Ее книги абсолютно не похожи друг на друга. «Меч и Радуга» с ее светлыми и трогательными героями. Жесткий, сумрачный «Мракобес». Разухабистые «Вавилонские хроники», они же «Вавилон-2003». Строгий и аскетичный «Лангедокский цикл»… Один из лучших стилистов в отечественной фэнтези, Елена Хаецкая удостоена десятка литературных премий, от «Большого Зиланта» до «Бронзовой улитки». Однако даже самые преданные ее поклонники не могут решить, какое же из произведений можно назвать вершиной творчества Хаецкой. Одним по душе больше ранние повести времен «Меча и Радуги», другим ближе сакральная фантастика «Дамы Тулузы», третьи предпочитают невеселую иронию цикла «Синие стрекозы Вавилона»… Наш петербургский корреспондент Василий Владимирский встретился с писательницей в День Взятия Бастилии, и попытался выяснить, что думает о своем творчестве сама Елена Владимировна Хаецкая.

- С чем связан ваш интерес к фантастической - или, скорее, "нереалистической" - прозе?

- Ответов несколько. Самый простой - не люблю обычного соцреализма, а Пушкин, Чехов и Эрих-Мария Ремарк уже умерли. В детстве открытием был Маркес. Впоследствии я поняла, что реализм (для меня) умер не только в литературе, но и в жизни. Если я не буду смотреть на свою жизнь как на увлекательную комедию абсурда, то начну, наверное, злобиться и плакать. Одно время я даже развлекалась, меняя стили бытия: приблизительно полгода шло "Криминальное чтиво", оно сменялось скетчами английского комика "мистера Бина", затем начинались странные картинки в духе первой части "Звездных войн"... Где реализм-то? Если понимать под реализмом подробное описание того, как все плохо, какие люди сволочи, - словом, переселяться из моего любимого мистического Петербурга в "город разбитых фонарей" - то увольте, это без меня.

Мне интересно про душу. Какая она в человеке спрятана, как развивается, как движется от тьмы к свету. Писать об этом лично мне удобнее в ключах иносказательных, пользуясь старым добрым приемом "остраннения", то есть - когда вокруг персонажа все странное, непривычное, и он вдруг начинает видеть себя абсолютно по-новому. Эдакое открытие внутри собственной вселенной. Вот главная причина моей причастности к жанру фантастики (мистической, исторической, "сакральной"...)

- Как вы начали писать и публиковаться?

- Писать я начала, как только меня научили рисовать буквы, т.е. приблизительно в пятилетнем возрасте. Уже тогда я инстинктивно знала главное правило журналистики: кто первый дал информацию, тот и прав. Моя мама работала по вечерам, сидел со мной папа, с папой иногда возникали недоразумения, поскольку я была капризная. Я понимала, что папа все расскажет маме, и, чтобы компенсировать это, оставляла собственные отчеты о случившемся. Некоторые из них сохранились. В принципе, это вполне фантастические рассказики.

Впоследствии я постоянно что-то сочиняла. Году в 1989-м или чуть раньше эти обрывочные сочинения начали складываться в единую, несколько бессвязную, но очень искреннюю повесть, которая впоследствии и стала моим самым популярным романом - "Мечом и Радугой". Сигнальный экземпляр этой книги, самой первой из напечатанных, мне принесли 9 июля 1993 года.

- В девяностых вы достаточно много работали переводчиком и редактором фэнтези и научной фантастики. Какие книги из тех, с которыми пришлось иметь дело, особенно запомнились?

- Помню умопомрачительный восторг после первой книжки о Конане, которую я прочитала, - в 1988-м году, кажется. Это был один из романов Джордана. Я ходила в полном бреду, мне чудились башни Султанапура, вообще все было упоительно. Эту книгу я переводила с восторгом. Я буквально завидовала сама себе: вставала утром, выпивала чашку кофе и бежала к письменному столу - работать. Я была страшно счастлива в те дни.

Худшей книгой из всех, что я редактировала, был, несомненно, цикл об Отшельничьем острове писателя Модезитта-младшего. Я сделала пять или шесть романов. Это было настолько тупо, плоско и идиотично, что не только вызывало у меня истерический хохот на каждом абзаце, но и подвигало на написание аналитических статей, якобы исследующих "творчество" сего автора. Кроме того, Модезитт вызвал к жизни несколько моих собственных произведений, написанных как бы в знак протеста. Иначе можно было взвыть и повеситься от этой работы. Я до сих пор не понимаю, для чего было издательству пользоваться моими услугами подобным образом. Все-таки я могу немного больше, чем ковыряться в таком дебильном тексте.

