Всласть намывшись - горячая вода в гостинице была и впрямь горячей да и шла с дивным напором, - я обтерся полотенцем и не одеваясь стал рыться в баре.

Ох... какой номер - те напитки, что холодными лучше подавать, стояли на леднике! Я налил себе с полстакана вишневой палинки, плеснул на два пальца воды со льдом, уселся в кресло и вытянул ноги.

Не жизнь, а сплошная радость. Если после теплой ванны еще и горячую мадьярскую девицу позвать...

Я вздохнул.

Нет, не поймет прислуга, если спутник епископа начнет гулящими девицами интересоваться. Тем более любая девица уяснит, что иудей я не правильный...

Лучше бы под китайца гримировался!

Со вздохом осушив стакан, я порылся в своем небогатом гардеробе. Нашел смену чистого белья, а вот штаны пришлось надевать те же, да и рубашек чистых не осталось.

В дверь постучали.

- Сейчас! - откликнулся я, шнуруя ботинки. Конечно, с Жераром поговорить - это здорово. Даже как-то благостнее на душе становится! Но если честно, то больше всего сейчас я хотел бы сидеть в мягком кресле, даже штанов не напяливая; потягивать палинку, на ощупь отыскивая бутылку, и смотреть в окно на огни Аквиникума... Еще иногда можно при этом почесывать пузо... Я вздохнул так горько, словно мне предстояло идти работать на каменоломню, а не пить в соседнюю комнату. Пригладил рукой волосы, вовремя спохватившись, кинулся в ванную: приладить свои фальшивые пейсы. И вышел в коридор.

Антуан, ждущий меня у двери, все так же неодобрительно наблюдал за упражнениями Луи со святым столбом.

- Готов, - сообщил я. И мы двинулись в номер Жерара. Епископ Жерар Светоносный, вольнодумец и целитель, был пьян. Хорошо пьян. Под столом стояли три пустые бутылки вина.

- А, друзья мои... - только и сказал Жерар, едва мы вошли. Потянулся за новой бутылкой, едва не опрокинув со стола стаканы. Накрыто было на троих, он и впрямь нас ждал.

- Что-то случилось, ваше святейшество? - спросил Антуан.

- Что-то случилось... - задумчиво повторил епископ, будто во фразе был скрыт непостижимый нам смысл. - Нет... нет, Антуан...

Нам он бокалы наполнил до краев, себе - едва наполовину.

- Мне не доводилось еще видеть лиц столь высокого сана в столь... сложном состоянии, - сказал Антуан, садясь. Вроде бы мягко сказал, но с укоризной - и Жерар ее почувствовал.

- Да, не пристало... - произнес он, глядя на бокал. - Не пристало, и все-таки... Как ваши поиски? Антуан пожал плечами.

- Ищем, - вставил я.

- Как этот юноша, Петер? - продолжил Жерар.

- Мне кажется, что он и впрямь исцелен, - сказал Антуан. - Да, он слаб, как любой человек после тяжкой болезни, но это слабость жизни, а не бессилие смерти.

Жерар кивнул и осушил свой бокал. Посмотрел на Антуана тяжелым взглядом.

Глаза у него были красные, усталые.

- Каждый раз, когда мне удается исцелить человека... - Он замолчал. И продолжил, будто проглотив часть фразы:

- Почему именно его?

Я понял. И Антуан понял... вздохнул и взял свой бокал.

- На все - Его воля, - сказал Жерар. - Но почему я должен делать выбор, кого спасти от смерти, а кому дать лишь слова утешения? Иногда мне кажется, что эта ноша... она слишком тяжела для меня.

- Мы все несем это бремя, - сказал Антуан.

- Все ли? - Жерар приподнял брови.

- Когда я был на войне, - тихо сказал Антуан, - мне тоже приходилось делать выбор. Страшный выбор: кому жить, а кому - умирать.

Жерар покачал головой:

- Одно дело - нести смерть, другое - жизнь. Каждый раз, когда мне удается исцелить страждущего, я... - он развел руками, - словно разбиваюсь на части.

Пройдет неделя или две, прежде чем я смогу помочь кому-то еще. За это время ко мне подойдут такие же несчастные люди, молящие об исцелении! А я ничего не смогу им дать...

Антуан протянул руку, коснулся ладони Жерара. Странная это была картина - дряхлый старик, утешающий сильного, здорового, по всей Державе прославленного епископа. Как-то незаметно Антуан перешел на "ты", будто это он был призван дарить людям утешение и покой.

