К вечеру мы уже много чего повидали. Каменная щель, в которой едва не охромела Луиза, была давным-давно пройдена. И все сразу поняли, как хорошо и легко было по ней идти. Потому что щель эта в какой-то момент будто винтом изогнулась, вытянулась слева направо, и оказались мы в пещере совершенно неслыханных размеров. Причем размеры ее были огромны вширь, в высоту пещера не превышала метра. Потолок был каменный, почти ровный, а вот пол покрывала мокрая скользкая глина. Знающие люди такую пещеру назвали бы "ракоход".

Проводник ухмыльнулся нам желтыми от табака зубами, Опустился на корточки, ловко закрепил карбидный фонарь в петле на плече.

- Ползти? - взвизгнула Луиза.

- Да. - Фарид стал крепить и свой фонарь. - Ничего, ничего, это недолго.

Наверное, так себя червяк чувствует, вползший в начинку огромного расслоившегося пирога... Мы поползли, навьючив вещи на спину или волоча их за собой.

Прямо над головой - сочащаяся редкой, но неустанной капелью каменная крышка. Под ногами - утрамбованная глина, норовящая забраться даже за шиворот.

Через десять минут заболели колени, под которые все время попадалась твердая известковая крошка. Через двадцать - все были в этой грязи с ног до головы.

Особенно не повезло Хелен, у которой ноги разъехались на слякоти, - она упала в грязь животом, рванулась и ухитрилась прокатиться еще и спиной.

Я все время поглядывал на троицу, внушавшую мне опасения.

Первый, конечно же, Петер. Лицо у него было белее мела, он вперился взглядом в мерцающую впереди лампу проводника, но все-таки полз.

Вторым был Маркус. Вся его уверенность, все спокойствие, накопленные за минувшие недели, куда-то подевались. Выглядел он теперь не лучше, чем на каторжном корабле. Но пока держался.

Хуже всего было с Антуаном. Железный он старик, ничего не скажешь. И пусть любовью его было небо, но и под землей летун не робел. Но возраст... совсем уж не тот у него был возраст, чтобы ползком километр за километром двигаться. Не надо было нам его с собой брать! Он ведь Страже почти неизвестен, мог бы и законным порядком границу пересечь!

Но теперь уже ничего нельзя было изменить. Оставалось лишь Сестру молить, чтобы выдержало его старое сердце.

А мы все ползли и ползли. Как здесь находил дорогу проводник? То ли по заметным кое-где бороздам - похоже, контрабандисты свой груз по пещере волоком тащили, и глина не успевала затянуть все следы. То ли по редким известняковым столбам, уходящим от потолка в глину, держащим над нами всю каменную толщу.

- Долго еще, Комаров? - спросил я.

- Столько же, если проводник не соврал, - тяжело дыша, отозвался Фарид. В Тайной Палате умеют лазутчиков готовить, но, видно, притворяясь негоциантом, Комаров сноровку потерял. Вкусное вино и обильная еда - самый главный враг для солдата.

- Антуан не выдержит, - шепнул я. Комаров поморщился. Потянулся было к лицу, очки прогреть от грязи, но вовремя остановился. У него не только Ладони, все руки были в глине по самые плечи.

- Скоро будет привал. Надо вытерпеть. Ползем, мы отстанем!

И впрямь: проводник, женщины и Жерар с Антуаном уже отдалились от нас.

Ругнулся я про себя, но спорить не стал. В этой щели, да на мокрой глине - не отдых будет, одно мучение.

И мы ползли, все дальше и дальше, под равнодушный перестук капель, по скользкой грязи, все ниже и ниже, а потом, напротив, вверх. Я представил себе пещеру, и мне вдруг почудилось, будто вижу я ее со стороны. Огромная полость, по форме - словно чечевица. Сверху камень, снизу глина. И глина эта медленно-медленно сползает в какую-то дыру посреди пещеры, иначе давно бы уже заполнилась она вся, доверху, на горе мадьярским контрабандистам... Как могло такое жуткое чудо случиться? Разве могла вода такое сотворить?

Потом у нашего проводника лампа погасла. Комарову пришлось ползти вперед и светить, пока мадьяр, ругаясь, прочищал механизм от грязи. Но лампа так и не зажглась, проводнику пришлось забрать лампу у Антуана и зажечь ее. Все польза, старику и этот нетяжелый груз был в тягость.

Все-таки кончается любая мука. Глина становилась все суше и суше, потом сменилась грязным камнем. Потолок ушел вверх, зато слева и справа мы увидели стены. И вскоре, охая и хватаясь за поясницы, мы смогли разогнуться. Антуан стоял, придерживаясь за сердобольную Луизу, и часто, неглубоко дышал. Эх, лекаря бы сюда, лекаря Жана... только смог бы он выдержать этот путь?

