Серия «ЖЗЛ», М.: Молодая гвардия, 2002.


Серия "Жизнь замечательных людей" - старая и почтенная. Много десятков лет знакомила она нас с жизнеописаниями выдающихся личностей. Диапазон охвата грандиозный - от Леонардо до Чкалова. Однако традиционно все эти жизнеописания были для советского читателя "каноническими", почти житийными.

В последние годы картина резко изменилась. В преображенной серии "ЖЗЛ" выходят книги, о которых хочется спорить, книги, несущие не только информацию, но и концепцию.

К их числу относится и исследование Виктории Швейцер. К чему бы, казалось, выпускать еще одну биографию Марины Цветаевой, когда уже существуют труды Ирмы Кудровой и Анны Саакянц (не говоря уж о мемуарных книгах Ариадны Эфрон и Анастасии Цветаевой)? Но жизнь и творчество поэта неисчерпаемы, к ним возможен очень разный подход.

Скажу сперва о том, что, как мне кажется, роднит всех трех исследовательниц: исключительно деликатное отношение к фактам и обстоятельствам жизни Марины Ивановны. Она, с ее "не снисхожу" (до обыденности), сделала, кажется, все возможное для того, чтобы стать объектом наиболее скандальных сплетен. Сложные отношения с "подругой", необъяснимое отношение к смерти двухлетней дочери (почти равнодушие), бурные романы с малоподходящими мужчинами, самоубийство. И - не скрывала, напротив, все описывала стихами, да еще снабжала комментарием в записных книжках (была уверена, что издадут все!).

И ни у кого, кажется, не было таких бережных биографов, как у нее. Читатели Цветаеву узнавали и, если не отвергали сразу, то начинали любить как живого и бесконечно дорогого человека, на всю жизнь. По крупицам отыскивали факты, детали, свидетельства. Оплакивали ее потери, страдали ее страданием. Иным способом постигать ее жизнь невозможно.

В книге Виктории Швейцер, как мне представляется, проанализирован творческий и жизненный метод Цветаевой. С выводами автора, вероятно, можно спорить, но картина вырисовывается ясная, логичная. И страшная.

Марина Ивановна узнавала жизнь по боли. Эту боль она умела провоцировать, зажигая новый роман с новым партнером. Как правило, романы ее были заранее обречены. Эта алхимическая реакция имела результатом стихи.

Приводится поразительное письмо Сергея Яковлевича Эфрона, мужа Марины Ивановны, чей образ создается в книге почти так же любовно, с той же мерой понимания. Эфрон, кажется, знал свою супругу лучше, чем кто-либо другой:

"Марина - человек страстей… Отдаваться с головой своему урагану для нее стало необходимостью, воздухом ее жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас - неважно. Почти всегда… все строится на самообмане. Человек выдумывается и ураган начался. Если ничтожество и ограниченность возбудителя урагана обнаруживаются скоро, Марина предается ураганному же отчаянию… И это все при зорком, холодном (пожалуй, вольтеровски-циничном) уме… Все заносится в книгу. Все спокойно, математически отливается в формулу. Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова… качество дров не столь важно… Нечего и говорить, что я на растопку не гожусь уже давно".

Сергей Яковлевич - муж, "быт", а ей требуется - "бытие". Пока есть эта искусственно вызванная боль - продолжаются жизнь и творчество. Когда же поэта постигает боль "внешняя", вызванная обстоятельствами, Марине Ивановне не подвластными, - такая, как гибель маленькой Ирины или арест Ариадны Сергеевны и Сергея Яковлевича, - тогда Цветаева глохнет и слепнет. Тогда творчества нет и быть не может. Поэтому так беспомощно слабы и неискренни стихи на смерть ребенка. Поэта нет - есть оглушенная горем мать.

В этом свете самоубийство поэта выглядит немного иначе, нежели представлялось прежде. Внешняя, неподконтрольная боль стала невыносимой; попытка вылечиться привычным средством - завязав очередной невозможный роман с молодым поэтом Тарковским - не помогла: Тарковский игры не понял и не принял, стихов не получилось.

Уход из жизни стал капитуляцией. Бытия перед бытом.

Книга Виктории Швейцер - еще одна попытка постичь внутренний мир великолепного русского поэта Марины Цветаевой, еще один повод вспомнить о ней. "Мне кажется", "я думаю", то и дело говорит В.Швейцер. "Моя Цветаева" - стоит за этим.

Да, Марина Ивановна, теперь Вы - наша. Когда-то спесиво сказавшая "мой Пушкин", Вы теперь сами стали собственностью чьего-то любящего сердца.

"…Настанет свой черед".