- А что можем дать мы, Жерар? Ведь в каждом живущем есть волшебное и удивительное, которое он может подарить миру. Великое счастье - найти это чудо, узнать, чем владеешь. Многие смотрят в свою душу до самой смерти, но не в силах разглядеть дарованное им. Многие поленились смотреть. Еще больше тех, кто испугался даже обратить взгляд внутрь. Но на что жалуешься ты, Жерар? На то, что не можешь исцелить всех больных и накормить всех голодных? Так разве это в человеческих силах? Плотник может возвести дом, может построить деревню, но самому искусному плотнику не построить в одиночку целый город. Моряк переплывет океан, увидит дальние земли и сойдет на холодные берега, где никогда еще не ступала нога человека. Но самому прославленному капитану не побывать на каждом острове и не пересечь все моря. Бесталанный и ленивый сетует, что жизнь его прошла мимо... в молодости жалуется на трудное детство, в зрелости - на тяжелую юность, в старости - на унылую зрелость. Его вина - в нем самом, но он достоин жалости. А на что жалуешься ты, Жерар? Хватило бы тебе ста жизней? Тысячи?

Миллиона?

Жерар молчал.

- Ты говоришь, твоя ноша тяжела, - устало сказал Антуан. - Но оглянись назад - и увидишь тех, кто несет ее вместе с тобой.

Епископ поднял голову:

- Еще больше тех, кого я не увижу. Спасибо за мудрые слова, Антуан... - Он криво улыбнулся. - Я и сам могу их повторить... тысячи раз... но... Господь создал нас по своему образу и подобию. Оттого и хочется быть всемогущим и всеведущим. Вот только плоть слаба...

- Предатель мечтает предать весь мир, душегуб - убить всех людей, скупец - собрать все железо в своих сундуках, - сказал Антуан. - Жерар, будь человеческие силы беспредельны, а жизнь - бесконечна, что стало бы с миром? Да, всем нам положен предел. Но стоит ли лечить плоть, когда болен дух?

Жерар развел руками.

- Тебя терзает не то, что ты спасаешь одного человека, а отказываешь дюжине, - мягко сказал Антуан. - Беда в том, что ты пытаешься выбрать из дюжины одного достойного. А вот эта ноша - она и впрямь не по человеческим плечам.

- Вот теперь ты прав, - тихо сказал Жерар. - Но выбор все равно встает, а я - всего лишь человек, и не могу не выбирать.

Он горько рассмеялся:

- Я делаю выбор и проклинаю себя за это. Ночами молю Бога послать мне силы исцелять всех... либо забрать этот дар... либо дать покой. Но, видно, есть дары, которые не возвращаются и не совместны с покоем... Знаешь, Антуан, почему я желаю найти Маркуса? Не потому, что боюсь в нем Искусителя. Не потому, что хочу стать рядом с мессией. Мне нужен ответ, а Искупитель снисходил до ответов...

- Если бы я знал, зачем его ищу, - неожиданно сказал Антуан. - Мой друг счел, что я умею разбираться в человеческих душах, пойму, зло или добро несет в себе Маркус. Но причина не в этом... наверное... наверное, я просто хочу его увидеть. Это последнее приключение моей жизни. Единственное настоящее приключение.

Неожиданно и Жерар, и Антуан посмотрели на меня.

- Если Маркус Искуситель... - сказал я и замолчал. Жерар пожал плечами, Антуан покачал головой. - Да нет, не в этом дело, - признался я. - Не только в этом.

- А в чем, Ильмар? - спросил Антуан. - В любом стремлении есть и высокие, и житейские обстоятельства. Я помню летуна, проявившего себя в бою немыслимым асом, но позже оказалось, что у него всего-то болел живот и требовалось быстрее посадить планер.

- Мне кажется, эта ноша слишком тяжела для Маркуса, - сказал я. - Мне... мне просто его жалко.

- Никто из нас не в силах ему помочь. - Против ожиданий, Жерар не возмутился таким заявлением. Скорее, оно его насмешило. - Или ты считаешь себя вправе давать советы Пасынку Божьему?

- Нет, - пробормотал я.

- Малые дети, впервые услышав, что Господь создал наш мир за шесть дней, порой восклицают: "Бедный Боженька, как же он устал от такой работы!" - продолжал Жерар. - Но детям дозволено в своей невинной простоте умиляться и жалеть Бога...

