Глава вторая, в которой мы строим неспешные планы, но нас просят поторопиться
Дороги в Османской империи похуже державных. Дилижанс потряхивало, бросало из стороны в сторону, так что ни есть-пить, ни книгу почитать, ни в карты сыграть не было никакой возможности. Только и оставалось, что разговаривать, поглядывая в оконце.
Ехали мы теперь первым классом, в отдельной кабине, со своей лампой, двумя мягкими диванами и двумя гамаками и даже маленьким лючком в полу для неотложных нужд. А поговорить нам было о чем.
В истории Жана и Йенса ничего интригующего не было. До Аквиникума добрались они без всяких приключений, и на границе им тоже никто препятствий не чинил. Хоть и висели кое-где в присутственных местах портреты Йенса, "пособника Ильмара, врага веры и державы", но его особо не искали, даже награды не назначили. Видимо, сочли, что не стану я себя обременять монахом, убью или брошу где-нибудь... На таких вот ошибках уже сколько раз Стража страдает, а все свои ошибки в толк не возьмет. Лет пять назад ловили в Польше разбойника, душегуба из числа самых лютых, никого не щадившего. И долго ловили, пока не сообразили схватить мать разбойника и выставить на площади у позорного столба, умирать голодной смертью. И точно! Не прошло и трех дней, как душегуб явился на площадь, попытался мать спасти - да и был убит в схватке, вместе с матерью и всей своей шайкой. В окрестных домах-то заранее арбалетчики у окон поставлены были... Врать не стану, я ради Йенса на смерть бы не пошел, однако и бросать не знающего жизни, беспомощного монаха не стал бы. Но Стража всегда из самых худших мыслей исходит. Уж если вор - значит, у голодного ребенка грош украдет, если душегуб значит, никого не любит...
Наши приключения были для Жана и Йенса куда увлекательнее. Благо за стуком колес из соседних кабинок услышать нас не могли - разве что имена, для предосторожности, называли вполголоса.
Лишь об одном я не стал рассказывать. О ночном разговоре во дворе караван-сарая. Для себя я объяснил это просто - зачем спутникам лишние тревоги?
На самом же деле... не знаю. Я уже и сам сомневаться начал - был ли разговор, или просто вышел я, сонный, во двор и пригрезился мне странный гость.
Странный гость и его странные вопросы... Первый день я больше отсыпался.
Дремал на диване под рассказы Хелен, иногда просыпался от слишком уж резкого толчка - или от не менее бесцеремонного подергивания за плечо, вставлял пару слов в разговор и засыпал дальше. Зато к вечеру, когда всех разморило, а дилижанс еще не добрался до караван-сарая, я был бодр. Сидел у окна, глядел на села у дороги. Вот теперь уже чувствовалось в полную силу, что мы в чужом краю.
Здесь не встретишь храмов Сестры и Искупителя. Люди одеты непривычно и вроде даже ходят иначе...
И не знает никто о том, что проносящийся мимо дилижанс везет в себе будущего Искупителя.
Может быть, и не узнают. Схватят нас османцы, перехватят в пути агенты Державы, выведет Фарид на руссийских шпионов - вот и все. Даже сына своего не уберег Бог... что ж говорить о приемном.
Я посмотрел на Маркуса - он не спал. Зато все остальные дремали в ожидании гостиницы.
- Марк...
Мальчик вопросительно посмотрел на меня.
- Марк, - спросил я, - тебе никогда не казалось, что все в этом мире тщетно?
Он размышлял секунду, потом головой покачал.
- Вон гляди. - Я взглядом указал в окно. - Видишь крестьянина?
Османский крестьянин стоял на поле, мимо которого мы проезжали. Видно, проезд богатого дилижанса стал для него поводом отдохнуть - он выпрямился, оперся не то о палку, не то о лопату, которую держал в руках. И провожал нас долгим спокойным взглядом, не равнодушным, но и не любопытным. Так смотрят на проносящиеся в небе облака.
- Вижу, - сказал Маркус.
- Ведь ничего не изменится, Марк, - пояснил я. - Совсем ничего. Ты станешь выше всех царей земных. Ты дашь каждому Слово. Но все равно кто-то будет возделывать это поле. Будет стоять поздним холодным вечером, босой и в грязной одежде... или пусть даже он наденет меховой кожушок и кожаные сапоги, пусть лопата в его руках станет железной, а не деревянной...
