У петербургской писательницы Елены Хаецкой нет телефона. Не потому, что она как-то очень уж подозрительно относится к технике, а потому, что не хочет тратить время на досужие разговоры. В конце концов, есть дела поинтересней: воспитывать тринадцатилетнего сына и двухлетнюю дочку, пришивать пуговицы к мужней рубашке, гулять с собакой, печь пироги с яблоками и писать книжки. Поэтому, чтобы добраться до квартиры в старом доме на Петроградской стороне, нужно острое желание и достойный повод.

Желание-то появилось давно, еще в 1997 году, когда в "Азбуке" вышли "Мракобес" и "Вавилонские хроники" - книги яркие, острые, гротескные, порой грубоватые, - вообще, как-то не вяжущиеся с представлением о "женской прозе". А поводом стало появление на страницах "Питерbook'а" рецензии на первую часть романа "Анахрон", написанного Еленой Хаецкой в соавторстве с Виктором Беньковским. Собственно, с темы "Анахрона" и соавторства и началась наша долгая беседа, часть которой мы (за аббревиатурой "Пb" скромно укрылись Юлия и Вадим Зартайские, которых любезно принимала у себя дома и кормила пирогами Елена Хаецкая) попробовали зафиксировать на этих страницах.

Пb.: Елена Владимировна, "Анахрон" был написан в соавторстве с Виктором Беньковским. Соавторство, надо полагать, дело тонкое и почти мистическое. Хотелось бы знать, как происходил сам процесс творчества и будет ли продолжен опыт совместного сочинительства?

Елена Хаецкая: Насчет продолжения - вряд ли. Соавторство с Беньковским кончилось, поскольку общая тема ушла. Не стало общей темы - не стало и соавторства. А что касается процесса... Знаете ли, я очень быстро печатаю. Я ведь профессиональная машинистка, в молодости даже призовые места на каких-то конкурсах занимала. Помните, у Булгакова в "Театральном романе" есть такая машинистка Торопецкая? Это я. Могу сидеть, разговаривать с человеком и тут же претворять разговор в текст.

Вот и "Анахрон" рождался в процессе разговора. Это можно назвать медитацией на двоих. Мы будто входили в некий транс. Это было очень интересно, здорово, особенно для человека с разрушенной личной жизнью, каким я тогда была. Мы вечерами сидели и сочиняли. И все наши обиды на общество, все неудачи валились на нашего персонажа - Сигизмунда Борисовича Моржа.

Пb.: Откуда, кстати, такая фамилия?

Е.Х.: У меня есть дома игрушка - плюшевый морж. Мы искали фамилию, я взяла в руки игрушку и сказала: "О! Морж! Классная фамилия".

Пb.: Весело!

Е.Х.: Да, все это хорошо придумывать. Но ситуация, не имеющая своего развития, зависает. Она и зависла. Потому что я не могу всю жизнь писать про Моржа. "Морж-2", "Морж-3", "Морж наносит ответный удар"... Уже тяжело.

Пb.: Но сейчас, действительно, пишут и продают книги сериями...

Е.Х.: Мне говорил в свое время мудрый-мудрый Назаров (Вадим Назаров, ныне - главный редактор издательства "Амфора"), что я создаю проблемы для издателей. "Каждая твоя новая книга, Хаецкая, принципиально не похожа на все предыдущие", - говорил он. А это не принципиально. Это просто потому, что так получалось. Это я не для того, чтобы злить Назарова или создавать ему проблемы, усложнять ему жизнь, чтобы он краснел каждый раз, когда меня видел.

Заметьте, лет десять назад издатели призывали авторов "думать о читателе": "Добавь к своим психологическим соплям экшена/фикшена, пожалей читателя". А в последние годы вся изящная словесность создается исключительно в расчете на оптовика. О чем с предельною откровенностию и заявляют в издательствах: "А у тебя что? Боевик, женский, сайнс? Вообще вне жанра? Нет, оптовики такое не берут".

Расточать сокровища души на круглоголового оптовика - занятие для сильных духом. Я женщина нервная, гистерическая, употреблять то, что любо оптовику, не могу. Вот и получается, что от издателей я чаще всего слышу фразу: "Этот Ваш роман очень хороший, но мы возьмем у Вас следующий". Вот я все время пишу "следующий роман". Уже штук десять написала, и все время у меня берут "следующий". Я уже утомилась, поэтому теперь просто пишу, что хочу.

Пb.: А издано, судя по всему, много меньше того, что написано.

Е.Х.: Посчитайте: "Меч и Радуга" - сначала в "Северо-Западе" под псевдонимом "Мэделайн Симонс", затем под мои настоящим именем. В переиздание мне удалось добавить повесть "Монристы" - это "детская" повесть, я ее писала, когда сама была почти ребенком - про свое школьное детство. Потом "Завоеватели" - это как "Меч и Радуга", только по-другому и, наверное, похуже. Потом "Мракобес", в том же году "Вавилон", страшно усеченный, - на самом деле в этом цикле роман, повесть и шесть рассказов, а вышли только роман и два рассказа. Может, я его потом переделаю - правы были люди, которые предлагали убрать оттуда "нехорошие слова"...