- Было бы очень неплохо получить от Господа хотя бы такую наивную детскую жалость... - буркнул Антуан. К счастью, Жерар, увлеченный разговором со мной, его не расслышал.

- Или же ты считаешь, что Искупитель нуждается... - Вино добавило епископу ироничности, и он явно собрался высмеивать меня далее. Но, к счастью, не успел - в дверь постучали.

Жерар сразу посерьезнел. Кивнул мне - и я пошел к дверям, радуясь, что избег насмешек. Это был Луи. Но не один.

За ним, широко улыбаясь, стоял незнакомый мужчина в руссийском церемониальном халате, наброшенном поверх пиджака, и праздничной, шитой бисером тюбетейке. Незнакомец был плотным, широколицым и скуластым, типичный руссиец из породистых аристократов, свой род возводящих к хану Чингизу и нойону Владимиру.

Он носил очки, тоже вполне отвечавшие образу, с дорогой железной оправой.

- Господин покорнейше просит аудиенции у его святейшества, - мрачно сообщил Луи. - Я разъяснил, что час поздний, но...

- Позвольте, - беззаботно протискиваясь мимо монаха, вроде как и не отодвигая его, но незаметно оттесняя в сторону, сказал руссиец. - Позвольте объяснить причину моей настырности, уважаемый...

На покорнейшую просьбу это никак не походило. Но проделано было так изящно, что даже тертый и всего повидавший Луи стерпел.

- Да? - спросил я, невольно принимая на себя роль секретаря.

- Судьба ненароком занесла меня в Аквиникум, - как-то молниеносно очутившись по эту сторону порога, сказал руссиец, - и я услышал о том, что случай свел меня в одной гостинице, мало того, в соседнем номере с прославленным епископом Жераром Светоносным, чья слава достигла и наших холодных земель. Позвольте представиться - барон Фарид Комаров, из младшей ветви Комаровых, путешественник и негоциант.

В моей руке сама собой оказалась визитная карточка - изысканная, напечатанная в два цвета - черный с зеленым.

- Я вовсе не собираюсь докучать его преосвященству пустыми вопросами или просить о чем-либо, - не дожидаясь ответных представлений, продолжил Комаров. - Но если его преосвященство уделит мне, в любое угодное ему время, немного внимания, я сохранил бы воспоминание о встрече до конца своих дней. Вот!

Он улыбнулся, давая понять, что все сказал и готов в общем-то уйти... если, конечно, не пригласят войти сразу и сейчас.

От замешательства - ну откуда у меня право за епископа решать? - меня избавил зычный голос Жерара:

- Пусть барон войдет!

Барон Комаров кивнул, снова улыбаясь, поправил пальцем очки, скинул с плеч халат, надетый явно только для порядка, поискал глазами вешалку, не нашел - и небрежно бросил его на стоящий у входа диванчик.

- Пойдемте, - сказал я, пожимая плечами.

За краткое время моего отсутствия Жерар полностью преобразился. И пустые бутылки куда-то исчезли, и сам епископ казался... ну - утомленным, ну - выпившим бокал вина после тяжелого дня...

Но уж никак не пьяным.

- Простите мою бесцеремонность, - склонившись, произнес руссиец. - Но я многие годы с восторгом ловил слухи о вашем преосвященстве и никогда не простил бы себе...

Жерар жестом остановил его.

- Слухи всегда преувеличены.

- Бесспорно, - поправляя очки, согласился Комаров. - Но как говорят в Руссии - нет дыма без огня.

- Какой вы веры? - задумчиво спросил Жерар.

- Я - аквинец, ваше преосвященство, - сказал Комаров. Епископ приподнял брови.

- Мы верим в единого Бога, - начал объяснять Комаров. - Доброго Бога.

Многие задаются вопросом: как может Бог, добрый и всемогущий, допускать наличие в мире зла...

- "Проблема зла", - кивнул епископ. - Да, конечно. Либо Бог не добр, либо не всемогущ, либо зло не является злом.

- Церковь, - интонацией подчеркивая уважение, сказал Комаров, - считает, что беды и несчастья посланы людям в испытание и не являются подлинным злом.

Такого же мнения придерживается ислам. Мы же, последователи Фомы Аквинского, считаем, что Бог, при всем его могуществе и доброте, не является всемогущим.

Поэтому и существует в мире зло!