- Разве этого мало, Ильмар? - тихо спросил Маркус. - Если этот крестьянин будет сыт и тепло одет? Знаешь, я первый раз почувствовал голод этим летом.
Когда убежал из Версаля. А раньше - не знал. Голод - это не когда набегаешься за день, но лень пойти к кухаркам...
- Вот это я знаю, поверь. Но...
- Я когда-то нойоном Кропоткиным зачитывался, - горячо сказал Марк. - Все думал, как можно добиться справедливости в мире. Даже считал однажды... правда!
Сколько у какого барона или графа железа, сколько в державных запасах...
Сколько на каждого придется, если разделить поровну. Ничего хорошего не выходило. Это оттого, что мир наш беден.
- Но все равно кто-то останется беден, а кто-то - богат. И этот крестьянин будет смотреть на проносящийся мимо дилижанс или железную машину на паровой тяге, вроде тех, в Миракулюсе.
- Ну и что? Зато его дети будут учиться в школе. И если Господь дал им достаточно ума, то смогут стать ремесленниками или торговцами, пойти в армию или во флот. А их дети могут стать аристократами. Я досадливо поморщился.
- Да я не о том, Марк. Не об идейках сумасброда Энгельса. Кто же против того, чтобы всякий честный человек был сыт и крышу над головой имел. Ты уж мне поверь, все равно останутся любители чужого добра, останутся дураки и лодыри... но не о них речь. Марк, представь... вот все это уже достигнуто! Что дальше?
- Разве этого мало? - вновь спросил Маркус упрямо. Но я смотрел на него, не отводя глаз, и он смешался. Потом , все ж таки тряхнул головой и начал:
- Если исчезнет на земле бедность, то люди станут жить по заповедям Божьим. Не воруя, не убивая...
- Жены ближнего своего не желая... - скрипуче сказал Жан. Лекарь, оказывается, уже не спал.
Маркус чуть покраснел, но продолжил упрямо:
- Справедливые и суровые законы искоренят грехи.
- Маркус, законы и сейчас строги, - сказал я. - Никого закон не остановит.
И про адские льды все знают. И про то, что, если станут жить по заповедям, наступит на земле рай и железный век...
Внезапно, своим навечно сиплым голосом заговорил Йенс:
- Много ли надо человеку для счастья? Иногда сырая комната близ тюремных застенков - то место, где чувствуешь себя счастливым.
- Мне жаль, что так вышло, Йенс, - сказал я. Но монах досадливо мотнул головой:
- Я не виню тебя, Ильмар. - Он наморщил лоб, ловя ускользающую мысль. - Я говорю, что счастье может быть и в бедности. И в смирении. И в раскаянии.
Йенс протянул руку, взял Маркуса за подбородок, разворачивая к себе. Без грубости, но и без того пиетета, что вчера.
- Мне кажется, ты хороший мальчик, - сказал он. - И я вот что думаю.
Господь нас создал не как игрушку себе. Не для того, чтобы мы его восхваляли. И не для наказаний и горестей. Человек рождается для счастья, мальчик. Пусть я всего лишь нищий монах... нарушавший обеты, а потом пошедший против самой Церкви. Но бывали дни, когда я был счастлив. Когда знал, что я - любимейший из детей Божьих, что мир этот создан для меня, что когда я смеюсь - улыбается небо. Вовсе не важно было, что у меня пусто в животе, а спина болит от плетей.
И я знаю, каждый человек хоть раз, но чувствовал это!
Он обвел нас суровым взглядом, будто ждал возражений. Но все молчали. Все что-то вспоминали. И я - тоже. Из дальнего прошлого. Как падал, кружась, первый снег на желтые листья, как шел я по опушке леса, и на душе было звонко и чисто, в руках своих я отогревал чужие ладошки, а стоило посмотреть вверх - и улыбалось светящееся зимнее небо. Я не могу даже припомнить, где и когда это было, не помню имени девушки, что шла рядом, и едва помню ее лицо...
Но я помню, как из ночного неба, в свете полной луны, падал хлопьями белый снег. И я помню, как улыбалось мне небо.
Разве была тогда во мне хоть капля горькой тоски и мысли о тщете жизни?
- Я прошу тебя, мальчик, - сказал Йенс, - Стань настоящим Искупителем.
Сделай так, чтобы мы знали любовь и любили в ответ. Не ведаю как, но сделай это.
