Тернбулл мерил шагами сад и жевал сигарету, в том самом настроении, в котором так хочется плюнуть на землю. Настроениям он поддавался редко, и душевные бури Макиэна вызывали в нем сострадание, но не были ему понятны, словно перед ним играли романтическую пьесу из жизни горных шотландцев. Сам он принадлежал к тем, у кого жадно и споро работает разум, чувства же развиты слабо. Он был благороден и добр, но не думал об этом - его занимало не сердце, а голова. И утром, и вечером он не мечтал, не страдал и не надеялся - он решал проблемы, .поверял догадки, делал обобщения. Однако даже такой счастливый нрав не выдержит сумасшедшего дома, не говоря уж об неотвязном образе благочестивой белокурой девицы. Словом, в этот непогожий день Джеймс Тернбулл был сам не свой.

Быть может, небо и земля действовали на его душу сильнее, чем он предполагал; а погода в тот вечер сердилась не меньше его. Вихри и полосы рыжих, как он, облаков неслись куда-то клочьями мятежного знамени. Неумолимый ветер кружил над садом алые цветы и медные листья, вторившие меди и багрянцу облаков. Глядя на такую смуту, мятежник, и гневался, и радовался. Деревья ломались и гнулись, рвались облака, и клочки их неслись дальше. Один из этих клочков летел быстрее других и сверкал сильнее, но почему-то не менял формы.

Глядя на небо, Тернбулл пережил тот странный миг, когда невероятное становится несомненным. Медное облачко неслось к земле огромным листом осеннего бука. И в этот миг оказалось, во-первых, что это не облачко, а во-вторых, что оно не медное, а только отражает медь сверкающих облаков. Когда странный предмет подлетел поближе, стало ясно, что это - небольшой самолет. Когда он был футах в ста, Тернбулл разглядел и пилота, черного на бронзовом фоне, а пилот этот минуты через две приземлился у большой яблони.

Едва не перевернув маленький самолет, летчик выпрыгнул из него ловко, как обезьяна, и с исключительной прытью вскочил на стену, где и уселся как можно удобней, болтая ногами и ухмыляясь Тернбуллу. Ветер дико сотрясал деревья, багровые клочья заката исчезали за горизонтом, словно багровых драконов затягивала пучина, а на стене преспокойно сидел высокий человек, болтая ногами в такт буре. Над ним метался, поднявшись вверх, самолет, привязанный длинной веревкой к дереву.

Неподвижно постояв целую минуту, Тернбулл обернулся и посмотрел на прямоугольник сада и длинный прямоугольник здания. Все как будто вымерло, и редактору показалось, что кроме него никого и не было на свете.

Собрав все сильное, но безрадостное мужество атеиста, он приблизился немного к ограде и, увидев незнакомца под другим углом, в другом освещении, хорошо разглядел его лицо и фигуру. Он походил на пирата из мальчишеских книжек, во-первых, тем, что его худое коричневое тело было обнажено до пояса, во-вторых, тем, что из каких-то неведомых соображений голова его была туго, хотя и не очень аккуратно, повязана ярко-красной тряпкой из-под которой выбивались ярко-белые волосы. Лицо молодое, несмотря на седину, поражало силой и красотой, которую, может быть, немного портил длинный раздвоенный подбородок (его можно было бы назвать двойным, если бы сочетание это употреблялось в другом смысле).

Незнакомец улыбнулся. Собственно, именно те черты, которые нарушали правильность его лица, подчеркивали насмешливую гордыню, с которой он глядел на камни, цветы и особенно на одинокого человека, стоявшего перед ним.

- Что вам нужно? - крикнул Тернбулл.

- Мне нужен ты, Джимми,- отвечал эксцентричный незнакомец, спрыгивая прямо на газон. Приземлившись, он подпрыгнул, как резиновый мячик; и застыл на месте, расставив ноги. Теперь Тернбулл разглядел еще три вещи: на поясе у пришельца висел страшноватый нож, коричневые ноги были босыми, глаза ярко сверкали, но были бесцветными.

- Прости, я не во фраке,- сказал незнакомец,- сам понимаешь, мотор, то-се, перепачкаешься...

-Знаете что,- сказал Тернбулл, сжимая в карманах кулаки,- я привык разговаривать с сумасшедшими тут, в саду, но из-за стены им лезть не советую, а уж тем более - падать с неба.