- В предисловии к вышедшему в прошлом году сборнику "Конан бессмертный" Роберта Говарда вы буквально признаетесь в любви к мускулистому киммерийцу. В чем причина столь нежного отношения к этому персонажу?

- Отчасти я уже ответила на этот вопрос. Конан был моей первой любовью в жанре фэнтези. Кроме того, некоторые (не скажу - все) книжки о Конане и особенно, конечно, произведения самого Говарда, относятся к той разновидности литературы, которую я сама для себя называю "честной". Это книги, которые не претендуют на какой-то "анализ", не требуют от читателя, чтобы он вывихивал себе мозги; это такие книги-работяги, книги-ковбои, книги-приятели (и даже собутыльники). "Садись, потолкуем, брат", - говорят они читателю. Подобное отношение нравится мне куда больше, чем выверты "концептуальной" прозы или "откровения" чернушников.

- С чем связан интерес к таким разным эпохам и странам - древний Вавилон, готское царство, Византия, Лангедок эпохи альбигойских войн? Что их объединяет, на ваш взгляд?

- Ничего их не объединяет, скажу сразу, - кроме меня, конечно. "Конан" и фэнтези приучили меня любить красивую картинку, внутри которой действуют красивые люди. Для меня любая картинка, любой антураж, в котором помещаются герои, выполняют чисто рабочую функцию. Пейзаж подчеркивает человека, выделяет его, обрамляет. Мне интересны прежде всего социальные процессы и то, как они сказываются на человеческой личности. Насколько душа может оказаться крепче системы, насколько Личность сильнее, чем Все. Древние и экзотические эпохи предоставляют картинку и позволяют моделировать ситуации; кроме того, я пользуюсь ими для создания эффекта "остраннения". Мой интерес к истории как таковой сильно преувеличивается; для меня история - только рамка, которая помогает выразить ту или иную идею.

- К каким темам и эпохам вы планируете обратиться в ближайшем будущем? Чего ждать читателям?

- Сейчас я пишу (и еще долго буду писать) роман о космических пиратах. Это история женщины, которая очень любила свой космический корабль. Действие происходит в далекой-далекой галактике. Роман большой, он затрагивает жизнь не только героини-пиратки, но и других членов ее семьи, и все они по-своему экстремальные люди. Одна из тем, которые там рассматриваются, - тема христианства (каким оно может быть в далекой-далекой галактике).

Еще читатели могут ждать небольшую повесть "Путешествия Модезиппа в... (разные фантастические страны, еще не придумала, какие)... и Японию". Вероятно, будет что-то вроде "Гулливера".

Какие еще идеи меня посетят - того не знаю и сама.

- Каким вы видите свое место в современной отечественной фантастике?

- Ну, это прямой призыв к нескромности... Лично я считаю себя своего рода маргиналом. Я не пишу продолжений и обычно создаю нечто "неформатное", что с трудом упихивается в ту или иную серию. Практически, моя позиция - своего рода литературное юродство, но, с другой стороны, теперь это юродство официально признанное и даже кем-то любимое. Я ощущаю эту любовь людей ко мне через мои книги почти постоянно, фактически, я живу в этой любви.

- Вы пишете не только прозу, но и довольно много публицистики. С чем это связано?

- Время от времени появляется, что сказать. Наша литературная критика, как мне представляется, довольно беззуба. В основном, сводится она к тому, что такой-то автор написал нечто недурное, хотя можно и лучше. А где "Взгляд на русскую литературу..." в духе Белинского? Почему вообще так трудно извлечь хоть какой-то смысл из очередного многословного "исследования"?

Я не берусь затыкать собой дыры на этом фронте, просто состояние критики меня решительно не устраивает.

А статьи я пишу, когда мысль придет в голову. Например, во время редактирования текстов Модезитта (это, конечно, случай крайний, но для меня показательный).

Ну и кроме всего прочего я с удовольствием сотрудничаю с журналом "Питерbook" - "Книжный Петербург", пишу рецензии. Это же какое наслаждение - высказаться о новой книге! Кстати, журнал понравился мне еще до сотрудничества. Рецензии и интервью, помещенные там, дают некоторое, более-менее цельное представление о современном литературном процессе. Хотя аналитические статьи, напечатанные там же (например, статьи Мазина о детективе, Валентинова о фантастике) мне в основном не нравятся. Исключение - прелестные и, кстати, лаконичные исследования Дм.Равинского о дамском романе - это изумительно.