И в тесной кабинке мчащегося дилижанса, этот неповоротливый, некрасивый, изломанный жизнью человек опустился на колени, целуя руку Маркуса.
"Не говори ничего! - взмолился я мысленно. - Не надо слов! Не давай ему обещаний, не клянись..."
- Я сделаю все, Йенс, - прошептал Маркус. - Все что смогу...
Йенс все стоял перед ним на коленях, держа за руку.
Ждал чего-то. Я тоже присел перед ним, заглянул в глаза.
- Йе-нс... вставай, Йенс.
Монах тяжело поднялся, все еще не отрывая глаз от Маркуса.
Сквозь окно донеслось хлопанье кнутов - кучер, перемежая удары руганью, отгонял с дороги дурную собаку, привязавшуюся к дилижансу. Мы въезжали в село.
К полудню следующего дня дилижанс остановился в Крайове.
Спокойнее всего было бы продолжить путь в Иудею вместе с остальными паломниками. Они уже договаривались с местными возчиками, что должны были везти их до самого Стамбула, а уж оттуда, морем, в Иудею.
Но нам надо было ждать товарищей. К тому же без документов ни я, ни Маркус о свободном проезде и мечтать не могли.
Мы постояли во дворе караван-сарая, разглядывая османские дилижансы.
Впечатление странное - никаких закрытых кабинок для уединения, окна незастекленные, так что вся дорожная пыль будет лететь на путешественников, на крыше столько скамеек, что удивительно - как не проламывается.
- Дороги плохие, - предположила Хелен. - Часто приходится толкать дилижанс на подъемах, вот и нужно побольше пассажиров третьего класса.
- Страна беднее, вот и вся разгадка, - скептически заметил лекарь.
Возчики, льстиво улыбаясь, бродили среди паломников. Хватали нас за рукава, заглядывали в глаза, на ломаном державном предлагали довезти быстро и дешево. Дилижансы отсюда шли не только в Стамбул, но и дальше, по всей Империи.
Когда смуглый и юркий кучер начал уговаривать Жана отправиться в Багдад, "большой город, славный город!", я едва удержался от смеха.
Барон Жан Багдадский выдержал напор стоически. Видно, успел привыкнуть к своему насмешливому титулу. В итоге тот же самый кучер, что собирался гнать дилижанс в Багдад, позвал своего приятеля, который на старой двуколке повез нас к отелю "Каддеши", где останавливались в большинстве своем иностранцы.
Крайова - город небольшой, но все-таки город. Козы и коровы по улицам не бродили, и даже дороги в большинстве своем были мощеные и немножко прибранные.
На нас особо не косились - здесь останавливалось много паломников и торговцев - и из Паннонии следующих, и из Хорватии. Говорят, что встречались здесь и самые непримиримые из гайдуков, ушедших после разгрома через границу и нашедших пристанище в Османской империи. Но следили за ними власти строго, и на бывших соотечественников они не покушались, как бы им того ни хотелось.
Возчик все оборачивался, одобрительно цокал языком и улыбался - то ли выражая приязнь, то ли радуясь, что наняли именно его. Каждый раз приходилось одобрительно кивать в ответ, и к концу поездки добродушная физиономия османца опротивела всем.
"Каддеши" был отелем новым, построенным с оглядкой на Державу, поскольку предназначался большей частью для ее подданных. Пять этажей, на каждом большие веранды, в жарком климате незаменимые, и еще шестой этаж - с рестораном.
Несмотря на наплыв посетителей, нам удалось снять два номера, пусть и по цене, заставившей Жана разразиться горестными сетованиями.
Мы с Хелен, переглянувшись, сняли отдельный номер, предоставив Маркуса под патронаж Жана и Йенса. А уже через полчаса, приведя себя в порядок, сидели в ресторане.
Здесь, как уступка туристам, подавали завезенное из Державы вино. Подавали за бешеную цену, с презрительной гримасой и в холстяном пакете, чтобы скрыть бутылку. Но нас порадовало и это. Мы сидели у самого края крыши, под туго натянутым полотняным тентом, защищавшим от солнца. Панорама сверху открывалась замечательная - будь мы шпионами, задавшимися целью срисовать план города, легко бы это сделали. Официант подал шиш-кебаб, клятвенно уверяя, что это лучший шиш-кебаб в городе, печеную айву, жаренные на решетке шампиньоны и айран. На какое-то время на душе стало спокойно, будто мы не спасались от преследований, а подобно обычным туристам или паломникам отдыхали в чужой стране.
