В этой рубрике мы обращаемся к истории - близкой или дальней, - пытаясь разобраться, как же оно было на самом деле и что значат для нас уроки прошлого. Обычно собеседниками нашими становятся специалисты - историки, культурологи. Но на сей раз мы обращаемся к писателю, чье творчество большей частью обращено к эпохе средневековья. Елена ХАЕЦКАЯ в своих книгах добивается большего, нежели увлечь сюжетом или нагрузить читателя историческими сведениями. Глубоко изучив ту эпоху, о которой пишет, она стремится вжиться в нее, увидеть ее так, как видели сотни лет назад. При этом она не "заигрывается", оставаясь современным человеком - но человеком верующим. И именно вера, общая с ее героями, позволяет ей говорить о них правдиво.

- Вами написан "Лангедокский цикл" - три романа о XIII веке, о временах катарской ереси. Чувствуется, что Вы за всех своих героев сильно переживаете: за крестоносцев, за еретиков, за инквизиторов - за всех. Как и почему возник интерес именно к этому сюжету?

- Начну с того, что за еретиков я особо не переживаю. Изначально не хотелось описывать их заведомо отвратительными - это да. Враг может обладать обаянием. У него обязательно имеется своя "правда" и своя "харизма". Еретики и должны выглядеть привлекательными - соблазнительными. Другое дело, что эту привлекательность я описывала одними и теми же словами, нарочно повторяя одни и те же выражения - чтобы читателя в конце концов затошнило. Эти персонажи сознательно поданы очень ограниченно - и лексически, и синтаксически - в полном соответствии с природой исповедуемой ими ереси. Гностические изыски альбигойцев - кстати, весьма модные в наше время, - скучны прежде всего потому, что они конечны. Православие же не имеет границ, чем дольше в нем находишься - тем интереснее, тем больше неизведанного (я говорю сейчас даже не о духовном опыте, а чисто об интеллектуальном). Гностицизм - это некий ограниченный набор для неталантливых детей. Вроде детского наборчика "Маленький доктор". Можно купить рублей за шестьдесят и познать. Можно - рублей за сто, там будет на один стетоскоп больше - и познать. На этом - финиш. Интеллектуальную "элиту" это очень привлекает, потому что в наборчики из "логоса", "космоса" и "мирового древа" можно играть практически всю жизнь. Просто передвигай плоские фигурки и ощущай, как ворочаешь судьбами Вселенной.

Рисовать инквизиторов одной только розовой краской тоже бессмысленно - да я к этому и не стремилась. Напротив, в "Каталане" мне хотелось показать, что человек, взявшийся искоренять зло силовыми методами, оказывается запачканным. В принципе, инквизитор подвергается очень серьезному риску. И рискует прежде всего спасением своей души. Можно впасть в гордыню, можно забыть о добре, видя кругом один только грех, - и так далее. Но эти люди предпочитали рисковать. Моему персонажу Каталану-инквизитору повезло - он принял мученическую смерть. Я рассматриваю это именно как везение.

Как возник интерес к этой теме? В 1994 году под Екатеринбургом прошла большая ролевая игра "Осада Монсегюра". Она многое перевернула в ролевом движении, в моду вошли "мистериальные игры". И год спустя, когда я начала общаться с ролевиками, все только и говорили, что о Монсегюре. Я была модным писателем для этих ребят и вот однажды дала им обещание написать роман про Лангедок. Специально для них, бредящих "Осадой Монсегюра".

Альбигойская тема казалась мне изящной и глубокой. Я хотела погрузиться в мир средневековой интеллектуальной элиты.

Добросовестно прочитав несколько книг - замечу, все они полны похвал в адрес "прогрессивного и гуманного катарского вероучения", - я столкнулась с неизбежным: пришлось полностью пересмотреть свое отношение к теме.

Литературная традиция издавна благосклонна к альбигойской ереси. Российского интеллигента, как мне представляется, альбигойцы привлекают прежде всего эстетически, как своего рода диссиденты средневековья. Умным, свободолюбивым людям навязывали официоз, "это скучное христианство", где все написано в общедоступной книге, а они в ответ создали тайную доктрину. На определенном этапе соблазн атмосферы "тайненького знаньица" бывает исключительно силен для образованного человека.

