Издательство: ЭКСМО, серия: "Шедевры фантастики"


То, что я собираюсь сделать, относится к разряду не самых благодарных занятий. Перелагать поэзию в прозу и рассуждать о том, "что хотел сказать художник этим образом", - занятие слишком школьное. Но именно особенности нашего школьного воспитания и понуждают меня взяться за толкование сказок К. С. Льюиса из цикла "Хроники Нарнии", вышедшие уже несколькими изданиями.

Сам Клайв Стейплз Льюис (как и его соотечественники и современники Честертон и Толкиен) писал для людей, которые имели возможность изучать "Закон Божий" в школе. С одной стороны, это знакомство с сюжетами священной истории позволяло им узнавать с полуслова аллюзии и намёки. С другой стороны, школьное знакомство с Библией слишком часто потворствовало укреплению худшего вида неверия - то есть той сухой и рассудочной полуверы, которая тем надёжнее заслоняет совесть от укоров Евангелия, чем более памятны библейские тексты.

Понятно, что слишком навязчиво в таком случае проповедовать нельзя и надо искать возможность свидетельствовать об Истине, никоим образом не вызывая в памяти интонации школьной законоучительницы. И вот, чтобы английскую консервативность обратить не к консерватизму греха, а к консерватизму евангельских ценностей, Честертон пишет детективы об отце Брауне. Льюис пишет с той же целью сказки о такой стране Оз, в которой на каждом шагу читатель нежданно встречает то, чего никак встретить не ожидал, - намёки не на вчерашнюю парламентскую сплетню, а на те сенсационные события, которые, казалось бы, безнадёжно устарели и давно стали никому не интересны (по той причине, что произошли они не в Лондоне, а в Палестине, и даже не позавчера, а немало веков тому назад).

Российскому читателю в этом отношении читать "Хроники" проще: для его восприятия "добрые вести из Иерусалима" еще вполне свежи. Но с другой стороны, сложнее: не только дети, но даже их родители вряд ли настолько знакомы с Евангелием, чтобы с ходу улавливать прозрачные намеки Льюиса и Аслана. "Хроники Нарнии" состоят из семи сказок. Случайно или намеренно появилось у Льюиса это вполне библейское число, не знаю. Но как в Библии семь дней - это семь эпох мировой истории, так и у Льюиса вся история Нарнии - от ее создания до гибели - дана в семи эпизодах.

Впрочем, прямых заимствований из Библии в сказках Льюиса нет. Разве что - в привычке называть детей "сынами Адама" и "дочерьми Евы". Создателя зовут не Ягве и не Христос - Аслан. В первой хронике ("Племянник чародея") Аслан, являющийся детям в облике золотого сияющего льва, творит мир. Он творит песней.

Льюис так представляет себе создание вселенной: "Далеко во тьме кто-то запел. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный. И тут случилось два чуда сразу. Во-первых, голосу стало вторить несметное множество голосов - уже не густых, а звонких, серебристых, высоких. Во-вторых, темноту испещрили бесчисленные звёзды… Лев ходил взад и вперед по новому миру и пел новую песню. Она была мягче и торжественней той, которой он создал звезды и солнце, она струилась, и из-под лап его словно струились зеленые потоки. Это росла трава. За несколько минут она покрыла подножье далёких гор, и только что созданный мир стал приветливей. Теперь в траве шелестел ветер. Вскоре на холмах появились пятна вереска, в долине - какие-то зелёные точки, поярче и потемней. Когда точки эти, нет, уже палочки, возникли у ног Дигори, он разглядел на них короткие шипы, которые росли очень быстро. Сами палочки тоже тянулись вверх и через минуту-другую Дигори узнал их - это были деревья".

В IV веке святой Василий Великий очень похоже писал о возникновении мира: "Представь себе, что по малому речению холодная и бесплодная земля вдруг приближается ко времени рождения, и как бы сбросив с себя печальную и грустную одежду, облекается в светлую ризу, веселится своим убранством и производит на свет тысячи растений".