- А здесь ничего, - поглощая шиш-кебаб, сказал Жан. - И очень вкусно.
Жалко, жалко, что мои родовые владения не под Державой...
На мой взгляд, руссийский шашлык повкуснее шиш-кебаба, но было так славно, что спорить не хотелось. Я даже кивнул старику. А вот Маркус заговорил:
- Я обещаю, Жан, ты будешь владеть Багдадом, Энергично жевавший лекарь на миг перестал работать челюстями. И я почуял, как между Жаном и Маркусом повисло что-то, несказанное. Лекарь молчал, забыв об остывающем шиш-кебабе, смотрел на Маркуса. Так смотрит на своего сына, вдруг отобравшего тяжелую поклажу, старый отец. Смотрит, впервые понимая, что ребенок вырос.
- Пока ты будешь его возвращать, у меня выпадут последние зубы, - сказал Жан наконец. - Лучше передай мне тот соус, дружок.
И все-таки я понял - он дрогнул. Маркус оправился после того вечера, преодолел растерянность от встречи. Снова стал будущим Искупителем, а не сопливым младшим принцем.
Не только я, все это поняли.
Официант принес нам кофе: вкусный, хотя и слишком уж сдобренный кардамоном по новомодной османской манере. Я спросил сигару и, вспомнив старое, осведомился: нет ли медовых сигар? Официант удивился, но обещал узнать.
- Мы долго будем ждать остальных? - спросил Жан. Поймав мой удивленный взгляд, пояснил:
- Ильмар, ты не хуже меня понимаешь, что в любую минуту...
- Надо ждать, - ответил я. - Вот сколько надо, столько и будем. День, неделю...
Жан, по-птичьи вздернув голову, смотрел на город. Потом вздохнул, сказал:
- Ильмар, велик ли был шанс выжить при обвале? Вы спаслись благодаря способностям Маркуса. - Слова "чудо" он избегал. - Но остальные...
- Они живы, - сказал Маркус. - Я знаю.
- Антуан - мой старый друг. Мой единственный друг, - помолчав, сказал Жан.
- И спасибо тебе за твою уверенность. Не лучшая смерть для летуна - быть погребенным в подземельях.
- Он тоже жив. - Маркус твердо смотрел на него. - Я чувствую это, ле...
Жан.
- Что ж. - Жан кивнул. - Тогда и я паду пред тобой на колени. Признаю, что ты уже не тот мальчик, что прибегал ко мне жаловаться на обиды и просить лечения...
Вернулся официант. С радостным лицом и подносом в руках.
- Господин желал медовой сигары?
На подносе, в ящичке из кедрового дерева, лежали несколько сигар. Я взял одну, понюхал.
Сигара пахла медом. Была она плоховато скручена да и рассохлась немного - в ящик сигары переложили только что, в этом у меня никаких сомнений не было.
Но пахла медом!
Я без торга расплатился, откусил кончик сигары, прикурил от услужливо поданной спички.
- Чему ты так радуешься? - удивилась Хелен.
- Да так... в Амстердаме, в ресторане, оказался я за одним столиком с Арнольдом. Он начал меня подозревать, тогда я потребовал османских медовых сигар, их не было, я устроил скандал... ну и сбежал.
- И что с того?
- Не знал я вообще, что такие сигары бывают!
Хелен все ж таки не поняла. Дернула плечиками, поманила официанта и спросила еще кофе.
А я поднялся и стал разгуливать по крыше, покуривая сигару.
Мало нужно человеку для счастья. Совсем мало; Иногда - лишь узнать, что дурацкая выдумка оказалась правдой.
И пусть даже сигара была неважная.
Ранним утром следующего дня я проснулся от крика муэдзина, призывавшего всех на молитву. Кричал он недолго, но так пронзительно, что разбудил начисто.
Хелен, пробормотав что-то, сразу же натянула на голову одеяло и не проснулась.
Я же встал, натянул штаны и вышел на веранду.
Мечеть была в одном квартале от гостиницы. Видать, чтобы постояльцы не забывали, где оказались. Минареты на фоне светлого неба казались такими тонкими - как только внутри лестница умещалась! Чужая вера, чужие обычаи.
Муэдзин покричал еще и спустился.
Вот в Руссии хоть и строят почти такие же минареты, но к молитве созывают лишь раз в день, под вечер. Может, оттого и не сходятся с османами в вере...
