Примерно в половине второго, под ярко-синим небом, Тернбулл поднялся из высоких папоротников и трав, и смех его сменился вздохом, - Есть хочется,- сказал он.- А вам?

- Я об этом не думал,- отвечал Макиэн.- Что же нам делать?

- Там подальше, за прудом, видна деревня,- сказал Тернбулл.- Вон, смотрите, беленькие домики и угол какой-то церкви. Как это мило на вид... Нет, не найду слова... трогательно, что ли. Только не думайте, что я верю в сельскую идиллию и невинных пастушков. Крестьяне пьют и уподобляются скотам - но они хотя бы не болтают, уподобляясь бесам. Они убивают зверей в диком лесу и свиней на заднем дворе, но они не приносят кровавых жертв какому-то богу силы. Они никогда...- Неожиданно он закончил и плюнул на землю.

- Простите,- сказал он,- это ритуал. Очень уж привкус противный...

- У чего? - спросил Макиэн.

- Не знаю точно,- отвечал Тернбулл.- То ли у тихоокеанских божков, то ли у оксфордского колледжа.

Оба помолчали, и Макиэн тоже поднялся. Глаза у него были сонные.

- Я знаю, что вы имеете в виду,- но мне казалось, что у вас это принято.

- Что именно? - спросил редактор.

- Ну, "делай, что хочешь", и "горе слабым", и "сильная личность" - все, что проповедовал этот таракан.

Серо-голубые глаза Тернбулла стали еще больше: он удивился.

- Неужели вы правда считали, Макиэн,- спросил он,- что мы, поборники свободомыслия, исповедуем эту грязную, безнравственную веру? Неужели вы думали, неужели вы все это время считали, что я - безмозглый поклонник природы?

- Да, считал,- просто и добродушно ответил Макиэн.- Но я очень плохо разбираюсь в вашей вере... или неверии.

Тернбулл резко обернулся и указал на далекие домики деревни.

- Идемте! - крикнул он.- Идемте в старый, добрый кабак. Без пива здесь не разберешься.

- Я не совсем вас понимаю,- сказал Макиэн.

- Скоро поймете,- отвечал Тернбулл.- Выпьете пива, и поймете. Прежде, чем мы это обговорим, дальше нам идти нельзя. Меня осенила простая, чудовищная мысль: да, стальные шпаги решат наш спор, но только оловянные кружки помогут понять, о чем же мы спорим.

- Никогда об этом не думал,- отвечал Макиэн.- Что ж, пойдем!

И они пошли вниз по крутой дороге, к деревне.

Деревню эту - неровный прямоугольник - прорезали две линии, которые с известным приближением можно было назвать улицами. Одна шла повыше, другая пониже, ибо весь прямоугольник, так сказать, лежал на склоне холма. На верхней улице находились кабак побольше, мясная лавка, кабак поменьше, лавка бакалейная и совсем маленький кабак; на нижней - почта, усадьба за высокой оградой, два домика и кабак, почти невидимый глазу. Где жили те, кто посещал эти кабаки, оставалось - как и во многих наших деревнях - непроницаемой тайной. Церковь с высокой серой колокольней стояла немного в стороне.

Но никакой собор не сравнился бы славою с самым большим кабаком, называвшимся "Герб Валенкортов". Знатный род, давший ему имя, давно угас, и землями его владел человек, который изобрел безвредную надевалку для ботинок, но чувствительные англичане относились к своему кабаку с гордой почтительностью и пили там торжественно, словно в замке, как и следует пить пиво. Когда вошли два чужака, на них, конечно, все уставились - не с любопытством, тем более не с наглостью, а с жадной научной любознательностью. Чужаки эти - один высокий и черный, другой невысокий и рыжий - спросили по кружке эля.

- Макиэн,- сказал Тернбулл, когда эль принесли,- дурак, который хотел, чтобы мы стали друзьями, подбавил нам бранного пыла. Вполне естественно, что другой дурак, толкавший нас к брани, сделает нас друзьями. Ваше здоровье!

Сгущались сумерки; посетители уходили по двое, по трое, прощаясь с самым стойким пьяницей, когда Макиэн и Тернбулл дошли до сути своего спора. Лицо Макиэна, как нередко с ним бывало, туманилось печальным удивлением.

- Значит, в природу вы не верите,- говорил он.

- Я не верю в нее, как не верю, скажем, в Одина,- говорил Тернбулл.- Природа - миф. Дело не в том, что я не собираюсь ей следовать. Дело в том, что я сомневаюсь в ее существовании.