Проводник заговорил, и Петер хриплым голосом перевел:

- Он восхищается. Особенно вами, господин Антуан. Он говорит, что никогда бы не поверил, что женщины, ребенок и старик сумеют преодолеть Глиняный Пирог без остановок. Эта пещера так у них называется. Сейчас будет привал, на целый час. Надо пройти совсем немного, минут пять, и будет привал, Пять минут превратились в десять. Но зато и место оказалось славным.

Небольшая пещера, с высоким потолком и множеством хрупких каменных сосулек, растущих навстречу друг другу с потолка и пола. Здесь было сухо, а вдоль стены вдруг обнаружились грубые дощатые топчаны.

На них все и повалились.

Никогда не поверю, что доски эти тащили от самого театра, через "глиняный пирог". Слишком уж много хлопот, а контрабандисты - народ непостоянный, основательные убежища делать не любят. Да и не стоила бы их игра свеч, если весь груз пришлось бы с такими трудностями доставлять. Наверняка есть поблизости еще один выход, где-то за окраиной Аквиникума из земли выходящий.

Через него и доставляется основной товар. Только нам его контрабандисты не покажут, не станут рисковать.

- Откуда здесь доски? - спросил я на всякий случай.

- Есть еще выходы, - подтвердил мои догадки Фарид. -Их много, но нельзя ждать полной откровенности... даже за большие деньги.

- Твоему проводнику не придет в голову сдать нас Страже?

Комаров многозначительно на меня посмотрел, и я осекся. С чего я взял, будто мадьяр совсем уж романского не понимает?

- Нет, не придет, они честные люди и отрабатывают плату, - уверенно заявил Комаров. - К тому же куда выгоднее получить десять раз по сто марок, чем один раз - пятьсот.

Подумал я, сколько на самом деле за наши головы назначено, и решил приглядывать за проводником повнимательнее. Если поймет, кого на самом деле из Аквиникума выводит, сразу бросится в бега, оставив нас дожидаться Стражи во тьме чудовищного лабиринта.

- Антуан, как ты? - позвал я.

Старик ответил не сразу. Но с юмором, что меня порадовало:

- Судя по ощущениям - давным-давно умер. Я вытянулся на грязных неструганых досках, расслабился. Нечего грустить, и не в таких переделках бывал. Не может весь подземный лабиринт быть таким сложным, все ж таки тут часто люди ходят. Потихоньку, полегоньку, пройдем тридцать километров.

Километра три-четыре мы уже миновали.

- Из какой замечательной бани ты нас вытащил, - произнес вдруг Арнольд, косясь на меня. - Сейчас бы в эту баню...

- Дальше будет подземное озеро, - сообщил Фарид. - Все, кто не боится холодной воды, могут в нем вымыться.

- Вода была горячая, - между тем продолжал мечтательно вспоминать Арнольд.

- И массажисты...

Я услышал какой-то шум, приподнял голову. Кряхтя и опираясь о топчан, Луиза встала. Подошла к Арнольду, уселась рядом, резким рывком задрала ему куртку. Спросила:

- Поясница болит?

Ошарашенный офицер молчал.

Луиза принялась разминать ему спину. Умело, ничего не скажу!

- У меня муж тоже был здоровяк... вот, Хелен его видала... - проронила Луиза, не прерывая занятия. - И чуть что - сразу за спину хватался. А костоправа не подпускал, боялся, что того враги подкупят и он нарочно хуже сделает. Пришлось мне научиться...

Вот чего у нее не отнять - так это готовности ближнему помочь. Вроде и вздорная баба, и умом не блещет, и за свое место при Маркусе трясется, аж смотреть противно. Но вдруг словно меняется в ней что-то - и кидается, про собственные болячки забыв. Не зря, видно, монашки свою настоятельницу не выдали.

Тем временем проводник тоже встал с лежака. Отошел шагов на десять в темноту, и там сразу же зажурчало. Хелен фыркнула.

Как ни странно, но часа нам для отдыха вполне хватило. Даже Антуан выглядел бодрее, почти как обычно. Я видел, что он украдкой глотнул какое-то лекарство из пузырька, но сделал вид, что ничего не заметил.

От этого зала дорога вновь стала приличной. То древние катакомбы, в которых не то камень, не то что другое добывали, то промытые водой пещеры - но обычные пещеры, не такие странные, как глиняный пирог.

И шли мы довольно бодро. Долгих дискуссий вроде той, что Маркус с Фаридом вначале устроили, больше не возникало. Хватало чем глаза занять, чтобы рот закрылся.

Встречались залы с каменными сосульками. Иногда невзрачными, а иногда чудными. Было, к примеру, место - там проводник нарочно остановился. С потолка там свисала одна сосулька, огромная, покрытая бахромой белых лепестков тоньше бумажного листа. А из пола навстречу ей росли другие сосульки, поменьше и попроще. С одной стороны - двенадцать, и с другой - одиннадцать.