Город проснулся. Засновал по улицам народец победнее, проехала пара телег.
Грохоча по булыжникам, подъехали две кареты. Перегнувшись через перила, я смотрел, как выбираются из экипажей запыленные путники.
Никакого удивления у меня не было. Когда выбравший первым Арнольд начал подозрительно осматриваться и задрал голову вверх, я помахал ему рукой. Арнольд выпучил глаза. Слепо нашарил епископа - в мирской одежде Жерар походил скорее на крепкого мастерового, чем на особу духовного сана, указал на меня.
Я помахал рукой и епископу.
Все наши спутники стояли перед гостиницей. Молча, обращая внимания на возниц, что суетились, требуя платы, смотрели на меня с одинаковым выражением лица.
Когда-то, давно уже, услышал я такую фразу - "человек судьбы". Сказали ее про одного поэта, не гнушавшегося захаживать в воровские притоны Амстердама. То ли вдохновение он среди нас искал, то ли таким был его вызов свету, не знаю.
Поэта никто не обижал, человек он был правильный, когда водились деньги - всех привечал, когда сидел на мели - не брезговал угощением. Но было у него в лице отличное от всех выражение, будто невидимая паутинка легла. И однажды старый хрыч Нико, выползший к нам из своего хозяйского кабинета, буркнул мне, взглядом указывая на пьющего абсент поэта: "Человек судьбы".
Тогда я ничего не понял, хоть и не стал переспрашивать, а кивнул глубокомысленно.
А через месяц поэт обкурился опия и вышел из окна мансарды, где жил "вдохновения ради". То ли с дверью окно перепутал, то ли решил, что летать умеет... то ли просто почуял зов судьбы.
С тех пор и я стал иногда замечать людей, которых позвала судьба.
У товарищей наших, у всех, лежала на лице незримая тень. Это не обязательно к беде ведет. Видел я такое и у людей, которым суждено было к лучшему свою жизнь изменить, и они о том уже подспудно догадывались.
Но еще никогда не встречались мне сразу семеро, ведомых судьбой.
Жаль, никакое зеркало не поможет на самого себя со стороны так глянуть, чтобы разглядеть эту печать.
Первой стронулась с места Луиза. Бросилась в двери гостиницы, с выпученными глазами, с радостной улыбкой на лице.
Ну, понятное дело, как же она без обожаемого Маркуса жила...
Арнольд стряхнул совсем уж расшумевшихся возчиков и без спора расплатился.
А я пошел в комнаты, сел на постель, погладил Хелен по плечу. Летунья спала, на ласку не отзывалась.
- Вставай, - прошептал я. - Хелен... Летунья что-то буркнула, повернулась на спину, недовольно в окно глянула:
- Какая рань... ты хуже муэдзинов, Ильмар.
- Наши приехали, - сказал я.
- А! - Хелен без всякого удивления села на кровати, одеяло быстро к груди подтянула. - Выйди, я оденусь.
Ох уж высокородные дамы...
Застегивая на ходу рубашку, я пошел в гостиную комнату. Хелен окликнула меня:
- Все добрались? Нормально? Впрочем, сомнений в ее голосе не было.
Когда судьба сводит вместе людей разных, кого-то - со дна общества, а кого-то - из высшего света, ужиться им не суждено. Это я знал еще с первой своей каторги. Каждый сам по себе - хороший человек: что безграмотный крестьянин, огревший дубьем сборщика налогов, что сочинитель едкого памфлета на правящий Дом. А сойдутся вместе - беда... Сочинителю противен крестьянский дух и манера гадить по-простому, у первой же стенки. Крестьянин от одной лишь манеры ^сочинителя разговаривать звереет, половины слов не понимая.
Среди нас, положим, темных крестьян не было. Но как подумаешь о пропасти между Жераром и Йенсом, Антуаном и Луи, Хелен и Луизой... А ко всему еще старые отношения, что неизбежно тянутся. И давние разборки между Хелен и Луизой. И моя с Арнольдом игра в "вора и стражника", что с Амстердама длится.
При таком раскладе спасает лишь одно - человек, который всей компании служит духовным стержнем, святым столбом. На себя общий груз принимает, одним лишь словом спорщиков утихомиривает. И у нас этим стержнем, ясное дело, был Маркус.
