Слежка в сумасшедшем доме была так идеально налажена, что больные жили как бы и без надзора. Они могли подойти к стене, которую никто не охранял, и думать о том, как легко им уйти. Ошибку свою они обнаруживали лишь тогда, когда и впрямь решались бежать.

На этой оскорбительной свободе, в этом мнимом уединении Эван Макиэн часто гулял по саду, когда смеркалось, и особенно часто - в лунные вечера. Луна манила его. Конечно, Аполлон так же прекрасен, как Диана, но дело было не в красоте, а в нетленном воспоминании детства. Солнце поистине невидимо - его нельзя увидеть телесным оком. Луна много доступней, и потому, должно быть, много понятней детям. Она висит в небесах неведомо зачем, серебряная, крепкая, плотная, словно вечный снежок. Именно эти воспоминания (или фантазии) влекли плененного Эвана в залитый луною сад.

Однажды, когда он бродил в обесцвеченном саду, где самыми яркими были в тот час мягкая тьма небес и бледная желтизна луны,- тогда он бродил, глядя вверх с тем странным видом, который оправдывал отчасти ошибку его стражей, он увидел, что к нему летит что-то маленькое и блестящее, словно осколок луны. Сперва он подумал, что это - обман зрения, поморгал и протер глаза. Потом он решил, что это - падающая звезда, не она не падала. Она летела плавно, как не летают метеоры, но летают творения рук человеческих. Тут она оказалась на фоне луны и стала не серебряной на синем, а черной на серебре. И Макиэн понял, что это - аэроплан.

Описав красивую дугу, небесный корабль спустился вниз и остановился над газоном, сверкая, словно доспехи сэра Галахада. Сравнение это вполне уместно, ибо тот, кто сидел в нем, был весь в белом, и голову его венчали не то ослепительно-седые, не то очень светлые волосы. Сидел он неподвижно, и Макиэн принял бы его за изваяние, если бы он не заговорил.

- Эван Макиэн,- сказал он властно, как отец, давно не видевший сына,- твой меч нужен не здесь.

- Кому и чему он нужен? - спросил Эван, почему-то не удивляясь.

- Тому, что тебе дорого,- отвечал незнакомец.- Престолу, порядку и преданию.

Эван снова взглянул на луну, но лик ее был бессмысленным, как его лицо,- природа не поможет против сверхъестественного. И он взглянул на незнакомца.

- Кто вы? - спросил он, и сразу же испугался, что на вопрос его ответят. Но незнакомец долго молчал, потом промолвил:

- Я не могу сказать, _кто я_, пока стоит мир. Но я скажу, _что_ я: Я - закон.

Он поднял голову, и луна осветила его лицо. То было лицо греческого бога, безупречно-правильное, если бы не слишком длинный раздвоенный подбородок. Широко открытые глаза сверкали, но были бесцветны.

Макиэн был из тех, для кого порядок и ритуал естественнее своеволья. Он поклонился и спросил тише, чем прежде:

- Вы принесли мне весть?

- Да,- отвечал незнакомец.- Король вернулся.

- Я готов,- сказал Макиэн.- Вы возьмете меня с собой?

Серебряная статуя кивнула. Тогда Макиэн сел в серебряную ладью, и они полетели к звездам.

Это не метафора, ибо небеса очистились и стали такими прозрачными, что были ясно видны и звезды, и луна.

Когда облеченный в белые одежды поднял ввысь свою небесную ладью, он спокойно сказал Эвану:

- Вот тебе ответ на глупые толки о равенстве. Одни светила больше, другие - меньше. Планеты вращаются вокруг звезд. Все они подчинены закону, но не равны.

- Все они прекрасны,- медленно сказал Эван.

- Они потому и прекрасны, что знают свое место,- отвечал небесный кормчий.- Теперь и Англия станет прекрасной по той же причине. Земля уподобится небу, ибо вернулся король.

- Стюарт...- серьезно начал Эван.

- Тот, кто вернулся,- прервал его собеседник,- старше Стюартов. Он и Тюдор, и Плантагенет, и Пендрагон. Вернулось старое время; вернулся век Сатурна; вернулось все, утраченное по воле неповиновения и мятежа - твой предок, погибший в битве, и Карл, отказавшийся отвечать мятежному суду, и Мария, обратившая волшебное лицо к неверным пэрам. Это Ричард, последний Плантагенет, отдающий корону Болингброку, как отдают кошелек разбойнику. Это Артур, окруженный язычниками и умирающий во мгле, не зная, вернется ли он на этот остров.

- А теперь...- тихо промолвил Эван.