Мадьяр-проводник заговорил, Петер с воодушевлением перевел:

- Этот зал зовут Залом Искупителя. Верхняя колонна символизирует Искупителя, а нижние - одиннадцать апостолов-предателей с верным Иудой и одиннадцать уверовавших римских легионеров.

- Здесь надо строить храм, - взволнованно произнес Жерар. - Долбить штольню с поверхности и строить храм, чтобы чудесное творение Господа стало доступно человеческому взору!

Я в немом восхищении любовался каменными сосульками. Не может такое случайным совпадением быть! Одна большая сосулька, двенадцать и одиннадцать...

Присев на корточки, я стал разглядывать камни. Потом бесцеремонно забрал у Фарида фонарь, вернулся и посмотрел повнимательнее.

Проводник что-то изрек недовольным тоном.

- Он говорит... он говорит, что были еще камни... - смущенно перевел Петер. - Но на людей снизошло откровение, что лишние надо убрать.

Вот тебе и божественный знак свыше, чудо-часовня во глубине горы! Я и впрямь увидел следы аккуратно отколотых сосулек. Глянул на Жерара - тот выглядел изрядно сконфуженным. Уж ему-то, по сану и положению, не стоило сразу принимать на веру слова проводника.

Люди всегда готовы помочь Богу совершить чудо. На свой, человеческий лад.

Не заплачет в положенный час святая икона - капнут маслица ненароком. Не исцелят святые мощи - пересилив боль, поклянутся, что исцелили.

Словно Бог сам не может построить храм - хоть в подземном мраке, хоть на вершине горы. Будто ложные знамения нужны отцу правды.

- Ваше преосвященство, - спросила Хелен, - а как звали одиннадцать стражников, что стали новыми учениками Искупителя?

Жерар все смотрел на каменные сосульки и ответил не сразу:

- Аулус, Аппиус, Гаиус, Гнаеус, Лукиус, Маниус, Мамеркус, Публиус, Сервиус, Спуриус, Титус...

- Был еще один, - сказал вдруг Маркус.

- Это апокрифическая ересь, - отрезал Жерар.

- Это написано в той книге. Это вспоминала сама Сестра, - твердо сказал Маркус, Я видел, как вздрогнул Фарид. Но сейчас меня не волновало, сколько тайн узнает руссийский шпион.

- И что же там сказано, мальчик? - спросил Жерар, помедлив.

- Как одиннадцать апостолов отреклись от Искупителя, лишь Иуда Искариот остался верен, так и одиннадцать римлян присягнули на верность, а один - не стал. Он сказал, что склонился бы перед Богом, но видит перед собой не Бога, а лишь нового цезаря. Бывшие товарищи хотели убить его, но Искупитель остановил их. И тот ушел вместе с одиннадцатью отступниками и Сестрой.

Никогда я этой ереси не слышал, но почему-то сразу поверил.

- Его звали Маркус, - закончил младший принц. Воцарилось молчание.

Неловкое, гнетущее. Нарушила его Хелен, словно чувствовала свою вину, что вообще затеяла разговор.

- Ваше преосвященство... простите за вопрос, который должно задавать простому священнику... И все-таки почему мы читаем Евангелия одиннадцати предателей, отрекшихся от Искупителя? Почему чтим их, помним их имена?

- Потому, что такова была Его воля, - ответил Жерар.

- Но разве никто не пробовал постичь Его волю?

- Потому что одиннадцать апостолов хоть и согрешили, за Искупителем в Рим не последовав, но до того были праведны, - тяжело ответил Жерар. - Потому что Он, в своем милосердии, простил им грехи земные и небесные... Потому что нет у нас больше свидетельств о жизни Искупителя до воцарения в Риме.

- Почему же тогда мы не помним наизусть имена солдат, что власть Искупителя признали, Словом были наделены и волею Искупителя в провинциях правили... - пробормотала Хелен. Не вопрос задавая, а сама с собой разговаривая.

Фонарь Комарова, давно уже мерцавший, потух. Но несмотря на укоризненный взгляд проводника, руссийский шпион стоял задумчиво, вовсе светом не озаботившись. Да и все мы так стояли, позабыв о своих страхах и бедах, не чувствуя грязи, тело облепившей. Стояли, глядя на каменные столбы, едва различимые во тьме. Не постичь, а ощутить пытаясь, что же они чувствовали: одиннадцать предавших и одиннадцать раскаявшихся. Те, кто отступил от Искупителя, на римский престол шагнувшего, и те, кто за ним пошел.