Вот и сейчас. Отошел я на четверть часа от собравшегося воедино общества, заказать в ресторане завтрак в номер;;
Пока обсуждал с официантом, дозволено ли "ради подкрепления здоровья" принести нам вина или чего покрепче (оказалось, в целях укрепления здоровья - можно, хотя и дорого), пока расплачивался - к и без того высокой цене пытались лишнего приписать, разговор едва на драку н перешел.
Зачинщиком выступил Арнольд.
Открыла мне Хелен, растрепанная и злая. Тут же затворила дверь - хотя без того возгласы в коридор доносились. Арнольд, мусоля в зубах незажженную сигару, орал на Фарида.
- Я знал, этим кончится! Все было заранее придумано! Руссиец невозмутимо слушал, не пытаясь даже возразить. Крутил в руках зажигалку, будто намеревался поднести Арнольду огонька, и ожидал лишь затишья.
- Руссийские штучки! - бушевал Арнольд.
- Я не знал, - кротко ответил шпион.
- Не знал?
- Что случилось? - спросил я у Хелен.
- Фарид заявил, что самое безопасное - отправиться через границу в Руссию.
Что до Иудеи нам не добраться, слишком долог путь. - Хелен поморщилась. - Отчасти он прав...
- Вы не получите Слова! - рявкнул Арнольд, будто отрезал. - Все! Мы двигаемся в Иудею! И документы ты сделаешь!
Значит, рассказали ему все, не стали дальше таиться. Шпион все-таки привстал и щелкнул зажигалкой. Арнольд побагровел, будто огонек поднесли не к сигаре, а к его лицу. Но тут заговорил Маркус, тихонько сидевший у окна:
- Арнольд, не надо спорить. Мы отправляемся в Иудею. Фарид, спасибо за предупреждение.
Стражник еще кипел, и я тоже вставил:
- Арнольд, сами мы никогда не выбрались бы из Аквиникума. В конце концов это твои приятели выдали нас. Арнольд досадливо взмахнул рукой, но спорить прекратил.
- Мое дело - предупредить, - миролюбиво сказал Фарид. - Повторюсь, но, на мой взгляд, главная беда - если Словом воспользуется любая из великих держав. А как человек, знающий основы тех или иных великих потрясений, уверен: Держава не успокоится, узнав, что рыбка проскользнула сквозь сеть. - Он подумал и добавил:
- Впрочем, и Руссия не станет ждать развязки. Нет, нет, я никаких донесений после Аквиникума не передавал. Но мои коллеги есть везде. И в Доме - тоже.
Понять, куда вы отправляетесь, - несложно.
- Войны не будет, - уверенно сказала Хелен. - Нет, Держава не начнет войну!
- А кто говорит о войне? - поразился шпион. - Вот инциденты... они случаются. К примеру, сбился с курса планер, залетел на османские земли и уронил зажигательную бомбу на лагерь гайдуков. И никаких претензий, заметьте!
Ведь Империя клялась, что гайдуки не устраивают лагерей на ее территории. Так и здесь - перейдет случайно гвардейская когорта границу да и удалится обратно. А что при этом прихватит принца Маркуса, так ведь всем известно: нет его на османской земле!
Жерар, молча слушавший спор, поднял руку, призывая к молчанию:
- Довольно! Вы меня убедили. Все правы. Сударь, вы можете добыть для нас документы? Для всех нас, те бумажки, с которыми мы едем от границы, слишком уж отдают липой.
- Могу, - помедлив, сказал Фарид. - В Крайове есть... Добрые люди.
- Тогда не медлите, друг мой. Я даже попрошу вас пропустить завтрак.
Руссиец не стал спорить. Поднялся - и тут же к нему шагнул, широко улыбаясь, Арнольд. Сказал, щерясь во весь рот:
- Позвольте проводить вас, любезный друг!
- Буду польщен. - Фарид и не подумал отказываться. Так вместе они и вышли, едва ли не расшаркиваясь в дверях: обуреваемый подозрениями стражник и тихонько потешающийся над этим шпион.
- Хоть бы поели, - сказал я, едва закрылась дверь. -Вот-вот должны подать завтрак.
Жерар покачал головой:
- Руссиец прав, Ильмар. Мы слишком долго испытывали терпение Державы. До границы не столь уж далеко, лихой эскадрон дойдет до Крайовы за несколько часов... Только бы эти двое не передрались по пути!
