«Мир всегда казался мне сказкой, а где сказка, там и рассказчик», – сказал Честертон в «Ортодоксии» (полвека спустя Толкин напишет о Художнике, вошедшем в Картину – о воплотившемся Христе, чьего прихода ждут люди и эльфы). Неудивительно, что фэнтези стала полигоном для проверки на прочность и религиозных, и атеистических идей. Вернее, не столько атеистических, сколько богоборческих: для того, чтобы передать холодное чувство отсутствия Бога (равно как и ощущение Его неизменного присутствия), лучше подходит «молчание безграничных пространств» научной фантастики.

Сам вопрос, возможна ли христианская фэнтези, возникает снова и снова. Хотя «да» сказали еще Толкин и Льюис, – посмотрите, как отличаются их ответы! «Властелин Колец»: книга, где Бог присутствует на каждой странице, но ни разу не упомянут. «Хроники Нарнии»: книга, едва ли не каждый эпизод которой несет однозначный аллегорический смысл. Притча и катехизис.

Толкин с годами становился одновременно всё более дерзким и всё более осторожным метафизиком. Он – убежденный католик! – порицал Мэлори и других авторов артурианы за чрезмерное увлечение явно-христианской тематикой. По мнению Толкина, Вторичный Мир «волшебных историй» должен быть построен в согласии с религиозными принципами, но сохранять свою самобытность, свою независимость, в том числе и теологическую.

А что, если автор повествует о нашем мире? Как тут быть с волшебством и ортодоксией?

Несколько лет назад в российской критике появился более чем неудачный термин «сакральная фантастика», за которым, тем не менее, стоит реальный и конкретный смысл. Елена Хаецкая в статье «Возможна ли христианская fantasy?», так же, как ее британские предшественники, дала утвердительный ответ. Однако ее «да» на деле означает твердое «нет»: если «автор действительно верит в те чудеса, которые описаны в Евангелии и житиях святых», и рассказывает о них без заигрывания с чуждыми идеологиями, – перед нами уже не фэнтези, а своего рода христианский реализм. «Лангедокский цикл» Хаецкой – фэнтези не в большей мере, чем «Одиссея». Даже в меньшей, потому что мы не знаем, принимал ли Гомер своих богов всерьез.

Значит, фэнтези, которая затрагивает теологические вопросы, хоть немного, а еретична? Вероятно. Впрочем, как и любая другая форма подобной литературы. Настоящий писатель – слишком творец, чтобы ни разу не поспорить с Творцом. Чтобы ни разу не задать Ему провокационный вопрос. Но и самые дерзкие вопросы задавать можно с благоговением.

Я не говорю о тех книгах, где боги возникают лишь для продвижения сюжета (без метафизической нагрузки); где возникают разного рода альтернативные теологии и «проблемы» вроде: «А не был ли Христос одним из бессмертных маклаудов?» (см. повесть Тэда Уильямса из цикла «Орден Манускрипта»).

Подобные измышления только нарушают исконную правдивость фэнтези. Под «правдивостью» я понимаю не жизнеподобие и даже не художественную правду, а еще одно дополнительное измерение: было именно так, иначе и быть не могло, природа мироздания и природа человека именно таковы. Согласно Честертону, волшебные сказки дают наиболее адекватную картину мира – не потому, что драконы существуют, а потому, что дракона можно победить. Это означает, между прочим, серьезную ответственность.

«Глубина» и «правда» – основные пункты той конвенции, которую по умолчанию подписывает каждый серьезный фэнтезист и принимает читатель. Если искажена моральная матрица (подобно амберскому Лабиринту), искажения идут волнами по всем уровням текста – и начинают восприниматься как норма. Но это – тема особого разговора...