Как гласит предание, сорокалетний Григорий Чхартишвили, блестящий переводчик, ориенталист и литературный критик, начал писать под псевдонимом Б. Акунин с целью обеспечить интеллигенцию чтивом для метро, качество коего (чтива) не вызывало бы у читающего стыдливого стремления скрыть обложку. Именно эту версию рождения на свет нынешнего мэтра легкого жанра, «русского Гришэма» и едва ли не «русского Эко» я вспомнил, прикрывая от любопытствующих попутчиков так долго чаемую всей читающей публикой заключительную часть «Пелагии».

Оговорюсь: данное стремление возникло уже при чтении первого тома, потому даже одиозное «Евангелие от Пелагии» вызвало у меня не разочарование (оно пришло куда раньше), а лишь брезгливость. Впрочем, пресловутые толерантность и политкорректность уже давно приучили большую часть населения Европейского ареала воспринимать богохульство как неотъемлемое право на собственное мнение, априори достойное уважения. Покойного Хомейни на вас нет, он бы объяснил…

Так вот: дело даже не в этом. Начиная с самых первых попавших мне в руки романов Б. Акунина («Алтын-Толобас» и «Азазель»), при всём первоначальном восторге, где-то на периферии восприятия маячила неясная тень, мешающая безмятежно насладиться казалось бы блестящим текстом. Впоследствии тень эта разрослась, напрочь скрыв от взгляда несомненные достоинства акунинских книг.

В число вопросов, которые я НЕ собираюсь рассматривать здесь, входит и вопрос о нашем интеллигенте, которого не бранит нынче только ленивый думающий. Как правило, от пресловутой анекдотичной домохозяйки с кругозором от Дарьи Донцовой до латиноамериканских «мыльных опер», он отличается лишь степенью притязаний, да известным снобизмом. Вот его-то вкусу Б. Акунин и потакает по мере своих недюжинных сил. Упаси меня Господь ставить на одну доску переводчика «Золотого храма» и автора «Писателя и самоубийства» Г. Чхартишвили с читателями «Приключений Эраста Фандорина». Что ж, тем хуже для него. Если и есть для автора грех больший, чем презрение к своему читателю, то это потакание его низменным чувствам.

Так же за скобками оставим степень заимствования (многие ли из читателей «Алтын-Толобаса» читали «Имя Розы»?). Постмодернизм, центон…

Препарацию смутной неудовлетворенности акунинскими текстами я бы рискнул начать с попытки жанрового определения. Занятие это, как правило вредное и бессмысленное, в данном случае способно дать некоторую пищу для размышлений.

Детектив? В таком разе, откровенно неудачный: развязки недостоверны, сюжетные ходы притянуты, отношения героев механистичны. Количество нестыковок и смысловых ляпсусов превосходит все представления о мере.

Стилизация а-ля девятнадцатый век? А вы представьте в тексте любого романа русской классической литературы юношу-жениха, дефилирующего по московским улицам с оторванной рукою собственной невесты. На такое даже Федор Михайлович бы не сподобился, а уж он был физиологист известный. К тому же – избыточное муссирование гомосексуальной темы, в романах той эпохи явно неуместное. Поневоле приходят мысли о благом влиянии на изящную словесность Святейшего Синода и лично обер-прокурора Победоносцева, не к ночи будь помянут.

Может быть, просто – актуальная проза? Интеллектуальный роман? Мейнстрим? Слабовато, да и куда ниже известных способностей автора.

Литературная мистификация? Стремление сыграть на досконально изученном поле по своим правилам? Это гораздо более похоже на правду: жестко структурированная серия, ярко прописанные литературные установки – перед нами мистификация, игра в ее чистом виде! Но. Но. Это даже не игра в одни ворота – это игра с одним болваном, роль которого предназначена наивному читателю. Это для него, доверчивого, истосковавшегося по добротному слову, все исторические и детективные изыски. Да, несмотря на чисто жанровые провалы, по уровню литературности Б. Акунин куда как превосходит большую часть отечественных детективщиков. Превосходит в той же степени, в какой уступает классикам XIX века. Именно в этом – секрет популярности. Б. Акунин – писатель для той части публики, которой снобизм не позволяет читать добротный детектив без претензий, а уровень образованности и вкуса – классику. Именно этой претенциозной безликой массе, без всякого основания и права именующей себя «интеллигенцией», и адресованы его романы.

Еще блестящий Набоков, обладавший безукоризненным литературным вкусом, предупреждал, что не может быть ничего хуже, чем писатель второго сорта с претензией на первый. Именно эту претензию он именовал словом «пошлость».

Господин Б. Акунин!

В литературном экспрессе нет вагонов второго класса!

Перейдите, пожалуйста, в третий.