Одно нам было в помощь - путь почти все время шел ровно, без лишних спусков или подъемов. Несколько раз я чувствовал ветерок, а значит, были где-то рядом ведущие к поверхности туннели. Но проводник пер вперед, будто ничего не замечая, и я своим открытием ни с кем не поделился. Все равно не стоило нам на поверхности появляться. Понять, что там происходит, несложно. Вся Паннония бурлит, на церквях и магистратах расклеивают свежие плакаты с обещанием награды. Крестьяне, работая на полях, зорко поглядывают вокруг. Мелкие помещики и аристократы, которым заняться нечем, рыщут по дорогам. Родители детям втолковывают, что про каждого постороннего надо сразу Страже сообщать. В каждой таверне, на каждой конюшне - неприметные наблюдатели. Воровскую братию вмиг прижали, старые грехи припомнили, велели в поиски включиться. Стража и преторианцы, границу охраняющие, враз перестали поборы собирать, а вместо того пошли с собаками в дозоры.

Нечасто такие облавы устраивают. Но однажды я такую видел: когда два душегуба по ошибке убили высокородного командира галлийской Стражи, тайком, в одиночестве от любовницы возвращавшегося. Граф дальним родственником Владетелю приходился, да и Стража озверела... что тогда творилось по всей провинции - страшно вспомнить. В самые тайные воровские притоны вдруг стражники наведались... с наказом выдавать душегубов. Церковь их прокляла, Дом награду объявил. Через три дня их и поймали - один другого сдал, на пощаду надеясь.

Зря надеялся.

Ну а нас искать еще старательнее будут. Одно лишь радует - не может Дом открыто объявить, в чем ценность Маркуса...

К озеру мы вышли под самый вечер. Перед этим снова ползком пришлось пробираться, хорошо хоть недолго и не по грязи. Зато когда выбрались на простор подземного зала - проводник расщедрился, разрешил еще пару фонарей зажечь.

И было с чего. Такую красоту на земле не увидишь.

Потолок пещеры выгнулся куполом, да не простым серым сводом, а густо изукрашенным белой каменной канителью. Берега озера будто кустами поросли - не обычные каменные сосульки, а целые ветви. Озеро было небольшим, метров десять в диаметре, и прозрачным до самого дна. Но странное дело, почему-то вода была будто пылью припорошена.

Я присел у берега, протянул руку - и пальцы ткнулись в прозрачную корочку, покрывавшую воду. Вроде как на ледок похожа, но не лед - тоже камень, но совсем тонкий, тоньше пленочки слюдяной. Руки я не удержал, и корочка лопнула под пальцами. Осколки медленно-медленно пошли ко дну.

Проводник дернул меня за плечо и очень неодобрительно заговорил по-мадьярски. Показал в сторону - там в корочке будто полынья была пробита, можно и воды зачерпнуть, и умыться.

- Извини, не заметил... - пробормотал я.

Погубленную красоту и впрямь было жаль. Этот каменный ледок, может, тысячи лет на воде нарастал - а я его одним движением порушил!

Арнольд нагнулся, зачерпнул воды, глотнул. Скривился, будто зубы заломило.

Вода и впрямь была холодной. Спросил:

- Кто-нибудь будет мыться? Я покачал головой:

- Грязь костей не ломит.

Хелен подошла было к озерцу, зачерпнула воды и тоже покачала головой. Все ее лицо выражало сразу и желание помыться, и отвращение к ледяной купели.

Маркус поежился, Петер даже сделал шаг назад.

Арнольд вздохнул. Видимо, найдись еще один сумасшедший, он бы рискнул забраться в подземное озеро. А так - духу не хватило.

- Что ж, дождемся османских бань... - пробормотал он, выпрямляясь.

У озера мы и заночевали.

Здесь не было никаких лежаков, как на прежнем привале контрабандистов.

Вещей же у нас с собой было слишком мало, чтобы устроить нормальный бивак. Мы отошли от озера к стене, на каменистый участок, где хотя бы сырости не было, и стали готовиться ко сну. Главное было - хоть что-то постелить под себя, на камни.

Я достал из сумки туго скатанный плащ, в котором совсем недавно изображал слугу при Йенсе. Простой плащ, Дешевый, зато из плотной и теплой ткани. Да и в два слоя его можно постелить...

- Ильмар. - Хелен подошла ко мне. В руках у нее тоже был плащ, явно позаимствованный у сумасшедшей баронессы - белых и красных цветов, с битой молью соболиной опушкой. - Я думаю, лучше постелить под себя как можно больше одежды. И лечь рядом. Иначе замерзнем.

Я кивнул, невольно улыбаясь. Нет, какие уж тут игривые мысли, это я просто так...

Но Хелен едва-едва, уголками губ улыбнулась в ответ.

- Давай, - сказал я. - Хорошая мысль, Хелен.

- Надо всем вместе держаться, - сказал из-за плеча Маркус. - Я с вами лягу. Ну вот! Так всегда.

Я взял у Маркуса куртку из твида и постелил поверх плащей.

Пример наш оказался заразителен. Все улеглись по двое, по трое, доставая из сумок все теплые вещи, что только нашлись. Запасливее всех оказался наш проводник - у него имелся спальный мешок, в который он и забрался незамедлительно. Фарид Комаров извлек из баула два тонких шерстяных пледа - но не пожадничал, один отдал Антуану.