Макиэн еще удивленнее и печальнее повторил последнюю фразу и поставил кружку на стол.

- Да,- пояснил Тернбулл,- в действительности никакой "природы" нет. На свете нет ничего "естественного". Мы не знаем, что было бы, если бы ничто ни во что не вмешивалось. Травинка пронзает и пожирает почву - то есть вмешивается в природу. Бык ест траву; он тоже вмешивается. Так почему же человек не вправе властвовать над ними всеми? Он делает то же самое, но на уровень выше.

- А почему же,- сонно спросил Макиэн,- не счесть, что сверхъестественные силы - еще на уровень выше?

Тернбулл сердито выглянул из-за пивной кружки.

- Это другое дело,- сказал он.- Сверхъестественных сил просто нет.

- Конечно,- кивнул Макиэн,- если нет естественных, не может быть и сверхъестественных.

Тернбулл почему-то покраснел и быстро ответил:

- Вероятно, это умно. Однако всем известна разница между тем, что бывает, и тем, чего не бывает. То, что нарушает законы природы...

- Которой нет,- вставил Макиэн.

Тернбулл стукнул кулаком по столу.

- О, Господи! - крикнул он.

- Которого нет,- пробормотал Макиэн.

- О, Господи милостивый! - не сдался Тернбулл.- Неужели вы не видите разницы между обычным событием и так называемым чудом? Если я взлечу под крышу...

- Вы ударитесь,- докончил Макиэн.- Такие материи не годится обсуждать под крышей. Пойдем отсюда.

И он распахнул дверь в синюю бездну сумерек. На улице было уже довольно холодно.

- Тернбулл,- начал Макиэн,- вы сказали столько правды и столько неправды, что я должен вам многое объяснить. Пока что мы называем одними именами совершенно разные вещи.

Он помолчал секунду-другую и начал снова:

- Только что я дважды поймал вас на противоречии. С точки зрения логики я был прав; но я знал, что не прав. Да, разница между естественным и сверхъестественным есть. Предположим, что вы сейчас улетите в синее небо. Тогда я подумаю, что вас унес Сам Бог... или дьявол. Но я говорил совсем не об этом. Попробую объяснить.

Он снова помолчал немного.

- Я родился и вырос в целостном мире. Сверхъестественное не было там естественным, но было разумным. Нет, оно было разумней естественного, ибо исходило прямо от Бога, Который разумней твари... Меня учили, что одни вещи, - естественны, а другие - божественны. Но есть одна сложность, Тернбулл... Попробуйте меня понять, если я скажу вам, что в этом, моем мире, божественны и вы.

- Кто - я? - спросил Тернбулл.- Почему это?

- Здесь-то вся и сложность,- с трудом продолжал Макиэн.- Меня учили, что есть разница между травой и свободной человеческой волей. Ваша воля - не часть природы. Она сверхъестественна.

- Какая чушь! - сказал Тернбулл.

- Если это чушь,- терпеливо спросил Макиэн,- почему вы и ваши единомышленники отрицаете свободу воли?

Тернбулл помолчал секунду, что-то начал говорить, но Макиэн продолжал, печально глядя на него.

- Поймите, я мыслю так: вот Божий мир, в который меня учили верить. Я могу представить, что вы вообще не верите в него, но как можно верить в одно и не верить в другое? Для меня все было едино. Бог царствовал над миром, потому что Он - наш Господь. Человек тоже царствовал, потому что он - человек. Нельзя, невозможно доказать, что Бог лучше или выше человека. Нельзя доказать и того, что человек чем-то выше лошади.

- Мы с вами говорим как бы скорописью,- наконец перебил его Тернбулл,- но я не стану притворяться, что не понял вас. С вами случилось примерно вот что: вы узнали о своих святых и ангелах тогда же, когда усвоили начатки нравственности, да, тогда же, и от тех же людей. Потому вам и кажется, что это тесно связано. Допустим на минуту, что вы правы. Но разрешите спросить, не входят ли в тот целостный мир, который для вас столь реален, и чисто местные понятия: традиции клана, фамильная распря, вера в деревенских духов и прочее в этом роде? Не окрасили ли эти понятия - особенно чувства к вождю - ваше богословие?

Макиэн глядел на темную дорогу, по которой с трудом пробирался последний посетитель кабака.