Оба текста полагают, что читатель помнит исходный библейский стих: "И сказал Бог: да произрастит земля зелень, траву, сеющую семя и дерево плодовитое. И произвела земля…" (Быт.1,11). Здесь нет ни опаринского мертвого и бессмысленного "бульона", который в некоей случайной катастрофе выплёвывает из себя жизнь; нет здесь и недвижной, творчески бездарной материи Платона, которая может лишь страдать в руках Демиурга, но бессильна сама что-либо предпринимать. Здесь радостный диалог: на "Fiat!" ("Да будет!") Творца весь мир откликается творческим усилием. Современный космолог в этой связи не прочь поговорить о "направленной эволюции" и "антропном факторе"…

Церковь говорит о поэзии. Именно так называется Бог в "Символе веры": "Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли"… "Творец" в греческом оригинале - "Поэтос"… И в молитве на Великом Водосвятии о возникновении мира говорится: "Ты, Господи, от четырех стихий всю тварь сочинивый". Да и в самом деле - что ещё можно сделать со "стихиями", именование которых всё же происходит от греческого глагола "стихэо" (идти рядами, сопрягать ряды; "чины" - по-славянски), как не сочинять. В отличие от русского понимания "стихийности" для греческого уха в "стихии" слышались гармония, стройность и созвучность того "космоса", отголосок которого дошёл да нашей "косметики".

Библия не говорит, откуда в нашем мире появилось зло. Восстание и падение гордого ангела Денницы не описаны. Человек приходит в мир, который ещё добр, но в который уже прокралось зло. Само зло не живет - оно паразитирует на жизни и добре. Так и Колдунья отнюдь не создается песней Аслана, а в Нарнию она попадает некоторым паразитическим способом - ухватившись за детей. В Библии лишь подговорив людей, зло получает власть во вселенной; в Нарнии Колдунья тоже делает людей своими соучастниками… И Эдемский сад, и древо познания также узнаваемы у Льюиса.

Итак, в следующей сказке речь идет уже об Искуплении: Аслан отдаёт себя на смерть "по законам древней магии", но по законам "ещё более древней" магии воскресает и уничтожает проклятие. В "Хрониках Нарнии" можно встретить и прямую полемику с атеизмом, чьи аргументы очень похоже излагает Колдунья одурманенным детям в Подземье ("Серебряное кресло"). Можно найти весьма прозрачную притчу о покаянии (Аслан, сдирающий драконьи шкуры с Юстаса в "Повелителе зари"). В повести "Конь и его мальчик" есть замечательное разъяснение о том, как познаются тайны Промысла. Девочка (в счастливом эпилоге) хочет узнать, что за судьба у её знакомой. "Я рассказываю каждому только его историю", - слышит она от Аслана ответ, охлаждающий любопытство.

Так ставится предел одному весьма распространенному у религиозных людей искушению. Дело в том, что духовная взрослость человека определяется тем, в какой мере он готов оправдать выпавшие на его долю страдания. Но со своим пониманием ("достойное по делам моим приемлю") надо крайне осторожно входить в чужую жизнь. Если я скажу "Моя болезнь выросла из моих грехов" - это будет вполне трезво. Но если я решу зайти к заболевшей соседке, чтобы разъяснить ей, что вчера она сломала ногу, потому что позавчера не пошла в храм, - тут самое время вспомнить предупреждение Аслана.

Вдобавок оно весьма напоминает происшествие с преподобным Антонием Великим: тот однажды вопросил: "Господи! почему одни живут немного, а другие до глубокой старости? Почему одни бедны, а другие богаты?" Ответ, который получил Антоний, был прост: "Антоний! себе внимай!" А ответ, который раз и навсегда получили мы все, был дан на Голгофе: Творец не стал объяснять зло или оправдывать его неизбежность, Он просто пошел на крест… От Иова до наших дней человек хранит понимание того, что ответ на этот вопрос не может (и не должен) быть выражен в словах, потому что этот ответ слышат не ушами, а сердцем.