Десяти минут не прошло, как все затихли, набросив на себя плащи, рубашки, все остальное, что было.

- Я тушу фонарь! - сообщил Комаров. - Да, господа?

И снизошла темнота. Вернулась на свое законное место, где царила с сотворения земли. Непроглядная, жуткая темень, которую не встретишь в самую темную облачную ночь в самом глухом лесу, исконная тьма с тех времен, когда еще не было света. Маркус, забравшийся между мной и Хелен, сдавленно охнул. В стороне нервно рассмеялся Петер. Ну непривычны люди к Подземному мраку... что уж тут.

- А ты всегда выбирался из катакомб, Ильмар? - тихонько спросил Маркус.

Видать, от испуга лишился соображения... я даже ответить не успел, как тихонько засмеялась Хелен, а потом и сам Маркус, сообразив, что за глупость произнес, хихикнул.

- Всегда, - почему-то я ответил серьезно. Много их было, этих катакомб. В землях египетских, что и под османами бывали, и под Державой, а все никому не покорились. В киргизских землях... в китайских...

Земля - она ведь пещерами утыкана, будто хороший сыр - дырками. И всегда найдутся умные люди, что пещеры под свои нужды приспособят. Людей-то и надо бояться, а не мертвого камня.

Я лежал, глядя во тьму, и вспоминал. Все что придется. И плохое, и хорошее. Все, что привело меня в подземелья под Аквиникумом.

Судьба человеческая - будто ветвь дерева. Росла прямо, да надломили ее небрежной рукой, мимо проходя. Выправилась, но ударила буря. Согнулась от ветра, протянулась вверх. Уткнулась в другую ветвь - да и изогнулась вниз.

И все равно - растет ветвь. Все равно - радуется весне, все равно - жжет ее мороз и калечит град. Изломанная, но живая. А какой могла стать - то уже никому не ведомо.

Мог ведь я остаться в родной деревне? Никогда бы не повидал мир, не встретил Хелен, не спас Маркуса... зато и грехов бы не множил. Значит, не мог.

Не для меня была эта жизнь, пусть не голодная, но пустая.

А мог и иначе собой распорядиться.

Когда пацаном сопливым из дома удрал - две дороги было. Либо воровскому ремеслу учиться, либо юнгой на корабль. Ясное дело, у юнг доля нелегкая, но для умного человека перспектива всегда есть. Сегодня - юнга, завтра - матрос, а там, глядишь, и боцманом станешь.

Нет, занялся грешным промыслом. И ведь преуспел! Ильмар-вор, Ильмар Скользкий, кто в Державе обо мне не слышал?

Пошел бы в моряки, отличился в сражениях, может, нашел бы иную славу.

Звался бы адмирал Ильмар, Ильмар Победоносный. Моряки, они в Державе всегда почетом и уважением пользуются, и на происхождение их сквозь пальцы взирают.

Да и потом, если вспоминать честно, не раз рука Сестры мне на правильную дорогу указывала. Вот, к примеру, года три назад... уже и не вспомнить, с какой такой радости гулял с друзьями неделю кряду. А нет... вспоминается. Говард, фартовый вор, женился в очередной раз, да не просто женился, а на молоденькой, богатой, красивой вдове умершего от лихорадки начальника Стражи города Гронингена. Ох и смеялись мы... вор из воров вдову офицера Стражи очаровал!

Будет на его кровати спать, в его халате ходить, отпрыску офицерскому отчимом станет.

Думали вначале, что Говард ради злой шутки свадьбу учинил, так нет! И впрямь - полюбил. Больше того! В грехах покаялся, изрядную долю не праведных богатств Церкви отписал, получил прощение от Стражи... наверное, тоже без звонкой стальной монеты не обошлось. Собрал всех, с кем хотел проститься, объяснил, что с преступным ремеслом закончил навсегда. И прощались мы с Говардом целую неделю. Ох как прощались!

Каждому свой путь... Прошла неделя, вышел я из дома. что раньше стражнику, а теперь вору принадлежал. Раннее утро, едва-едва светает, город только просыпаться начинал, Как сейчас помню...

Гронинген я знал плохо. В гости к Говарду приехал на дилижансе, а уезжать собирался на корабле. И вот - заплутал, добираясь к порту. Вроде и нет проблем в портовом городе к морю выйти, а заплутал в лабиринтах узеньких улочек, маленьких, старых домишек. Уже совсем рассвело, двери начали хлопать, когда люди стали в садики выбираться по понятному утреннему делу, а я все блуждал.

И вдруг из одного дома вышел мужчина в капитанской форме. Не военной, конечно, но все едино, капитан - это капитан. На поясе кортик стальной - без страха, напоказ.

Одет я был прилично, раскланялся вежливо, и в ответ получил сдержанный кивок.

- Уважаемый, не укажете ли приезжему дорогу в порт? - спросил я.