- Ай-яй-яй! - сказал незнакомец.- Ты же сам перелез через эту стену, Джим.

- Что вам нужно? - снова спросил Тернбулл.

- Нам обоим нужно одно и то же,- серьезно сказал пришелец.- Нам нужен мятеж.

Тернбулл посмотрел на пламенное небо и мечущиеся деревья, повторяя про себя слово, так хорошо выражавшее и то, что творилось в его душе, и то, что творилось в природе. Повторяя его, он неизвестно почему очутился на стене, рядом с пришельцем. Когда же тот молча подтянул за веревку маленький самолет, он сказал:

- Я не могу оставить тут Эвана.

- Мы свергнем папу и королей,- сказал незнакомец,- стоит ли брать его на такое дело?

Сам не заметив _как_, Тернбулл оказался в самолете, и они взлетели вверх.

- Мятежники так слабо замахивались,- говорил человек в красном платке,- просто школьники из младших классов, лезущие на старшеклассников!.. Да, вот истинная цена этим цареубийствам и французским революциям. Кто посмел до сих пор замахнуться на учителя?

- Кого вы называете учителем? - спросил Тернбулл с удивлением.

- Сам знаешь,- отвечал странный пришелец, взглянув в гневное небо.

Небо это становилось все ярче и ярче, словно то был не закат, а рассвет; но земля становилась все темнее. Больница и сад казались отсюда смешными и какими-то детскими; но краски их быстро выцветали. Багрянец роз и георгинов стал лиловатой синевою, золото дорожек - темной бронзой. Когда самолет поднялся настолько, что исчезло все, кроме крохотных светящихся точек, рубиновый свет небес неистовствовал кругом, словно море Дионисова напитка. Внизу тускло светились упавшие звезды гаснущего разума, вверху бились знамена свободы и мятежа.

По-видимому, незнакомец умел читать мысли, ибо он сказал именно то, о чем подумал было Тернбулл.

- Правда, как будто все перевернулось? То-то и хорошо здесь, в небе,- все вверх дном! Летишь, летишь вверх к утренней звезде - и вдруг поймешь, что ты на нее падаешь. Ныряешь поглубже в небо - и поймешь, что ты вознесся. Мир только тем и хорош, что в нем нет ни верха, ни низа.

Тернбулл молчал, и он продолжал свою речь:

- В небе и узнаешь мятеж, настоящий мятеж. Все высокое тонет внизу, все большое становится маленьким. На свете есть только одна небесная радость - _сомнение_.

Тернбулл по-прежнему молчал, и незнакомец спросил его:

- Значит, твой Макиэн тебя обратил?

- Обратил?! - вскричал Тернбулл.- Да почему? Мы с ним знакомы один месяц, и я ничем...

- Христианство - странная штука,- задумчиво сказал незнакомец с раздвоенным подбородком, легко облокачиваясь на руль.- Ты и не заметишь, как размякнешь... собственно, ты и не заметил.

- Я атеист,- сдавленным голосом проговорил Тернбулл.- Я всегда был атеистом. Да побойтесь вы Бога!

- Я не боюсь Его,- сказал незнакомец.

Тернбулл сплюнул в окошко; незнакомец продолжал:

- А жаль, мы очень на тебя рассчитывали... Умны они, гады, особенно такие дураки, как твой Макиэн.

- Да ничего я от него не набрался! - заорал Тернбулл.- Если я так плох, куда вы меня везете?

- Я везу тебя,- отвечал незнакомец,- чтобы показать последний мятеж. Тот самый, о котором ты мечтал, разгуливая вон там и размахивая от ярости руками.

Самолет стал спускаться - резко, словно человек, нырнувший в воду, и Тернбулл увидел внизу слишком хорошо знакомые места. Гнев заката утих, небо потемнело, слабые уличные огни освещали собор св. Павла. Да, собор еще стоял, но крест лежал рядом, на земле.

- Прибыли в самое время,- сказал пилот.- Сбили уже, молодцы! Мятежники все больше люди простые, и для них это - добрый знак.

- Конечно,- сказал Тернбулл без особого пыла.

- Я думал,- сказал незнакомец,- тебе приятно видеть, что молитва твоя исполнилась. Прости, конечно, за такое слово.