- Я не знал, что аквинцы существуют в Руссии, - сказал епископ. - Крайне любопытно.

- При всем моем уважении к Церкви и всей Державе, - со вздохом ответил Комаров, - я не рискнул бы назвать их образцом терпимости и широты взглядов.

После смерти святого Фомы Аквинского его последователи нашли прибежище при дворе хана Петра. Наша секта немногочисленна, но не является запрещенной в Руссии.

- Поправьте меня, если я ошибаюсь. - Епископ жестом прервал Комарова. - Вы допускаете существование враждебной Богу силы? Так называемого дьявола, падшего ангела?

Комаров радостно заулыбался, будто известие это доставило ему радость.

- Да, конечно. Не в буквальном смысле, разумеется, а в плане злого начала!

Как Бог представляет собой великое добро, добрую Силу, так и дьявол - воплощение зла, сила зла. Подобно тому, как Бог проявляет себя в людях и мире, так и дьявол борется за души людей. Некоторым людям удается изгнать дьявола из своей души полностью и обрести святость. Так, например, этого достигли Искупитель, Сестра его, Будда, Магомет...

Жерар Светоносный явно веселился. Наконец-то он нашел достойный повод для иронии - последователя древней ереси, давно забытой в Державе!

- Как я понимаю, вы чтите Искупителя и Сестру, но лишь как людей, обычных людей, сумевших изгнать из души зло?

- Да. И тем самым приблизившихся к Богу, ибо, изгоняя дьявола, мы оставляем в своей душе место лишь для творца.

- Что ж, я не удивлен судьбой аквинцев в Державе... - заметил епископ. - Ну а что же так восхищает вас во встрече со мной? Я - слуга святой Церкви и, несмотря на известную широту взглядов, не склонен восхищаться вашей ересью.

Комаров развел руками.

- О, я вовсе не склонен к пустым надеждам! Но наша маленькая церковь давно уже с любопытством и восхищением наблюдает за вами... поскольку считает, что на пути отрицания зла вы прошли дальше, чем кто-либо из живущих ныне...

Жерар засмеялся.

- Я понимаю, как веселят вас эти слова, - ничуть не смутившись, сказал Комаров. - Но так и должно быть. Человек, приобщающийся к добру, обычно не замечает этого сам.

Он замолчал. Посмотрел на улыбающегося Антуана. На весело смеющегося Жерара. Потом посмотрел на меня - и пожал плечами. Сказал:

- Простите, что потревожил вас в поздний час. Но если однажды вашему святейшеству захочется провести хоть немного времени в беседе со мной - я буду счастлив.

Жерар молча кивнул.

На этом руссийский барон и откланялся. Несколько расстроенный приемом, но ничуть не смущенный. Я проводил его до двери, а когда вернулся - Жерар с Антуаном обсуждали визит. Говорил в основном Жерар:

- Вся беда аквинцев, в общем-то не склонных к глупости, - говорил Жерар, - в простейшем непонимании мудрости и милосердия Бога. Они возмущаются злом, что творится в мире. Да, мир полон зла. Но к чему придумывать несуществующие страхи и беды? Господь дал людям свободу воли! Право выбирать, какими быть! Значит, все причины зла в мире - в нас самих. Разве не мог Бог предотвратить грехопадение? Мог. Но он же дал людям свободу выбора! Бог всемогущ и добр, именно поэтому он позволяет людям творить зло, хоть это и причиняет ему боль...

- Бедный Бог! - вздохнул я.

- Да! - в запале согласился Жерар. И замолчал, медленно багровея.

- Пойду-ка я спать, ваше преосвященство, - быстро сказал я. - Завтра у нас день трудный, полный забот...

Антуан, едва заметно улыбаясь, кивнул мне. А Жерар Светоносный только рыкнул что-то неразборчивое.

Только в своем номере я рискнул улыбнуться. Вот ведь, как над другими смеяться, так епископ всегда найдет и правильные слова, и верные доводы. А за самим собой в азарте не уследил...

Раздевшись, я забрался в прохладную постель. Закрыл глаза. Спор все никак не шел из головы. Как там руссиец говорил? Бог добр. Бог всемогущ. В мире есть зло. Что-то одно - неверно.

Жерар Светоносный на то ссылается, что мы сами творим зло, и Бог нашу волю насиловать не хочет. Так-то оно так...