- Идем, - коротко ответил капитан. И пошел не оглядываясь, меня за спиной оставив без колебаний.

Молодец. Уважаю я таких.

Шел капитан уверенно, сразу видно, что не первый раз здесь бывал. Вряд ли жил, уж больно домик скромный...

- Подруга, - вдруг сказал капитан. - Подруга тут живет, хорошая. Бываю нечасто, а все равно ждет, дочь растит.

Я даже не удивился, что он мысли мои угадал. Подумал почему-то о Говарде, который из вора бюргером стал. И первый раз за всю веселую неделю зависть ощутил. К его особняку просторному, к его спокойствию нынешнему, к налаженной жизни. И капитану позавидовал, у которого и свой дом где-то имеется, и в каждом порту - такая вот верная подруга, что дочерей-сыновей растит, ждет, принимает радостно...

- А ты куда собрался, лихой человек?

- Почему "лихой"? - оскорбился я. Капитан на миг обернулся. Улыбнулся жестко, но без угрозы:

- Если б я по глазам людей читать не умел - давно бы на дне морском лежал.

Ты не бюргер. Либо стражник бывший, либо... либо тать.

- Уважаемый, сейчас я - простой пассажир, который мечтает побыстрее в Гетеборг попасть, - твердо ответил я. - И от меня в рейсе беды не будет.

- Верю, - не оборачиваясь сообщил странный капитан. - Но я не в норвежскую провинцию иду, в Вест-Индию... А вот и порт.

- Вижу, - обрадовался я. Улица кончила петлять, впереди открылась водная гладь и шхуны с убранными парусами. - Спасибо, что провели, уважаемый, счастья вам.

Не люблю, признаюсь честно, людей, которые сильнее меня. Ни кулаками, ни умом, ни духом - одна Сестра ведает чем. Всегда стараюсь подальше от таких держаться.

- Твой корабль у восьмого причала стоит, называется "Кефаль". Старая лохань, но не потонет... Постой. - Капитан остановился. Еще раз посмотрел на меня, теперь более оценивающе:

- В море как? Не киснешь?

Я лишь усмехнулся.

- Желаешь в Вест-Индию сходить? - спросил вдруг капитан таким тоном, будто приглашал в пивную на углу. - За три месяца обернемся.

Не нашелся я, чем ответить.

- Мне третий помощник нужен, - продолжил капитан. -Работа простая - порядок среди матросов поддерживать. Экипаж хороший, двое-трое горластых, но ты их уймешь....вижу, что уймешь. Обогатиться - не обогатишься, но заработать сможешь. А потом... покажешь себя хорошо - помогу в гильдию войти. Решай.

- Спасибо... меня моя дорога ведет, - наконец выдавил я.

- Твоя воля, - просто согласился капитан. И ушел не оглядываясь к своему кораблю, к своим матросам, к своей Вест-Индии.

А ведь согласился бы я, не окажись капитан столь в себе уверен! Сменил бы воровскую судьбу на морскую. Может, и впрямь выбился бы в люди.

Судьба.

Значит, для чего-то нужна была такая судьба, как моя?

Хотя бы для того, чтобы вывести с каторги Маркуса?

Повернул я голову, будто мог во тьме видеть. Ничего, конечно, не увидел.

Маркус как забрался между нами с Хелен, так и уснул вмиг. Одно лишь дыхание теплое на лице чувствую, да уткнувшуюся мне в бок коленку. Все уже спят, вымотавшись задень, один я, как дурак, мыслями балуюсь...

Но тут послышался чирк, и во мраке вспыхнул огонек серной спички. Свет небольшой, но после темноты большего и не надо. Я разглядел Антуана, ухитрившегося встать тихо-тихо и сейчас запалявшего свечку.

Животом, что ли, мается?

Антуан, прикрывая пламя рукой, всматривался. Никак ему было меня не увидать, за десять-то шагов, но он словно прямо в глаза смотрел. Потом головой мотнул, в сторону отзывая.

Я беззвучно встал с жесткого ложа и пошел к Антуану.

- Так и знал, что ты не спишь... - пробормотал старик.

- Что случилось, Антуан?

Говорили мы вполголоса, будто заговорщики, собиравшиеся спящих товарищей покинуть.

- Не спится. Давай поговорим, Ильмар.

- Идем...

Стараясь не шуметь, мы отошли в дальний конец зала, наполовину обойдя озерцо. Воды и не видно было в неверном свете - лишь едва-едва отблескивала тонкая корочка, что чудесным образом покрыла озеро.

Мы уселись на камнях, Антуан укрепил свечу перед нами, у самого берега, достал кисет и трубку. Закурил. Я не спешил. Спать мне все равно не хотелось, пусть и не правильно это было.

- Я не знаю, Ильмар, - сказал вдруг Антуан.

- Что?

- Я не могу понять Маркуса, - пробормотал Антуан. Если бы я мог иначе ответить... Я пожал плечами.