Антуан тихонько засмеялся:
- Однажды наш полк перебросили в Каталонию... две провинции бряцали оружием, не поделив клочок земли с крошечным полем и маленькой бедной шахтой.
Солдаты уже затоптали в десять раз больше хлебов, чем могла родить та земля, сточили со своих мечей больше железа, чем шахта давала за год. Две армии стояли друг против друга в ожидании последнего приказа, пока напыщенные графы распивали вино, пытаясь переспорить друг друга. И мы ждали этого приказа, ждали, чтобы наказать и правых, и виноватых. Так уж сложилось, то ли зло пошутила судьба, то ли судьбой стал штабной офицер, но в нашем полку были два летчика из обеих повздоривших провинций. Каждый отстаивал свою правду, и они не здоровались за руку, не разговаривали, меж третьих лиц называя друг друга "этот". О, как же смешно, торжественно и напыщенно звучало, когда в маленькой комнате деревенского трактира они бросали друг другу "этот" - передавая слово, будто эстафетную палочку. Одинаково нелепые и одинаково правые в своих заблуждениях. Но мы знали, что, если дан будет приказ, оба пойдут к планерам, оба поднимутся в небо и сбросят бомбы на головы тех, кого так яростно поддерживают...
- Твой пример никуда не годен, мой друг, - немедленно возразил Жан. - У руссийского шпиона другие приказы.
- Это пока, - сказал Антуан. - Лишь пока.
- Лучше расскажи, что случилось с вами после обвала, - сказал Жан. - Со всем присущим тебе красноречием.
- Тут мало что можно рассказать. - Антуан на дружескую иронию Жана не поддался. - Обвал. Воздух, тяжелый от пыли, трещины под ногами... мы бежали в панике, подобно крысам. Было очень страшно, Жан. Мы были уверены, что вы погибли. Луиза рвалась назад... мы едва ее удержали.
Стоявшая за спиной Маркуса Луиза покраснела, будто девица, первый раз приглашенная на танец.
- А потом мы поняли, что Маркус спасся! - вставил Петер. - Все, даже я.
Все это почувствовали. Ну... не могло так кончиться!
Жан закряхтел. Тот восторг новообращенного, что испытывал Петер, был для него чужд. Да и товарищи наши были пока чужими и незнакомыми.
- Хорошо быть столь уверенным, юноша... Может быть, предчувствие еще и подсказывает кому-то, как отсюда выбираться?
- Надо отдохнуть! - встрепенулась Луиза, - Вы посмотрите на Маркуса, на нем же лица нет!
На мой взгляд, все с мальчиком было нормально. Уж куда лучше, чем на каторжном клипере. Но Маркус возражать Луизе не стал, даже для порядка.
Хотя чему я удивляюсь? Откуда мне знать, что он пережил, так лихо орудуя Словом?
- Отдохнуть было бы неплохо, - кивнул Жерар. - Все мы устали. Здесь хорошо кормят?
- Вполне, - подтвердила Хелен. - Но...
- Сутки? - предположил Жерар. - За это время, надеюсь, руссийские агенты соорудят нам какие-то документы. Мой сан здесь уже не послужит защитой, летунья.
- Если только сутки, - согласилась Хелен. - А? Все согласны?
В дверь постучали. Вот и завтрак поспел... долго они возились. Я пошел к двери, открыл.
Но это были Арнольд и Фарид. В первый миг я поразился тому, что меж них исчезла всякая напряженность. Они держались рядом, словно закадычные приятели.
Потом я увидел, как напряжены их лица.
- Ильмар, быстро... - прошептал Арнольд, смиряя свой голос.
Оглядываясь, они протиснулись в номер.
- Что такое? - уже ощутив страх, спросил я.
- То и случилось! - рявкнул Арнольд. И сунул мне под нос листок серой бумаги, еще влажный от клея. Видать, только что сорвал со стены.
На листке было мое собственное лицо и затейливая османская вязь.
- Там еще есть портреты Маркуса, Хелен, Жерара - почти спокойно сказал Фарид. - И мой портрет. Насколько я могу понять... - он криво улыбнулся, - Держава и Pyccия предъявили совместный ультиматум Османской империи. Это чудо, что мы до сих пор на свободе.
- Ты не слыхал про какие-нибудь пещеры под Крайовой? - спросил я и попытался лихо улыбнуться.
Но Фарид лишь покачал головой.
Несладко, должно быть, тайному агенту, которого сдало собственное начальство.