Только когда по всей Державе чума прокатывается, оставляя за собой моровые столбы и опустевшие города, при чем тут человеческая порочность? Когда заигравшийся ребенок в реке тонет - где в этом его вина? В голодный год, когда солнце посевы сжигает, разве ж в человеческих силах было дождь вызвать?

Не так все просто, совсем не так...

Скорее уж ереси аквинцев выглядят убедительными.

Дернулся я под одеялом, руки святым столбом сложил. Ну что за напасть, эти богословские диспуты? Как попытаешься головой подумать - сразу в ересь скатываешься!

Бог - добрый! Бог - всемогущий! А зла в мире вообще нет никакого! Может, те, кто от чумы погиб, иначе бы против Дома восстали и умерли под преторианскими мечами лютой смертью? Может, ребенок, в реке утонувший, иначе вырос бы душегубом и собственных родителей ночью зарезал? То, что нам злом кажется, на самом деле великое благо!

И не буду я никогда больше этими мудростями голову забивать!

Мне бы от Стражи укрыться, мне бы друзей найти! Вот и вся работа, что простому человеку на земле положена. Ас еретиками пусть епископ спорит, в промежутках между исцелениями!

Как-то сразу мне полегчало.

Утро выдалось спокойным и светлым.

На террасе было немного зябко, но все-таки мы предпочли сидеть под солнышком, чем в комнатах. Жерар Светоносный, по которому никаких следов вчерашнего пьянства прочесть было нельзя, сидел по-простецки, в одних штанах, подставляя волосатую грудь солнцу. Антуан, напротив, зябко кутался в плед.

Ох немного ему осталось на этом свете, совсем немного... И все чудеса епископа ему не помогут - от старости нет лекарств.

- Возможно, Жан и Йене уже в Аквиникуме, - поймав мой взгляд, сказал Антуан. - Надо будет проверить...

- У вас назначено место встречи? - спросил Жерар, со своим неизменным аппетитом поглощая куски фаршированной телятиной тыквы под укропным соусом.

- Да, - кивнул Антуан, впрочем, не спеша поделиться условленными местами.

Жерар кивнул, отпил вина и удовлетворенно крякнул.

Повертел бутылку, с ухмылкой прочитал:

- "Бадачони сюрке барат". Бадачоньский серый монах... Почему миряне так любят называть вина церковными словами?

- Да потому, что понимаете вы толк в этом деле... - ответил я.

- Если бы, Ильмар! - Жерар покачал головой. - Сколько я встречал святых братьев, не способных на вкус не то чтобы год, а даже географию узнать!

Наливаешь такому вино худшего урожая, но со всем возможным восторгом - и он глаза от удовольствия закатывает. Хотя в любой дешевой харчевне ему такое вино черпаком из бочки нальют...

- Человеку вашего положения, - заметил я, упрека не выскажут, хоть уксусом гостей потчуйте... Жерар смешался. Отставил бокал и спросил:

- Так что будем делать дальше?

Мы с Антуаном обменялись взглядами, я ответил:

- Нам еще весь Пешт объезжать, на каретных дворах расспросы вести.

- Ну, мне за неверными женами охотиться нельзя, - усмехнулся епископ.

Рассказал ему Антуан придумку Петера, вот же старый болтун!

- Возможно, ваше святейшество попробует привлечь к поискам местных служителей Церкви? - спросил Антуан. Жерар развел руками:

- К каким поискам? Тем, что Урбис и Версаль ведут? Попросить пойманных преступников не в Рим отправлять, а ко мне? Антуан...

Старик кивнул, признавая нелепость предложения.

- Если их схватят, то меня в известность поставят, - продолжил Жерар. - Только вызволить уже невозможно будет. Здесь, в Аквиникуме, как оно ни странно, и мирские, и церковные власти действуют воедино, без всякой конкуренции. Друг от друга скрывать ничего не станут. Значит, если схватят Маркуса с товарищами, то поместят где-нибудь в гарнизоне, да еще сотню монахов туда призовут. Не вытащить. Вся надежда - найти первыми.

С этим напутствием мы и встали из-за стола, оставив епископа предаваться размышлениям.

Петер уже ждал нас в холле гостиницы. Не один - с юной черноволосой девушкой в скромном длинном платье из белого льна, уложенными по-простому волосами. При нашем приближении девушка поднялась, потупив глаза.

- Илона. Моя невеста, - представил ее Петер. Наверное, мне это только показалось, но юноша выглядел уже гораздо крепче, чем вчера.