- Жан был прав, когда просил меня отправиться на поиски Маркуса, - продолжал Антуан. - Прав... ведь мне всегда казалось, что я могу понять суть людей. То, что движет ими. Отвагу стражника, с одной лишь дубинкой в руках выходящего навстречу банде душегубов. Верность солдата, бьющегося насмерть над телом раненого офицера. Любовь матери, не смыкающей глаз над постелью больного ребенка. Веру священника, благословляющего притихшую толпу. Радость влюбленного, прильнувшего к губам любимой. Одиночество летуна, затерявшегося среди грозовых туч на хрупком планере...

Он замолчал. Развел беспомощно руками.

- Но я не вижу Маркуса. Не вижу той доброты и милосердия, что принесет нам Искупитель. Но не вижу и порока с лицемерием, что суть Искусителя. Говорить с ним - все равно что держать на руках младенца, Ильмар! Дите может улыбаться, а может плакать, но ты никогда не узнаешь заранее, что он принесет в мир - радость или боль. Он говорит хорошие слова, Ильмар. О том, что в иудейских землях Слово его исполнится подлинной силы. И тогда он сможет отдать его людям.

Все, без остатка... ты же слышал.

- Слышал, - сказал я. Антуан развел руками:

- Но я не знаю, Ильмар, станет ли это благом. Нищий крестьянин получит Слово... но станет ли он складывать на него свой урожай, доставая по мере надобности? Я боюсь, что он выгребет все, что сможет. И свое, и чужое. Заполнит дом, погреба и будет с мечом в руках стеречь нежданное добро - в то время как зерно будет преть, ткани - гнить, а железо покрываться ржой. Я не знаю, что сделает сиятельный лорд, получив изначальное Слово. Мне кажется, то же самое, что и смерд. Сделать Слово общим - все равно что сделать его ничьим. Никто и никогда не положит в Холод свое достояние, все будут лишь брать. Пока не вычерпают до дна. Я представил города, Ильмар... города, где аристократам придется хранить все свое имущество в своих домах. Огромные склады, что вырастут при каждом доме. Стражу, которую придется нанимать. Неисчислимое количество воров - ведь поживы станет гораздо больше. Разбойников, стерегущих кареты и дилижансы, - потому что сборщик налогов не сможет убрать монеты на Слово и спокойно доставить их властям. Тюрьмы не удержат душегубов, которые в любой миг смогут взять с Холода нож для убийства или кирку для подкопа...

- Ты говорил ему это, Антуан? - тихо спросил я.

- Да. Но он не слышит, не хочет слышать... - Антуан запыхтел трубкой, выпустил клуб ароматного дыма. - Маркус - ребенок, пусть и овладевший великой силой. Измышленный мир счастья и справедливости стал для него единственной правдой. Я не смогу его переспорить, не сможешь и ты. Он хочет подарить Слово.

- Ведь и Искупитель дал людям Слово.

- Почему же тогда он ушел с римского престола... - Антуан вздохнул. - Я... я хочу, чтобы ты не переставал думать, Ильмар. Не надеялся только на меня. Я буду и дальше пытаться понять Маркуса. Дать ему верный совет, уберечь от опасного шага. Я пройду этот путь до конца. Но думай и ты, Ильмар. Ведь не зря же провидение свело тебя с Маркусом? Несказанное им я и так понял.

- Не зря, наверное.

Эх, Сестра, Сестра-Покровительница, дай мне хоть каплю мудрости...

- Я пойду спать, Ильмар. - Антуан тяжело поднялся. - Иначе завтра вы понесете меня на руках.

Свечу он брать не стал, и я остался сидеть на берегу подземного озера.

Усталый, во всем запутавшийся, покрытый грязью с головы до ног. За спиной - погоня, впереди - неизвестность.

Разве такими нас сотворил Бог? Пусть из грязи вышли, пусть в грязь вернемся, но почему между рождением и смертью тоже одна лишь грязь?

И почему тот, кто нес нам свет, ушел в холодную тьму?

Мне вдруг подумалось, что если я это смогу понять, то пойму и все остальное. Почему в мире больше зла, чем любви. Кто такой Маркус. И почему если каждый человек хочет себе добра, то добро это приходит лишь за чужой счет.

Не моя работа о таких вещах думать. Это для Жерара, наделенного чудодейственной силой исцеления. Это для Антуана, которого жизнь научила мудрости. Это для Хелен, наперекор своей судьбе пошедшей.

Только и я об этом не думать не могу.

- Сестра-Покровительница, - прошептал я, - почему ты от мира ушла, почему с Искупителем на престоле не воцарилась? Может, в этом - ошибка? Чего же ты простить не смогла, любой грех прощать призывавшая?

Тишина и редкий стук капель о каменную коросту.

Неужто я всерьез размечтался об озарении свыше?

И впрямь наивный...