Один из самых распространенных мифов состоит в том, что катарская ересь - это "улучшенное христианство". Причем на самый поверхностный взгляд все именно так и обстоит: суровые постники, "совершенные" (высшая степень духовного посвящения у катаров) странствуют по миру и терпят всевозможные лишения, благословляя добродетельных, уча правде и обличая пороки. Религиозные собрания катаров в лесах и лугах, их строгие братские трапезы сравнивают с тайными собраниями первых христиан.

Однако при ближайшем рассмотрении картина разительно меняется. Как известно, дьявол - ничуть не менее усердный постник, чем самый истовый из отцов пустынников, так что смотреть следует не столько на образ жизни (говорят, настоящие воры в законе - тоже аскеты), сколько на содержание их учения. А учение катаров - не больше христианство, чем учение иеговистов. И в этом смысле невежественный и вечно пьяненький кюре - прав и даже симпатичен, а суровый аскет "совершенный" катар - отвратителен.

Альбигойцы не почитали крест, считая его обычным орудием пытки. Они учили, что Иисус Христос не обладал телесностью, что Его плоть была нематериальной, что Он ел, пил, проливал пот, слезы, кровь "для виду", притворно. Следовательно, и Воскресения как такового не было, поэтому о вере в Искупительную Жертву говорить не приходится. Догмат о Воплощении они отвергали как "противный здравому смыслу и закону природы". Могло ли Божество принять на Себя "гнусное тело", не позорно ли Богу быть заключенным во чреве жены? Вполне человеческая логика. И что-то есть в ней исключительно подлое. Потому что по учению катаров Господь выходит лжецом, как были лжецами они сами. Спрашивается, могу ли я им сочувствовать?

- Многие авторы пишут на исторические темы, используя реалии минувших эпох как антураж, а говорят о проблемах современных. Такое ощущение, что Вы реконструируете именно мир средневековья и людей средневековья, как вы считаете, зачем это нужно современному читателю?

- Средневековье - это некий условный, почти абстрактный фон, на котором можно вышить практически любую картину. Вот посмотрите - современный человек живет в неких реалиях, он разговаривает по мобильнику, вынимает информацию из Интернета, расплачивается кредиткой... Но рано или поздно перед ним встанет то, что было истинно - всегда, что оставалось неизменным - всегда. Необходимость иметь детей, проблема взаимоотношения со смертью, с болезнью, потеря близкого человека, обретение истинной любви, тоска души по Богу... То, что является базой человеческой жизни. То, что не менялось со времен Адама и Евы.

И тогда уже неважно, позвонит ли этот человек по мобильнику или отправит гонца на взмыленном коне. Антураж неважен. Фантастика - это "все то же самое, только в звездолете".

Абстрактный, экзотический фон средневековья делает фигуры персонажей более выразительными, более выпуклыми. Кроме того, именно в средние века этим базовым понятиям уделялось наибольшее внимание. Общество средневековой Европы было насквозь религиозным, так что человек, озабоченный проблемой собственной души, не выглядит в этих реалиях полным идиотом.

- Об эпохе средневековья, как, в общем, и о любой другой в массовом сознании преобладают расхожие стереотипы. Как вам кажется, в чем ошибочность этих представлений?

- Считается, что средневековье - это темный и мрачный провал в истории человечества: сперва были симпатичные греки-римляне, а потом сразу - кромешная ночь на десять веков. И лишь в XV веке человечество проснулось от мертвой спячки и наконец-то началась эпоха Возрождения. Вспомнили про прямую перспективу в живописи и про реализм в искусстве, а мерой всех вещей провозгласили человека.

Забывают, что костры инквизиции во всю мощь запылали именно в эпоху Возрождения. В XIII веке инквизитора могли утопить в колодце или зарезать, как Каталана, а вот знаменитые охоты на ведьм происходили как раз в разгар гуманистической эпохи - в XVI веке.