- Насколько я знаю, вы не только участвовали в ролевых играх на местности, но и несколько раз выступали в качестве "мастера". С чего это началось?

- С того, что любители "Меча и Радуги" вытащили меня на ролевую игру по этому роману. Оказаться среди собственных персонажей, которые живут, как им вздумается, иногда вопреки воле автора, было сильным ощущением.

Впоследствии меня еще несколько раз именно вытаскивали на игры, в частности - на "Завоевание рая" (Второй крестовый поход) под Екатеринбургом и на "Балканский сонник" (произведения Павича) под Тихвином. В создании одной игры я участвовала - "Вишневый сад" (по произведениям Чехова) под Москвой. Это была очень маленькая игра, но получилась здорово.

Ролевая игра - это творчество и все виды общения: человека с человеком, персонажа с персонажем, человека с собой, человека с природой. В определенной степени это тот же прием "остраннения", который позволяет лучше понять себя, других, литературное произведение. Именно это я получаю от удачных игр. От неудачных (были, конечно, и такие) - возможность попить водку на природе, что тоже, в принципе, ценно.

- Ну, с играми на местности все более-менее понятно. А к настольным и компьютерным играм как вы относитесь?

- Я не играю в компьютерные игры и с трудом переношу разговоры о них. И в настольные не играю, хотя книжки с картинками - руководства Дэ Эма - люблю рассматривать. С другой стороны, что такое сочинение фантастического текста, как не игра с самим собой и выдуманными существами!

- Ваш круг чтения сильно менялся со временем?

- Да. В юности это была исключительно классика или почтенные древности, вроде "Нибелунгов". Лет с двадцати пяти - сплошняком фэнтези (научную фантастику я как не любила, так и не люблю, а от слова "синхрофазотрон" падаю в обморок до сих пор). В последнее время все больше читаю книжки "нон-фикшн" и святых отцов, а из художественных - очень немногие новинки. С годами я стала читать медленнее, времени на чтение все меньше, количество непрочитанных книг убывает, хорошего издается немного, а того из хорошего, что мне на душу бы ложилось, - еще меньше.

- Каковы ваши самые яркие киновпечатления?

- Я очень люблю кино. В детстве обожала фильмы с Гойко Митичем про индейцев, бредила фильмом "Зорро". Вообще мои вкусы в данном вопросе близки к вкусам Анны Леопольдовны, племянницы русской царицы Анны Иоанновны, которая в книгах особливо любила те места, где "пленная принцесса говорит с благородною гордостию". Мне нравится все романтическое и чтобы картинка непременно красивая: "Конан-варвар", "Рыжая Соня", "Виллоу". Полюбила "Бэтмена" и "Люди Икс-1". Нравятся вестерны, почти все. Очень люблю корейское кино - за те же качества: эстетизм, трогательность и романтически возвышенные чувства. Из последнего - корейский фильм "Воин".

Одно время увлекалась, конечно, "Криминальным чтивом", но не это осталось в душе навечно.

- А музыку какую предпочитаете?

- Музыка играет в моей жизни подчиненную роль. Когда я пишу очередную книгу, очень важно найти ее "звук", тональность. Что-то звучит как джаз, что-то - как фолк, скажем, индейский или ирландский. Например, "Меч и Радуга" писались под ирландский фолк, а "Завоеватели" - под индейский. Естественно, это практически не прочитывается в тексте, просто мне так удобнее входить в настроение книги.

Теперешняя книжка про космических пиратов сочиняется под парижский вальсик на аккордеоне.

- Что бы вы еще хотели сказать нашим читателям?

- Быть хорошим читателем, правильным потребителем литературы - это большое искусство. Человек должен уметь прочитывать кодировки текста, практически - расшифровывать книгу. Писателей часто призывают "подумать о читателе" - имеется в виду: сделать книгу как можно более примитивной и побольше кровищщи. На самом деле это призыв подумать об оптовике, об этом чудище стозевном, озорном и лаяй. Я этого делать категорически не буду и другим не советую. Я верю в читателя и верю, что люди, которые умеют читать по-настоящему, не переведутся еще очень долго. Может быть, вообще никогда.