- Ладно, чего уж там! - отвечал Тернбулл. Самолет поднимался снова, и теперь внизу что-то ярко сверкало. Ладгэйт-хилл изменился мало, если не считать креста, но другие районы кишели людьми. Когда же Тернбулл с птичьего полета увидел почти весь Лондон, опьяняющий дух мятежа ударил ему в голову.

- Неужели восстал весь народ? - спросил он, едва дыша.- Неужели все бедные за нас?

Незнакомец пожал плечами.

- Сознательные, конечно,- сказал он.- Были кой-какие предместья... да вот, над одним мы пролетаем.

Тернбулл. посмотрел туда и увидел яркий свет. Тихие кварталы предместья пылали, словно прерия, охваченные пожаром.

- Что с ними поделаешь, трущобы...- сказал незнакомец.- Понимаешь, эти людишки слишком измотаны и слабы для мятежа. Мешали нам.

- И вы их сжигаете? - проговорил Тернбулл.

- Просто как, а? - усмехнулся незнакомец.- Только подумать, сколько было хлопот и разговоров, как помочь этим... бедным. А на что они сдались? На что они будущему? Вместо них придут новые, счастливые поколения.

- Разрешите мне сказать,- не сразу выговорил Тернбулл,- что это мне не нравится.

- Разреши и мне,- усмехнулся незнакомец,- сказать, что мне не нравится мистер Эван Макиэн.

Тонкий душою скептик почему-то не обиделся, даже не ответил - он мучительно думал о чем-то, пока не произнес:

- Нет. Мне кажется, не друг мой заразил меня такими взглядами. Мне кажется, я и раньше сказал бы то же самое. У этих людей есть свои права.

- Права! - неописуемым голосом повторил незнакомец.- Ах, права! А может быть, и души?

- У них есть жизнь,- серьезно отвечал Тернбулл,- с меня и этого хватит. Мне казалось, вы признаете жизнь священной.

- Еще бы! - в каком-то восторге воскликнул его собеседник.- _Жизнь_ священна, отдельные жизни - ни в коей мере! Мы именно улучшаем жизнь, уничтожая слабых. Можешь ли ты, свободомыслящий, отыскать здесь ошибку?

- Да,- отвечал Тернбулл.

- Ах, какая непоследовательность! - усмехнулся пришелец.- Ты же одобрял тираноубийство. Что ж это - отнимать жизнь у того, кто умеет ею пользоваться, и жалеть всякую страждущую шваль?

Тернбулл неспешно поднялся; он был очень бледен. Незнакомец тем временем кричал:

- Да на этом самом месте поставят золотые статуи здоровых и счастливых людей! Ты подумай, прежде тут рисовал на мостовой пьяный художник, которому жизнь не в радость, а мы...

Не опускаясь на сиденье, Тернбулл проговорил:

- Нельзя ли нам спуститься на землю? Я хочу выйти.

- То есть как это выйти? - крикнул незнакомец.- Ты будешь вождем, ты у меня,..

- Спасибо,- так же медленно, словно мучаясь, отвечал Тернбулл.- Мне нечего делать у вас.

- Куда ж тебя тянет, в монастырь? - ухмыльнулся незнакомец.- К Макиэну и его умильным мадоннам?

- Меня тянет в сумасшедший дом,- четко отвечал редактор.- Туда, откуда вы меня взяли.

- Зачем? - спросил незнакомец.

- Соскучился по приличным людям.

Незнакомец долго и насмешливо глядел на него (одна издевка отражала другую в его взоре, словно там была целая система поставленных друг против друга зеркал), потом спросил прямо:

- Ты думаешь, что я - дьявол?

- Да,- ответил Тернбулл.- Я думаю, что дьявола нет. Нет и вас, вы мне снитесь. И вы, и ваш самолет, и ваш мятеж - только страшный сон. Я верю в это и умру за свою веру, как святая Екатерина, ибо спрыгну и проснусь живым.

И он нырнул в небо, как ныряют в море. Звезды и планеты взметнулись перевернутым фейерверком, но сердце его наполнилось радостью. Он не знал, чему радуется; он почти не помнил слов Эвана о разнице между Христом и сатаной, когда сам, по собственной воле, падал вниз.

Очнувшись, он понял, что, опершись на локоть, лежит на больничном газоне, и пурпур заката еще не угас над ним.

ДАЛЬШЕ >>>