"Ты тот, Кто кротко рушит над нами
То, что мы строим,
Чтобы мы увидели небо -
Поэтому я не жалуюсь".
(Эйхендорф)

В общем, в Нарнии много евангельского. В ней нет явного присутствия только двух евангельских тайн: Троицы и Евхаристии. Тайну Троицы внятно объяснить более чем непросто. И, слава Богу, в Нарнии нет трехглавого льва. Есть только два намёка: однажды Аслан называется "Сыном заморского императора". А другой раз ("Конь и его мальчик") Аслан считает необходимым подтвердить свою единосущность тому миру, который он пришел спасать: как и воскресший Христос в Евангелии, Аслан уверяет говорящих животных Нарнии, что он не призрак: "Потрогай меня, понюхай, я, как и ты, - животное". Отсутствие чуда Евхаристии - главного чуда Евангелия - тоже понятно, ибо в сказочной стране это чудо выглядело бы слишком обычно.

И, наконец, Льюис заводит разговор о том, о чем меньше всего принято говорить сегодня в "христианском обществе" и в "христианской культуре", - о конце света. Христианство, наверно, единственная в мире система взглядов, которая изначально предсказывает своё конечное поражение. Земная история кончается не установлением Царства Христова, но утверждением властительства Антихриста. На самом пороге ХХ века Владимир Соловьев напомнил о том, что земная история не сможет обойтись без этого персонажа, и что годами и столетиями труд многих "субъектов исторического процесса" приближает момент, когда в истории христианского человечества произойдёт решающая подмена - и произойдёт она уже почти незаметно…

Как завершится ХХ век, мы вскоре увидим, но как раз в середине его появляется "Последняя битва" Льюиса. Если об остальных сказках Льюиса я бы сказал, что надо прежде прочитать Евангелие (хотя бы в пересказе для детей), чтобы вполне понять их, то о "Последней битве" я скажу иначе - эту повесть следовало бы прочитать прежде, чем брать в руки "Апокалипсис". Конечно, Льюис имел в виду не только Откровение св. Иоанна, но и вполне конкретные реалии культурных движений послевоенной Европы.

Для меня же узнаваемее всего и страшнее всего - жуткий призрак "Ташлана", подделка, укравшая у Аслана имя и втиснувшая его в кличку восточной богини Таш. О приходе этого призрака предупреждал еще в прошлом веке Хомяков: "Мир утратил веру и хочет иметь религию какую-нибудь; он требует религии вообще".

Именно эта форма "какой-нибудь" религиозности все навязчивее заявляет о себе в нынешней России: трудно найти школьную учительницу или журналистку, которая не заявляла бы о себе, что она нашла путь скрестить "духовность православия" с "духовной мудростью Востока". Труды Рерихов и Блаватской суть обычное извращение христианства под видом уважения к нему… Из-под львиной шкуры лишь изредка проступает нечто отнюдь несовместимое ни с Асланом, ни с Христом: "Пора заменить библейские термины четкими понятиями… Учитель радуется красоте дальних миров и мучается скорченным тупоумием воплощенных двуногих", - пишут великие "гуманисты".

Христос учил о любви к ближнему. Hицше, один из тех, кто примерял на себя маску Антихриста, говорил о любви к дальнему… Но неколебимая уверенность советских "образованцев" в том, что всякая "духовность" - благо, внесет свою лепту в торжество дела "Ташлана". Мы, христиане, в этом мире проиграем. Никто не захочет слушать предупреждения Церкви о том, что её вера и её молитва несовместимы с псевдорелигиозностью рерихианцев, экстрасенсов, мунитов… Любое выступление, любая попытка заговорить о банальности рерихианства или об исторических фальсификациях, которыми "паломники на Восток" не брезгуют на каждом шагу, навлекает незамедлительные обвинения в "узости" и "фанатизме". Но ведь эффективность - не единственный критерий жизни и проповеди.

В "Хрониках Нарнии" правила христианской этики с предельной чёткостью выразил один из воинов "Последней битвы": "Я был с ним в его последний час, и он дал мне поручение к Вашему Величеству - напомнить, что миры приходят к концу, а благородная смерть - это сокровище, и каждый из нас достаточно богат, чтобы купить его".

В заключение я хотел бы обратиться к родителям: когда вы откроете Льюиса и будете читать его вместе с детишками, - пожалуйста, не говорите им, что это, дескать, сказочный пересказ неких более древних сказок. Прошу вас, прислушайтесь, если вы мечтаете о том, чтобы вам никогда не пришлось бояться своих детей.