Считается, что в средние века женщин очень угнетали, лишали их прав и унижали. За человека не держали. Забывают, сколько было в средние века правящих королев (Мелизанда Иерусалимская, Бланка Кастильская), какую роль играл культ Прекрасной Дамы. Были и поэтессы, и святые...

Лично меня угнетает необходимость носить брюки, ходить на работу в офис и находиться в обществе курящих. Да, у меня есть избирательные права. И - о ужас! - мне от этого ни жарко ни холодно. Сейчас при женщинах уже даже не спрашивают: "Можно я закурю?". Политкорректность не позволяет. И уступать место в метро - тоже. В Америке за это могут в суд подать. У нас равенство. А мне хочется быть женщиной...

Еще одно заблуждение - насчет искусства. Что средневековое искусство - плоскостное, условное, "мастера забыли многие достижения античности". На самом деле оно поразительно красиво. Конечно, его надо уметь читать, но, с другой стороны, почему бы и не научиться? Если в нем разбирались неграмотные бретонские крестьяне или владимирские мужики, которые ходили в эту церковь, то почему мы-то не можем? И если средневековье было такое дикое, почему оно дало Андрея Рублева, например? Ему-то обратную перспективу "простили"?

И сейчас, когда мы пытаемся найти нечто вечное, незыблемое, за что можно ухватиться в нашем мире, где модель компьютера устаревает быстрее, чем успеваешь выплачивать кредит, мы как-то неожиданно сталкиваемся со средневековыми ценностями. С теми, из средневековых житий, патериков, даже романов, за что можно ухватиться - и существовать. Стержень бытия, мне кажется, легче всего извлекается именно из средневековья, его культуры и официальной (религиозной) идеологии.

- Нам в "Фоме" нередко приходилось слышать, что у христиан поздней античности, средневековья и современности общее - только название. Дескать, внутреннее восприятие религии у них настолько различается, что в принципе нельзя говорить о какой-то единой вере. Как Вы относитесь к такому утверждению, и в чем по-вашему выражается общность людей разных эпох при всех их различиях?

- В 1995 году я писала своей единственный сугубо исторический роман "Ульфила". Это - о крещении готов.

Вышло так: я работала на очень нудной работе (вводила данные в базу данных, циферки печатала) и, чтобы отвлечься, решила заняться чем-нибудь бесполезным. Почему-то выбор пал на изучение готского языка. Он мертвый и трудный - ничего бесполезнее придумать невозможно.

Готский язык сохранился благодаря епископу Ульфиле, который перевел на этот язык Новый Завет. А имя "Ульфила" - точнее, прозвище - означает "Волчонок". Что же это за епископ такой, которого звали Волчонок?

И я стала читать книжки - про готов и епископа Ульфилу, потом стала писать роман... Писала, писала и дошла до момента, где Ульфила должен был окрестить большое готское племя. И в этот самый момент мой персонаж, с которым я, так сказать, мысленно общалась, сказал: "А знаешь что, дорогая? Ведь ты сейчас ничего путного не напишешь! Потому что ты ничего не знаешь". Внешне-то я, конечно, знала, как это выглядело: все в белых рубашках, со свечками, входят в воду, "Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа"... Но внутренне я действительно не знала ничего. Я - вне Традиции. И вот практически мой персонаж, епископ Ульфила, ставит меня перед ультиматумом: "Если ты сейчас сама не крестишься, ты ничего не напишешь. Так что иди-ка ты, мать, выбирай конфессию и крестись быстро". И я сделала это.

Помню, когда священник первый раз читал Символ Веры, у меня было такое ощущение, как будто плуг царапнул сухую-сухую землю, что-то совершенно невозделанное. И это "невозделанное" - я. И когда он сказал: "...единосущна Отцу...", я невольно вспомнила об Ульфиле. В такой момент - и подумала о нем. Потому что Ульфила как раз был бедный арианин. Его так учили, так он заблуждался. И вот это "единосущно" нас с ним разделило. Потому что здесь и сейчас, не интеллектуально, не в романе, не на бумаге, не в воображении, а по жизни - я с ним поспорила. Вот сейчас я сказала: "единосущна Отцу", а он мне из четвертого века грозит сухоньким кулачком: "Не единосущна, не единосущна!". Вера длится, не прерываясь, она такая же. И я, и Вы, и мы все - в одной Традиции с Андреем Рублевым, с мучениками первых веков, с новомучениками. Даже с Монфором в какой-то степени.