- То, что вы сказали, довольно верно,- отвечал он,- но не совсем. Конечно, мы знали разницу между нами и вождем клана, но она была совсем другой, чем разница между человеком и Богом или между зверем и человеком. Скорее она походила на разницу между двумя видами зверей. Однако...

- Что вы замолчали? - спросил Тернбулл.- Говорите! Кого вы ждете?

- Того, кто нас рассудит,- отвечал Макиэн.

- А, Господа Бога! - устало сказал Тернбулл.

- Нет,- покачал головою Макиэн,- вот его.

И он показал пальцем на последнего посетителя, которого заносило то туда, то сюда.

- Его? - переспросил Тернбулл.

- Именно его,- сказал Макиэн.- Того, кто встает на заре и пашет землю. Того, кто, вернувшись с работы, пьет эль и поет песню. Все философские и политические системы намного моложе, чем он. Все храмы, даже наша Церковь, пришли на землю позже, чем он. Ему и подобает судить нас.

Тернбулл усмехнулся.

- Этот пьяный неуч...- начал он.

- Да! - яростно заорал Макиэн.- Оба мы знаем много длинных слов. Для меня человек - образ Божий, для вас - гражданин, имеющий всякие права. Так вот он. Божий образ; вот он, свободный гражданин. Первый встречный и есть человек. Спросим же его.

И он гигантскими шагами двинулся в гущу сумерек, а Тернбулл, добродушно бранясь, пошел за ним.

Поймать образец человека было не так легко, ибо, как мы уже говорили, его заносило туда и сюда. Отметим кстати, что он пел о короле Уильяме (неизвестно, каком именно), который жил в самом Лондоне, хотя в остальном текст был полон чисто местных географических названий. Когда оба шотландца пересекли его извилистый путь, они увидели, что он скорее стар, чем молод, что волосы у него пегие, нос красный, глаза - синие, а лицо, как у многих крестьян, словно бы составлено из каких-то очень заметных, но не связанных между собой предметов. Скажем, нос его торчал, как локоть, а глаза сверкали, как лампы.

Приветствовав их с пьяной учтивостью, он остановился, а Макиэн, сгоравший от нетерпения, сразу начал беседу; он старался употреблять только понятные и конкретные слова, но слушатель его, по-видимому, больше тяготел к словам книжным, ибо схватился за первое же из них.

- Атеисты! - повторил он, и голос его был преисполнен презрения,- Атеисты! Знаем мы их! Да. Вы мне про них не говорите! Еще чего, атеисты!..

Причины его презрения были не совсем ясны; однако Макиэн торжествующе воскликнул:

- Ну вот! Вы тоже считаете, что человек должен верить в Бога, ходить в церковь...

При этом слове образец указал на колокольню.

- Вот она! - не без труда выговорил он.- При старом помещике ее было снесли, а потом опять...

- Я имею в виду религию,- сказал Макиэн,- священников...

- Вы мне про них не говорите! - оживился крестьянин.- Знаем мы их! Да. Чего им тут надо, э? Чего, а?

- Им нужны вы,- сказал Макиэн.

- Именно,- сказал Тернбулл,- и вы, и я. Но мы им не достанемся! Макиэн, признайте свое поражение. Разрешите мне попытаться:. Вам, мой друг, нужны права. Не церкви, не священники; а право голоса, свобода слова, то есть право говорить то, что вы хотите, и...

- А я что ж, не говорю, что хочу? - возразил с непонятной злобой пьяный крестьянин.- Нет уж! Я что хочу, то и скажу! Я - человек, ясно? Не нужны мне ваши, эти, голоса и священники. Человек, он человек есть. А кто ж он еще? Человек! Как увижу, так и скажу: вот он, человек-то!

- Да,- поддержал его Тернбулл,- свободный гражданин.

- Сказано, человек! - повторил крестьянин, грозно стуча палкой по земле.- Не гра... ик... ну, это... а че-ло-век!

- Правильно,- сказал Макиэн,- вы знаете то, чего не знает теперь никто в мире. Доброй вам ночи!

Крестьянин снова запел и растворился во мраке.

- Странный тип,- заметил Тернбулл.- Ничего не понял. Заладил свое: человек, человек.

- А кто сказал больше? - спросил Макиэн.- Кто знает больше этого?

- Уж не становитесь ли вы агностиком? - спросил Тернбулл.

- Да поймите вы! - крикнул Макиэн.- Все христиане агностики. Мы только и знаем, что человек - это человек. А ваши Золя и ваши Бернарды Шоу даже в этом ему отказывают.

ДАЛЬШЕ >>>