- А... - Голос Антуана вдруг обрел неизъяснимую досадливость. - Соломон, скромный торговец...

Вытаращив глаза, я наблюдал, как оживившийся летун припал к руке девушки, огорченный не то своей непритязательной и негероической ролью, не то преклонным возрастом. Скорее, наверное, образом торговца. Прыть в нем взыграла, как в горячем юноше.

- Исаия, - буркнул я, касаясь губами мягкой, пахнущей благовонными мазями и почему-то перцем, ладошки. - Скромный сын скромного торговца...

Илона едва заметно улыбнулась. Сказала:

- Я знаю, вы друзья епископа Жерара. Спасибо и вам. Я хотела поблагодарить его преосвященство за то, что он сделал для Петера... и для меня. Он примет меня?

- Наверняка, милое дите, - произнес Антуан. Илона переглянулась с Петером, кивнула:

- Тогда я пойду к его преосвященству. Не жди меня, Петер, Тамаш проводит меня обратно.

В отдалении и впрямь маячил человек сурового вида, с коротким мечом на поясе и пестрой лентой на шапочке, обозначавшей принадлежность к цеху охранников. Невеста Петера явно не из простых людей, раз позволяла себе содержать подобную роскошь.

- Я постараюсь навестить тебя вечером, - сказал Петер, чуть заметно улыбнувшись.

Только когда мы сели в поджидавший нас экипаж, Антуан со вздохом произнес:

- Твоя невеста, Петер, напомнила мне девушку, которую я любил... очень давно. Если они схожи не только телесно, но и духовно, то ты счастливейший человек.

Юноша улыбнулся, и я подумал, что он и так не сомневается в своем счастье.

- Спасибо. Мы продолжим расспрашивать в Пеште?

- Да, - кивнул Антуан.

А я молчал. Почудилось, что никакого толка в наших поездках нет. Не будет Маркус высовываться из убежища, чтобы посетить кондитерскую и отведать знаменитого штруделя. Не пойдет Арнольд в прославленные серные бани, чтобы понежиться в горячей воде и расслабиться под крепкими руками массажиста. И Хелен, пусть даже ей этого захочется, не посетит оперу, чтобы насладиться сладкими голосами певцов.

Не такие они люди, чтобы понапрасну рисковать...

Разве что Луиза... вот она, если ее одолеет блажь, настоит на своем.

Только что она захочет осмотреть в Аквиникуме? Древний стадион, замок префекта, театры? Вряд ли...

- Петер! - позвал я. - Твоя невеста, она ведь следит за своей внешностью?

На миг юноша растерялся.

- Да... конечно...

- Можно узнать у нее, где в Аквиникуме самый лучший магазин женских украшений и парфюмерии?

- Я и сам знаю, - улыбнулся Петер. - "Элефант", самый большой магазин города. Там есть все, и парфюмерия тоже.

Ясное дело, не раз ее провожал в этот магазин.

- Надо поехать туда, - сказал я. - И расспросить продавщиц. Только тут новая легенда нужна, женщина никогда мужчине беглую жену не выдаст!

- Думаешь, Хе... - Антуан осекся, сморщился. - Кхе-кхе. Думаешь, заглянут?

- Думаю, что да; - кивнул я.

Петер вроде как оговорки не услышал или не придал ей значения. Но все-таки нам было не по себе. Трудное дело - вести розыски, когда рядом умный, но не посвященный в дело помощник...

Двуколка наша тем временем свернула и вскоре выехала к "Элефанту".

Магазин и впрямь впечатлял!

Такому место в Париже или Риме, а никак не в столице маленькой, пускай и не бедной, провинции. В шесть этажей, да еще каких этажей! С огромными окнами из хорошего стекла. Со слоновьим чучелом перед входом - или настоящим, или очень хорошо подделанным. За "Элефантом" раскинулся один из городских рынков, тоже частично крытый, бойкий и многолюдный, но по сравнению с магазином казавшийся крошечным сельским базаром.

Мы спустились на землю. Возчик неспешно въехал на стоянку перед магазином, где уже стояло не меньше сотни экипажей - и наемных, и частных. Как ни старались уборщики, а площадка была изрядно завалена навозом, и запах стоял будто на скотном дворе.

И тут нас ждала такая неожиданность, которую, по правде говоря, давным-давно надо было предвидеть!

