Муж работал геологом, мы оба были неправдоподобно молоды, жить друг без друга не могли - я ездила с ним в экспедиции в Вологодскую область. Разбойничьи края - одни только названия деревень чего стоили: Врагово, Лютово, Сбродово, Зверево, Варнаково… Но и дивные, "Северная Фиваида"…

Мы ходили по сказочной глухомани. Брошенные деревни посреди дремучих лесов - они были страшноватые и, в то же время, казались принадлежащими старой русской сказке, теперь уже нераздельно. Как-то раз я начала читать сынишке сказки и поняла, что для него, городского ребенка эпохи ларечно-перестроечной культуры, они сложны. Мы спотыкались с ним через слово: "Что такое ухват?", "Что такое полати?", "Что такое лапти?" - вплоть до "щей горшка"! А лучина, светец, прялка, веретено, даже стог сена! Ничего этого не встречал за свою трехлетнюю жизнь мой обездоленный малыш.

А здесь все это стояло в неприкосновенности. И не валялись по улицам пьяные безработные трактористы, и почерневшие от безысходной жизни костлявые бабы не бранили своих отпрысков непотребными словами, и дети - с виду васнецовские отроки - не откликались на матушкин призыв теми же словами… Не было здесь обсиженных терпеливыми старухами и высмоленным, злым мужичьем "привоза", куда раз в день, в неясное время, подползает "автолавка" с кирпичным хлебом, водкой по талонам, газовыми баллонами и рыбными консервами.

Печальны пустые деревни, но и чисты. Та деревня, погруженная в непроходимую чащу, как Китеж - град на дно морское, была дворов на пятнадцать. И дома в ней стояли как на подбор - двухэтажные, с мансардами, с резьбой по наличникам. Черные гиганты, они были поставлены попарно крыльцом к крыльцу, словно держались за руки.. Безмолвные, притаившиеся. Вокруг лишь заросли лопухов, бурьяна, сорных трав - почти до самых окон, непобедимые, с резким пыльным запахом. И во всех домах - одинаковые балясины на лестницах: видно, что точил один и тот же мастер. Старая, еще в тридцатые годы купленная где-нибудь в райцентре "городская" мебель - столы на слоновьих ногах, кровати с шишечками, солидные буфеты. Здесь жили хозяйственные, серьезные люди, которые все делали добротно, на века. Лопата возле печки - та самая, на которую Баба-Яга сажала Машеньку, и деревянное корыто, где рубят грибы, щавель, капусту, легкие деревянные грабли, ухват, колышки возле печи - сушить валенки… А сама печь - могучая, широкогрудая. Разве забудешь, как шли однажды по лесу и выбрались на поляну, а посреди поляны стояла печь - одна только печь, все, что уцелело от такой же брошенной деревни после того, как рассыпались или сгорели дома. Но в первое мгновение показалось: ехал Емеля - дурачок, ехал и остановился, сам куда-то отучился, а печка его дожидается.

В сенях пустых домов навалены прялки, ткацкие станы, веретена, поставцы для лучины. И снова - рука одного и того же мастера, и в резьбе, и в форме прялок. В одном доме сохранилась зыбка с вырезанным на боках "ночным солнцем", в другом - колодки для обуви, в третьем - почти черная икона со светлыми пятнами на местах, где был сорван оклад, лики неразличимы, только во тьме поблескивают белки глаз. А на перилах крылечка - птичье гнездо, и в нем копошатся розовато-серые голые комочки, чуть прикрытые пушком…

Миновав по лесу несколько километров, мы выбрались на дорогу и спустя полтора часа вышли к другой деревне - вполне обитаемой. Деревня была большая, расположенная на дороге, и к тому же в ней имелась церковь. Сюда, небось, и хаживали из брошенной Вакорихи (так называлась пустая деревня). Церковь. Сколько таких церквей мы уже осмотрели за нынешний и прошлогодний сезоны. И эта такая же: колокольня, восьмерик на четверике, соединена с храмом, в самом храме устроена печь. Но и вершина колоколенки, и купол храма обломаны, и наверху из стены растут тонкие деревца и трава. Со стороны колокольни остался вход. Деревянная лестница еще прочная, только засыпанная какой-то непонятной трухой. Внутри церкви сохранились фрески - облезлые, выцветшие, в белых потеках от голубиного помета. Нарисованные колонны уходили под несуществующий купол. Мария Магдалина мыла ноги Иисусу и отирала их своими волосами. Среди белых слепых пятен мелькали то раскрытые узкие ладони, то удивленные глаза под круглой византийской бровью, то тугой локон ангела… На облупившейся штукатурке имена святых смешивались с накарябанными кирпичом именами дембелей и местных бездельников. В распахнутом в небо куполе медленно, тихо проплывали облака, и все это вдруг удивительным образом напомнило знаменитый снегопад в разоренном храме в фильме "Андрей Рублев".

Мы стояли среди стертых ликов, под облаками, хрустя обломками расписной штукатурки, кирпичей и ящиков. Потом туда заглянула коза. Мы ушли. Спустя несколько километров мы увиделись наконец с ними - теми людьми, что построили огромные дома в Вакорихе и крестили детей в церкви при большой дороге.