- Теперь он вернулся,- сказал сверкающий.- Там, за морем, еще надо победить последних врагов, но в Англии правит он. Люди снова стали счастливыми рыцарями, счастливыми сквайрами, счастливыми слугами, счастливыми крестьянами. Они свободны от пустого и тяжкого бремени, которое зовется гражданством.

- Неужели все это так? - спросил Эван.

- Можешь убедиться сам,- отвечал его собеседник.- Мне кажется, ты бывал тут.

Там, куда они летели, небеса были темны, но на черном сверкали серебром купол и крест. Наверное, их посеребрили заново, ибо они поистине обратились в белое пламя. Однако Эван сразу узнал эти места и подумал о том, вставили новое стекло в пустой редакции или нет.

Когда летающая ладья оказалась над собором, Макиэн различил и другие перемены. По всему куполу, на галерее, серебряными изваяниями стояли рыцари в латах, держа вверх остриями обнаженные мечи. Рыцари были живые, они охраняли крест; и Эван задохнулся, как задыхаются дети, когда увидят что-нибудь слишком красивое. Ничто на свете не могло бы так полно воплотить его мечты, как этот белый купол, вознесшийся над Лондоном тройной тиарой мечей.

Вглядевшись в улицы, Эван убедился, что его собеседник прав: все дышало порядком. Исчезли невесть куда суета и шум. Скромно и нарядно одетые люди степенно шли туда и сюда, и не по одному, а живописными группами, если не рядами; порядок же охраняли конные рыцари, застывшие на перекрестках, и латы их сверкали скорее алмазным, чем стальным блеском. Лишь на одном перекрестке - на углу Бувери-стрит - какой-то старик замешкался, переходя дорогу, и рыцарь не очень сильно ударил его по спине.

- Так нельзя,- сказал Макиэн.- Старик не может идти быстро.

- Порядок на улицах очень важен,- сказал одетый в белое.

- Справедливость важнее порядка,- сказал Макиэн.

Спутник его молчал. Лишь когда они летели над Сэнт-Джеймс-парком, он промолвил:

- Их надо научить послушанию. И я не уверен,- он вгляделся в тьму,- я не уверен, что ты прав. Порядок в обществе гораздо важнее, чем справедливость к человеку.

Эван, глядевший вниз, обернулся к нему.

- Порядок в обществе...- отрывисто повторил он,- важнее... чем справедливость к человеку?

Потом он помолчал и спросил:

- Кто ты такой?

- Я ангел,- отвечал, не глядя на него, одетый в белые одежды.

- Ты не католик,- сказал Макиэн.

Одетый в белое не ответил, но сказал так:

- Наше воинство стоит на том, что младшие боятся старших.

- Говори еще! - вскричал Макиэн.- Говори!

- Кроме того,- продолжал его собеседник,- нам, избранным, пристали гордость и суровость.

- Говори! - восклицал Эван, и глаза его горели.

- Грех оскорбляет Господа,- продолжал неизвестный,- но и безобразие Его оскорбляет. Те, кто прекрасен и велик, обязаны проявлять нетерпимость к тем, кто убог, жалок и...

- Дурак! - крикнул Макиэн, вставая во весь рост.- Неужели ты не мог сказать иначе? Я знаю, что бывают плохие рыцари; я знаю, что хорошие рыцари - лишь слабые люди. Я знаю, что у Церкви есть дурные слуги и злые князья. Я всегда это знал. Ты мог бы сказать: "Да, зря он это сделал!" - и я бы все забыл. Но я увидел твое лицо и понял: что-то нечисто с тобой и с твоим законом; Что-то... нет, все. Ты не ангел. Ты - не от Церкви. И король, который вернулся, не вправе править людьми.

- Жаль, что ты это говоришь,- промолвил его собеседник спокойно и жестко,- ибо ты скоро предстанешь перед королем.

- Нет,- отвечал Макиэн.- Я спрыгну вниз.

- Ты жаждешь смерти? - спросил неизвестный.

- Нет,- отвечал Эван.- Я жажду чуда.

- Кого же ты молишь о нем? - спросил тот, кто правил ладьей.- К кому ты взываешь, предавший монарха, отринувший крест, оскорбивший ангела?

- Я взываю к Богу,- отвечал Эван. Существо у руля медленно обернулось, посмотрело на него сверкающими, как солнце, глазами и слишком поздно поднесло ладонь ко рту, чтобы скрыть страшную усмешку.

- Откуда ты знаешь,- спросило оно,- что я не Бог?

Макиэн закричал.

- Теперь я понял,- промолвил он,- ты не Бог. Ты не Божий ангел. Но ты был им когда-то.

Созданье в белом отняло ладонь от искривленных в усмешке губ, и тогда Макиэн спрыгнул вниз.

ДАЛЬШЕ >>>