Пb.: Зачем это вообще было нужно? Как-то очень не по-женски... И вообще, "что Вы хотели этим сказать?"

Е.Х.: Вот-вот - шикарный вопрос. "Что Вы хотели сказать своим романом?" Я отвечу. Я хотела посмотреть, как далеко можно зайти слишком далеко. Оказалось, что это вообще не надо. Это была ошибка, признаю. Я просто эпатировала тогда общественность.

Меня в те годы невероятно достали экстрасенсы - сложный был период в жизни, и пришлось с ними столкнуться. А они же как? Сначала пугают - аура, мол, не того цвета, потом говорят: "щас исцелим", потом говорят, что это стоит пять тысяч рублей. И начинают латать дыры в ауре. Я на первом же этапе падаю в обморок, и потом меня из него уже не поднять. Мне говорят: все плохо, "комсомольская чакра на фиг пробита", - и я до смерти пугаюсь и всему верю. Причем их много, а я одна. "Славик, можно тебя на минутку, очень тяжелый случай". Разглядывают, ахают - что-то видят, а я ничего не вижу, и мне очень страшно.

Таким вот нехитрым способом меня вгоняют в депрессняк - раз, другой. Потом делают гороскоп и говорят: "У тебя тут Черная Луна в Восьмом доме в Скорпионе в соединении с Марсом. С такой констелляцией вообще не живут". Потом говорят: "Линия жизни очень сильная, очень красная, но какая короткая!" И каждый считает своим долгом придти, нагадать, рассказать, объяснить.

Но тут мне попался "Молот ведьм". Читаю: да это же про моих экстрасенсов! Я села, написала шестнадцать смертных приговоров и получила огромное удовольствие. Вот это была психотерапия! Просто сказка! Я расцвела, почувствовала - все, освободилась. Тогда и села писать "Мракобеса", но была еще настолько зла, что все время ругалась матом. Потом это прошло.

Пb.: То, что Вы пишете, проходит по ведомству фантастики, но фантастикой по сути не является...

Е.Х.: Я никогда до конца не понимаю, что делаю. Мне просто интересно. Вот, например, интересно было изучать готский язык. В 1994-95 годах я работала в "Справочниках Петербурга", вбивала адреса и телефоны в базу данных. Я озверела от этой работы и думала, чем бы заняться. Это должно было быть: а) бесполезно, б) очень трудоемко. Беньковский и говорит: "Изучи какой-нибудь мертвый язык". Я выбрала готский, это классный язык: очень сложный и совершенно ненужный. Во было занятие! Я, как маньяк, днями просиживала в Публичке, заказывала себе "Готскую библию", изучала готские глаголы: шесть видов неправильных, пять видов правильных, четыре вида редуплицирующих, два склонения у прилагательных - в общем, есть где разгуляться. Так появилась нежная любовь к готам. Я их изучала года два. Это нашло отражение в трех книгах: "Ульфила", "Атаульф" и "Анахрон".

Потом появился интерес к катарам. Историки их восхваляли: мол, прогрессивные такие, поборники культуры и свободомыслия. Стала про них читать и вдруг обнаружила, что хваленые катары (они же альбигойцы) на самом деле вроде "Свидетелей Иеговы" - типичная тоталитарная секта. После этого я совершенно другими глазами взглянула на разных "душителей свободы", которые против альбигойцев выступали. Так постепенно появился "Лангедокский цикл" - я считаю, актуальный, поскольку в нем рассказывается "про тоталитарную секту и как с ней бороться".

Пb: Отчего же все это попадает в раздел "фантастики"?

Е.Х.: А я просто не знаю других издателей. Я знакома с теми, которые выпускают фантастику. Так исторически сложилось.

Пb: Но нарушит же кто-нибудь традицию?

Е.Х.: Московский писатель и критик Димитрий Володихин уже отчасти нарушил, напечатав рассказ в своем альманахе. Но альманах этот, правда, тоже называется "Сакральная фантастика". Теперь я буду не просто фантасткой, а "сакральной фантасткой".

А, скорее всего, меня в детстве ушибли Маркесом - не Кортасарушкой, которого я не очень понимаю, а именно стариной Маркесом.

Пb: Да, хочется сказать "магический реализм", но как-то уже неприлично...

Е.Х.: Но что ж делать, если правильно...

Пb: Если говорить о влияниях - как насчет Стругацких?..