- Вы стали верующим человеком уже после начала литературной деятельности или до?

- Верующим человеком я была всегда - кстати, вот доказательство, что дети знают Бога без всяких подсказок и объяснений. Наша семья была совершенно безбожная. Люди - очень хорошие, и мама, и папа, но Бога не знали. Религия в разговорах вообще никак не звучала. Я занималась в кружке, изучала историю искусства в Эрмитаже. В Эрмитаже было много Бога: на картинах, на иконах, на средневековых реликвариях и гобеленах. Нам объясняли сюжеты: это Нагорная проповедь, это умножение хлебов и рыб.

А потом в семье случилось очень большое несчастье - в результате несчастного случая погиб папа. Мне было тринадцать лет. Я решила поговорить с Богом начистоту. Я хорошо знала, как надо с Ним разговаривать: во-первых в грозу, во-вторых, стоя на какой-нибудь вершине. Как Моисей. Поэтому, дождавшись хорошей грозы, я залезла на небольшой холмик возле лягушачьей лужи и стала говорить: "Как Ты мог допустить? Забрал у меня папу! Вообще я тебя ненавижу, можешь сейчас меня тут поразить молнией..." Высказалась и стала ждать - что Он ответит? И Он ответил. Наверное, минут через пять я чувствую какую-то совершенно невероятную жалость. И это не было моим личным чувством к себе. Потому что я к себе никакой жалости не испытывала, я просто была в бешенстве от происходящего. Скорее, я мыслилась себе мини-Прометеем. Бог смутил меня, я стала задумываться над своим поведением, даже перестала злиться на случившееся.

Мама побаивалась моей истовой религиозности. Как-то раз мы попали на экскурсию в Киево-Печерскую лавру. "Вот посмотрите, как ужасно проводили жизнь эти старцы, замурованные в пещерах, какая напрасно прожитая жизнь...". И когда я заявила, что, кажется, понимаю, что они там делали, мама перепугалась. Естественно, я не могла "понимать" - просто появилось очевидное чувство целесообразности такой жизни.

Вера присутствовала всегда. Однако, как у многих интеллигентов, присутствовала исключительно в душе. И только спустя много лет я сделала над собой невероятное усилие, крестилась и стала ходить в церковь. Сначала читала книжки о. Александра Меня. Потом открытием стал диакон Андрей Кураев. Он очень многим моим интеллигентным друзьям показал живое Православие...

- А как Ваша вера сказывается на литературном творчестве?

У писателя-христианина христианство - не "сюжетообразующая мысль", а воздух, которым он дышит. Для него абсолютно естественно, если в тексте не будет равенства Добра и Зла или добрых магов, а отрицательные герои не будут интереснее положительных. "Мир" его книжки построен в полном соответствии с тем, во что он на самом деле верит.

Есть разница между христианскими писателями и писателями-христианами. Первые описывают духовный опыт, занимаются катехизаторством. Вторые просто сочиняют книжки, являясь на самом деле христианами. Быть христианином и писать сказки - это вполне в духе традиции. Я ни разу не наступала на горло собственной песне. Вроде: "Эх, хорошо бы сюда ввести добрую целительницу, живущую в гармонии с природой, да вот попы запрещают!"

А вообще для меня образец - это "Сказка о царе Салтане". При разных волшебствах - какие там взаимоотношения между людьми! Гвидон пожалел очи старой бабушки своей; старая царица безоговорочно простила Салтана. Они это даже не обсуждают, для них такое поведение естественно. Вся история разворачивается под колокольный звон церквей с дивного острова. Персонажи не говорят о христианстве - они просто являются истинными христианами, причем в обрамлении стопроцентно волшебной сказки.



© Елена Хаецкая
© Беседовала Ирэна Кузнецова
© ФОМА 1(24) 2005 г.