Из широких ворот "Элефанта" вышли и направились навстречу нам иудеи. Три самых настоящих иудея в черных одеждах, кипах, с ворохом покупок. Один пожилой, двое - молодые парни, никто из них не выглядел особенно проницательными... только что с того, если ни я, ни Антуан по-иудейски ни слова не знаем!

- Шалом! - дружно поприветствовали нас - точнее, Антуана, молодые иудеи. А тот, что постарше, разразился целой тирадой.

Ой, беда...

Нет, не побегут иудеи к Страже, сообщать о фальшивых соплеменниках. Но слух пойдет и, значит...

Петер повернулся к нам и энергично замахал руками, по затейливому складывая пальцы. Потом кивнул иудеям и затараторил на их языке.

Мы с Антуаном так и стояли, дураки дураками...

Но речь Петера подействовала. Нам закивали, уже не пробуя ничего говорить, с дружелюбными и сочувственными улыбками. Я прижал руку к груди и на всякий случай слегка поклонился. Антуан просто кивнул.

Так мы и расстались со своими неслучившимися разоблачителями. Те проследовали на стоянку, где их, видно, ждал экипаж.

А мы вошли в магазин.

Что именно Петер сделал, понятно было и без слов. Представил нас глухонемыми, при которых состоял гидом и толмачом.

Одного не понять: почему он так сделал?

- Я был не прав? - вдруг спросил Петер. Увидеть нас уже не могли, и я ответил:

- Прав. Только почему ты так сделал?

- Я сразу понял, что вы никакие не иудеи, - чуть смущенно сказал Петер. - Никакие не выстолбы, ради тайной миссии носящие иудейскую одежду... какой крови человек, где родился и говорить учился - это все в разговоре слышно... и галльский акцент... и скандинавский...

- Может быть, ты знаешь и мое имя? - спросил я. Сердце зачастило, хоть и догадывался я, каким будет ответ.

Петер на миг сбился с шага. Но ответил твердо, хоть и не глядя на меня.

- Ильмар...

Антуан тяжело вздохнул.

- Я не выдам, - сказал Петер. - Никому. Ни Страже, ни отцу, ни Илоне.

Магазин внутри походил на дворец. Сверкали стеклянные витрины, шесть этажей были заполнены лавками. Роскошный пассаж был накрыт стеклянной крышей, повсюду стояли изображения элефантов - в виде каменных статуй, искусно сшитые из тряпок и набитые опилками, прихотливо вырезанные из дерева. На все этажи вели не только лестницы, но и огромные паровые лифты - возле каждого стоял бдительный служитель в униформе, строгим взглядом отпугивая детишек и провинциалов, желавших забесплатно по"" кататься.

- Здесь можно посидеть и поговорить? - спросил Антуан.

- Да... пойдемте...

Петер повел нас в глубь магазина. В закутке между табачной лавкой и магазином руссийской ситцевой мануфактуры обнаружилось маленькое кафе. Даже не кафе, так - стойка, за которой крупная седоватая женщина ручным прессом давила из овощей и фруктов соки, и пара столиков.

- Можно тут, - неловко предложил Петер. Мы уселись за столик. Антуан, углядев, что женщина как раз давит сок из солнечно-ярких апельсинов, жестами попросил стакан. Тот же сок заказал и Петер, я же молча ткнул пальцем в стеклянный графин с багрово-красной жидкостью. Люблю я вишневый сок, никакие апельсины с ним не сравнятся...

- Как ты понял, кто я? - спросил я у Петера.

- Глаза есть, - пробормотал Петер. - Не иудей, скрывается, ищет двух женщин, мужчину и мальчика... понять нетрудно. Вся Держава ищет...

- Петер, почему же ты не сказал нам сразу?

- Зачем? - вполне резонно ответил Петер. - Вы хотели сохранить тайну, я и молчал.

Нам подали сок. Петер к своему стакану едва прикоснулся, Антуан жадно осушил сразу половину и спросил:

- Понимаю, почему ты не польстился на награду. Но тебя не пугает то, что говорится... о нас?

Петер наконец-то решился посмотреть ему в глаза. И твердо сказал:

- Я привык верить своим глазам и ушам. Говорят всякое... но никто и никогда не обвинял епископа Жерара в недостатке веры. Если он считает, что вам следует оставаться на свободе, значит, не все так просто.

Принесли сок и мне. Я глотнул, уже предвкушая сочную вишневую мякоть на языке, густой и сладкий нектар...