Я коснулся лица руками. Руки были в глиняной корке, лицо в грязи.

Я встал и начал раздеваться. Стянул крепкие парусиновые штаны, шерстяной свитер, рубашку. Подошел к озеру, к проруби, в которой и воды будто не было - лишь спокойная пустота. В Руссии по зиме в прорубях купаются.

А там, куда ушел Искупитель, еще холоднее. Там нет ни ветра, ни льда. Лишь серая мгла, где, запрокинув голову, человек смотрит в пустое небо.

Я шагнул в воду.

И ушел в нее с головой.

Вода была слишком прозрачной, чтобы понять, как здесь глубоко. Как далеко под ногами дно.

Я раскрыл глаза.

Будто в небе паришь. Холод даже не обжигал, взял в свои ладони - и держал на весу. Слабый огонек, что давала свеча, отражался от сводов пещеры, растекался над водой.

Вода была словно мыльная - едва я провел ладонью по телу, как почувствовал отходящую, мутным облаком рассыпающуюся грязь.

Я вскинул руки, поднимаясь вверх...

И уткнулся в каменную корочку, покрывшую воду.

Когда я касался ее снаружи, каменный ледок рассыпался от легкого толчка.

Но отсюда, снизу, из озера, он оказался неожиданно прочным. Я толкнул раз, другой, забарахтался под водой, уже путая, где верх, а где низ. Ударил в каменную корку ногой.

Камень держался. Словно это была скала, а не тонкая пленка.

Где же прорубь, в которую я нырнул?

Мутные клубы глины расходились вокруг меня в воде. Я видел, где свет. Но не мог пробиться к нему. Холод жег, сковывал кожу. Нестерпимо хотелось вдохнуть. Я опустился к самому дну, так что сдавило в ушах, оттолкнулся и снова рванулся вверх, изо всей силы ударяя в каменный лед.

Лед держал.

В глазах потемнело и нахлынул страх, подобного которому я никогда не испытывал. Даже заблудившись в недрах египетской пирамиды. Даже первый раз поднявшись в небо на планере Хелен. Даже оказавшись в руках палача.

Вот она - судьба...

Я уже не дергался. Приник губами к каменной корке, будто сквозь нее надеясь воздух вдохнуть.

И в этот миг чья-то рука ударила сверху, прямо над моим лицом.

Невидимая преграда лопнула.

Я вырвался из плена.

Раскинул руки - и каменный лед захрустел, ломаясь и погружаясь в воду.

Маркус, сидящий на берегу, протянул мне руку.

Со всхлипом втягивая воздух - сладкий и чистый, век дыши - не надышишься, я выбрался на берег. Упал на камни - после ледяной купели они показались горячими.

- Что с тобой, Ильмар?

Я поднял голову. Никто, кроме Маркуса, и не проснулся. А мне-то казалось, что я боролся за жизнь изо всех сил, что все вокруг должны были услышать меня!

- Корка... камень... - Я закашлялся. - Она не ломалась из-под воды...

Маркус недоверчиво смотрел на меня. Да неужто он думает, будто я ради собственного развлечения под водой задыхался?

- Спасибо, - прошептал я. Потянулся за свитером, стал натягивать прямо на голое тело. Шерсть согреет лучше, чем льняная рубашка.

Маркус осторожно подцепил кружащуюся в воде каменную пластинку. Сидя на корточках, поднес к глазам ладонь, сложенную лодочкой, где кружился в воде прозрачный обломок. Неуверенно сказал:

- Наверное, это такой особый кристалл. Как скорлупа... яйцо можно сжать в кулаке и не раздавить, а птенец изнутри пробивает его клювом. А тут наоборот.

Я натянул штаны, еще раз сказал:

- Спасибо. Я тонул, Маркус. Я уже почти утонул. Может быть, стоило еще что-то сказать - но у меня не было сейчас силы для слов.

Маркус кивнул. Выплеснул воду обратно в озеро. Почему-то он старался не смотреть мне в глаза. И когда заговорил, я понял почему:

- Я давно не сплю. Когда ты пошел говорить с Антуаном, я проснулся.

Вот оно что...

- И все слышал?

- У меня хороший слух... - виновато сказал Маркус. Одежда липла к мокрому телу, и я никак не мог согреться. Но теперь об этом не думалось.

- Так кто же ты, Марк? - спросил я. Он не ответил, он плакал.

- Скажи, что ты Искупитель, - попросил я. - Скажи, что ты вновь пришел к нам, что спасешь этот мир. Скажи, и я пойду за тобой, я умру за тебя!

- Я хочу блага... - прошептал Маркус. Я взял его за плечи и заставил подняться с земли. Отвел к Хелен, мирно спящей на моем плаще.

- Ложись, Марк.

- А ты?

- Посижу, пока свеча еще горит. Не хочется мне спать, я лучше подумаю.

- О чем?

- Не знаю, - ответил я.

ДАЛЬШЕ >>>