Е.Х.: Со Стругацкими - все от обратного. Я настолько была ими пропитана, что вытравливала из себя их ритмику, синтаксис, даже запятые, - чтобы ничто не напоминало. А то ведь это ужас - человек прочитал "Понедельник" в детстве или, не дай Бог, "Трудно быть богом" - и погиб... И сколько таких погибших! А с этим надо бороться - хотя сложно как! Они ж прозорливцы, человечища. Убить в себе Толкина оказалось как-то проще, потому что он не наш, не русский. Хотя "Меч и Радуга" отчасти стилизована под Стругацких, но это все-таки детские шалости. Я "полезла" после 1994 года, когда написала "Мракобеса". После этого началось что-то - что-то свое.

Пb: Из этого "своего" большая часть еще в рукописях?

Е.Х.: Да. Моя "рукописеграфия" много обширнее библиографии. После "Мракобеса" был "Ульфила" - историческое повествование о епископе четвертого века, который перевел Евангелие на готский язык. Потом логически (но не сюжетно) связанный с ним "Атаульф", написанный в соавторстве с Беньковским. Это роман о детстве готского мальчика, выросший из бредовой идеи написать учебник готского языка. Представляете, как бы выглядел в таком учебнике текст "Моя семья"? - "Мой отец - великий воин. Мой дядя имеет один глаз" и т.п. "Атаульф" - это развернутый до состояния романа текст "Моя семья" по-готски.

После "готского периода" пришло увлечение катарами, следствием которого стал "Лангедокский цикл": "почти рыцарский" роман "Бертран из Лангедока" - о провансальском трубадуре Бертране де Борне; рассказы; роман "Дама Тулуза" - о завоевании Тулузы Симоном де Монфором. Я буквально влюбилась в Монфора... А чтобы почувствовать обстановку, сама отправилась в Лангедок - в одиночку, имея только маленькую сумку через плечо, не зная французского языка... Сказочное было путешествие - оно описано в путевых заметках "Дорога в Монсегюр".

После "Дамы Тулузы" была "Жизнь и смерть Арнаута Каталана" - история про трубадура, который стал инквизитором. Из фиглярских вещей. Много стишков, ритуальных непристойностей, сплошной Бахтин.

Затем дописывали с Беньковским "Анахрон". Потом писался последний рассказ из "вавилонской" серии - "Сентиментальная прогулка" - про то, как два человека украли танк, разворотили все, что могли, потом их пристрелили. Люди, служившие в армии, говорят, что очень жизненно.

Потом два года писала "Феодула". Если "Каталан" и "Вавилонские хроники" появились быстро, то "Феодул" шел трудно. Полностью роман называется "Голодный грек, или Странствия Феодула" с эпиграфом из Павича: "Голодный грек и на небо пройдет". Действие происходит в XIII веке. Там описывается некий человек, Феодул, который вообще не знает ничего о себе. Он странствует с другими людьми, попадает в тюрьму - и уходит из нее через церковные распевы.

Пb: ???

Е.Х.: Мне, знаете, попалась случайно очень научная книжка "Византийское музыкознание": считалось, что в определенный момент певчим вторят ангелы. Вот мои герои к ангелам куда-то и "усачиваются". Меня вдохновило, кроме того, "Путешествие в Восточные страны" Рубрука.

Пb: Откуда столько интереса к истории? Образование, чай, историческое?

Е.Х.: Нет, я журналист. Пошла на журналистику, потому что был маленький конкурс и не было физики, математики, химии. А увлечение историей - с детства, с Летнего сада, его мраморных богов и богинь, потом всенародная книжка Куна, а на десять лет мне подарили "Илиаду" с "Одиссеей". В школе я обличала стихами Древний Рим: зачем Спартака убили. В общем, любила историю.

Пb: Сейчас в работе тоже что-нибудь историческое?

Е.Х.: Сейчас у меня "в процессе" несколько вещей. Роман "Варшава и женщина" - уже почти дописан. Такая замечательная история про варшавское восстание 1944 года. Молодой человек, подпольщик, попадает на квартиру, где жил некий варшавский еврей, который сбежал еще в 1939 году. В квартире много книг, и пока где-то неподалеку бродит фашист, молодой человек сидит и читает про Дальнюю Любовь. По идее, вещь целиком посвящена Дальней Любви. Заканчивается все это большой-большой баррикадой из книг.

На три четверти готова сказка, или, вернее, повесть-фэнтези. Называется "За Синей рекой". Одна девочка купила тряпичную игрушку у Косорукого Кукольника (это такой волшебник, вроде Гэндальфа). Уродец оказался заколдованным сенешалем заколдованного принца... Планируется с картой, маршрутом путешествия героев и т.д. в полном соответствии с традицией. Есть магия, нечисть, темный лес, заколдованное королевство - все, как полагается. Сказка добрая, все хорошо кончится, все поженятся. Сейчас, правда, дело застопорилось, но сказка будет дописана - я всегда все дописываю.