Что за гадость?

Сок был сладким, но приторным. Пах землей и травой. Я посмотрел на женщину, усердно крутящую пресс. Та ехидно улыбнулась - мол, сам выбирал.

- Это свекольный сок, - небрежно бросил Петер. - Очень популярный этим летом, но мне не нравится. Отставив стакан, я спросил:

- Петер, а если тебя схватит Стража?

- Потому я и предпочитал не знать точно, - ответил Петер.

- Ты не понимаешь, - покачал я головой. - Это слишком серьезно. Никто не примет на веру твои слова. Мы как прокаженные - любой, кого коснемся, обречен.

Если тебя схватят, то упрячут в тюрьму навеки. На всякий случай.

Петер слегка побледнел. Но ответил достойно:

- Если бы епископ Жерар не спас меня, я уже лежал бы в гробу. Я обещал помочь вам и буду помогать, покуда в этом есть нужда.

- Хорошо. - Антуан поднялся. - Тогда забудем обо всем, что было сказано... и пойдем в парфюмерный магазин.



***



Как ни странно, но я был даже рад, что Петер разгадал нашу тайну. Дурное дело - постоянно оглядываться на спутника, размышлять, не сболтнул ли при нем чего лишнего.

Мы поднялись на второй этаж - на лифте, служитель уважительно кивнул, пропуская нас в кабину. Видимо, два иудея в сопровождении местного выглядели солидными покупателями.

На втором этаже "Элефанта" Петер уверенно направился к лавке, занимавшей едва ли не четверть этажа. Чего тут только не было! Я поневоле знаком с парфюмерией, приходилось порой свой облик менять, но подобного изобилия не видел никогда.

От запаха духов кружилась голова. Рядами выстроились стеклянные и фарфоровые баночки с мазями и притираниями. Пудру продавали и в коробочках, и на вес - покупателям попроще, из тех, что соблазняется грошовой экономией, купив товар без красивой упаковки и большой партией. Десяток девиц демонстрировали краски для волос - стоя рядком, от белокурой до смоляно-черной, и держа в руках краску, послужившую такому преображению. Вертлявый молодой человек суетился в толпе, давая всем желающим понюхать новые духи - с самым модным запахом ржавого железа.

Тут же продавались и побрякушки, которые столь приятно видеть на любимой женщине, но так обидно покупать Для жены. Жемчужные бусы, стальные кольца и цепочки, украшения из золота и серебра, рубиновые и алмазные колье, перламутровые броши, костяные и деревянные украшения, чья ценность заключалась не в материале, а в искусной работе.

Покупателей, на наше счастье, хоть и было изрядно, но свободные продавщицы оставались. Петер покрутил головой, просветлел лицом и призывно замахал одной из них. Девушка, увидев Петера, явно удивилась и бросилась к нему. Я с любопытством наблюдал, уже уверившись, что и помимо невесты Петер не обделял вниманием женский пол.

Но нет, не похоже было, что встретились любовники. Скорее уж - друзья, как ни редко встречается дружба между мужчиной и женщиной, тем более если они молоды и не безобразны.

- Это Катален, - словно прочтя мои мысли, сказал Петер. - Дочь моей кормилицы, моя молочная сестра...

Он перешел на мадьярский, что-то рассказывая девушке. Судя по всему, о своем чудесном исцелении: на лице ее попеременно отражались то радость, то удивление, то чистое, чуть наивное благолепие. Я даже залюбовался девицей. Той благородной крови, которая сразу чувствовалась в Илоне, да и в самом Петере явственно проступала, у нее не было. Но сразу становилось понятно, что девушка она честная и добрая, наделенная упорством и трудолюбием. Такая станет хорошей женой и матерью, да и бедствовать, наверное, не будет - разве что обручится на свою беду с лодырем и пьяницей.

- Интересно, что Петер собирается сказать? - спросил я Антуана по-галльски. Не таясь, чтобы Петер услышал.

- Узнаем, - спокойно ответил Антуан. Чуть горбясь - видно, устал от ходьбы, он озирал толпу. И на лице его была та печальная и светлая умиротворенность, что бывает лишь у стариков, уже начинающих прощаться с жизнью, но не озлобившихся и не возненавидевших молодость.

Петер повернулся к нам. Совсем по-простецки прищелкнул пальцами и сказал:

- Кажется, нам повезло!

ДАЛЬШЕ >>>