухшим от постоянных ударов щекам, унося с собой остатки жизни.

Кап, кап — капает кровь на серый холодной пол, от которого разит хлоркой. Даже перебитым носом я чувствую этот мерзкий запах. Но скоро он исчезнет. Исчезнет запах, а вместе с ним и… весь мир. Мир, который я любил больше жизни. Мир такой разный: добрый и жестокий, прекрасный и страшный, любящий и ненавидящий меня. Как бы мне хотелось взглянуть на него еще раз. В последний раз, перед тем как провалиться во тьму. Пробежаться по зеленой поляне, упиваясь запахом цветов, услышать журчание реки, радостный детский смех или ощутить тепло материнских рук.

Боль постепенно уходит. Она всегда уходит перед смертью. Становится холодно. Ног и рук я почти не чувствую; их пробили в нескольких местах, чтобы надолго пригвоздить меня к стене. Но умирать совсем не страшно. По ту сторону всегда спокойно. Темно, тихо и спокойно.

Мои палачи по-прежнему рядом. Подобно стервятникам ждут моего конца. Что-то выкрикивают и смеются дьявольским смехом. Глумятся на собственной могиле. Но я их прощаю, ибо не ведают что творят. Заблудшие овцы заблудшего стада.

Все-таки отец был прав. Он это предвидел, поэтому и не хотел отпускать меня вновь.

— Мир не изменился, — с грустью сказал он. — Ты ничего не исправишь. Только отсрочишь приход Нового дня.

— Я попытаюсь, — тогда твердо ответил я. — Дам им последний шанс.

Как же я надеялся, что он ошибется. Но отец, как обычно, оказался прав. Он всегда прав, иначе и быть не может. Ничего не изменилось. Только вместо деревянного креста — стена, покрытая пластиком, вместо тернового венка – кусок колючей проволоки, отрезанный от ограждения психбольницы. А люди по-прежнему поклоняются тьме.

И как больно оттого, что с последним вздохом, с последним ударом сердца я чувствую всю их злобу, жестокость и ненависть.



© Степан Кайманов